ГЛАВНАЯ СТРАНИЦА |
01 |
02 |
03 |
04 |
05 |
06 |
07 |
08 |
09 |
10 |
11 |
12 |
ЕВРАЗИЙСКИЙ ПРОЕКТ
кандидата философских наук Рустема Вахитова
Выпуск №06 — 2001 г.
ПЕРВОМАЙ ШАГАЕТ ПО ЕВРОПЕ
Первомай-2001 ознаменовался в Западной Европе массовыми выступлениями молодежных левых организаций, и прежде всего -анархистов и пацифистов. На улицы Лондона и Берлина вышли десятки тысяч молодых людей. Полиции пришлось применить водометы, чтобы их разогнать. Демонстранты вели себя далеко не ангельски — переворачивали машины, били витрины, забрасывали полицейских камнями и бутылками с зажигательной смесью, что старательно и подробно показали все мировые телеканалы. Но это не должно заслонять главного — требований, которые выдвигали демонстранты. А требования эти — антиглобалистского и антикапиталистического толка. В одночасье рушатся представления о сытой, преуспевающей западной молодежи, которая думает лишь о карьере, деньгах и сексе. Кажется, вернулись времена бунтарских шестидесятых, когда на стенах Сорбонны восставшие студенты писали: "Свободу воображению!" и "Смерть капитализму!" Какой разительный контраст с их российскими сверстниками, "выбравшими "Пепси", хотя казалось бы нас глобализация, то бишь создание американской мировой империи, должна пугать и мобилизовать гораздо больше, чем парней и девчонок из Берлинского университета.
Стекла бить, конечно, нехорошо и если нас поняли именно так, то, извините, как говорится, каждый понимает в меру своей испорченности. А вот сказать твердое "Нет!" мечтам западных олигархов о мировом господстве, мечтам, обрекающим на роль изгоев и отбросов не только все незападные страны, но и простых людей самого Запада, можно и даже нужно.
Р.С. Уфимцев
к оглавлению
Колонка политобозревателя
(апрель)
В апреле наконец-то пришла к своему финалу скандальная история с НТВ. Напоследок наиболее "отвязные" журналисты устроили безобразный скандал с аппелированием к мировому сообществу, истеричными выкриками об участи свободы слова в России и т.п. На последний сорокинский "Глас народа" было неудобно смотреть. Вспоминались слова философа Платона из его бессмертного "Государства", который говорил, что при демократии "самые ядовитые из трутней произносят речи и действуют, а остальные усаживаются поближе к помосту, жужжат и не допускают, чтобы кто-нибудь говорил иначе". На передаче представители и сторонники "Газпрома" были в тотальном меньшинстве, и их голос терялся в "жужжании" сторонников "Медиа-Моста". Ведущая программы Светлана Сорокина работала в излюбленном нашими либералами тоталитарном стиле, постоянно перебивая и лишая слова всех тех, кто был с ней не согласен. В общем был блестяще продемонстрирован основной принцип "россиянской демократии": "безграничная свобода слова в границах идеологии либерализма".
Комизм ситуации состоит в том, что энтэвэшники с самого образования компании громче всех в России кричали о прелестях капитализма и экономического подхода к отношениям в обществе. Так вот он — вожделенный капитализм, когда "дядя" с контрольным пакетом акций решает, кому работать на предприятии и в какой должности. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись.
Но на выдворении особо либеральных и при этом особо высокооплачиваемых витий это безобразие не закончилось. Придя на ТВ-6, Киселев со товарищи не погнушались прижать своего брата-журналиста, о правах которого они так истово пеклись; кампания наших правозащитничков "ушла" с телеканала наиболее профессиональных ведущих, освободив места себе, любимым.
В апреле Госдума, реагируя на события вокруг НТВ, приняла закон о защите СМИ от иностранного контроля. Против выступили только представители "Яблока" и СПС, что еще раз показало наличие двойных стандартов у наших либералов. Дело в том, что подобные законы есть в большинстве западных стран: никто в Америке даже представить не может, чтобы какой-нибудь русский миллиардер (например, Брынцалов) владел контрольным пакетом акций CNN и гнал в эфир передачи, называющие сербов "благородными робин-гудами", а американских солдат — оккупантами и убийцами.
В апреле разгорелись страсти вокруг реформирования самой консервативной естественной монополии — министерства путей сообщения, единственной находящейся под прямым управлением государства. По меньшей мере странным выглядит определение цели реформ — "создание конкуренции". На наш взгляд, главной целью этих реформ должна быть общественная польза, а именно — снижение цен на железнодорожные билеты и тарифов на перевозку грузов. Однако нет сомнений, что после приватизации МПС цены и тарифы возрастут, что приведет к ослаблению связей между различными частями страны, а такое государство, понятно, обречено на распад. В случае с такой естественной монополией как МПС применение принципа конкуренции вообще невозможно, т.к., например, на востоке России существует только одна железная дорога — Транссибирская магистраль. И, наконец, реформирование МПС выльется в увольнение 500 тысяч человек.
В апреле также произошли важнейшие изменения на Украине, которые безусловно повлияют на ее отношения с Россией и с Западом. Наконец-то, российское руководство проявило твердую позицию, состоящую в стремлении вернуть Украину в евразийское пространство, где, собственно, ее естественное место. 80% экономики этой республики ориентированы на Россию, 90% населения поддерживают курс на сближение с нами, но при всем при том все 90-е годы руководство Украины проводило откровенно прозападную и антироссийскую позицию, приведшую к острейшему экономическому кризису. Только жесткая позиция России стала главной, хотя и неявной причиной ухода с поста Виктора Ющенко — главного украинского западника, сторонника сближения Украины с Евросоюзом и с НАТО и дистанцирования от России. Надо ли говорить, что роль Украины в деле воссоздания евразийской сверхдержавы — правопреемницы СССР велика. Это отлично понимают на Западе (смотрите откровения З. Бжезинского в его книге "Великая шахматная доска"), а теперь, кажется, начали понимать и у нас.
Обзор подготовлен С.Б. Горбачевым и Р.Р. Вахитовым на материалах электронных СМИ
к оглавлению
Анатолий Петрович АНДРЕЕВ
кандидат философских наук, доцент БашГУ
Русская мораль
как важнейший цивилизационный ресурс возрождения России
Народы, как и отдельные личности, заметил П. Чаадаев, существа нравственные. Национальное исторически становится выражением специфики нравственного, а не внешнего, физического бытия народа.
Русская мораль — это моральные воззрения великой русской нации о добре и зле, правде и справедливости. Добро в народном сознании понимается как все то, что формирует и укрепляет душевность и духовность человека, идет на пользу справедливому материальному устроению жизни. Зло для русских, как заметил В. Соловьев, есть "напряженное состояние его воли, утверждающей исключительно себя и отрицающей все другое". Зло как все то, что порождает отчуждение между людьми ("неродственность" и "небратство" Н. Федоров).
Укажем тезисно на базисные мотивации (смысловое поле) морального сознания, определяющие его национальные и цивилизационные особенности.
Высший этический принцип — начало служения коллективистскому целому (семье, крестьянской общине, советскому производственному коллективу, государству и трудовому народу, церкви), долженствования, обязанностей.
Высшие нравственные ценности у русских суть: одухотворенный смысл жизни, свобода ("воля вольная"). Счастье? Может быть и оно, хотя в России настоящему русскому всегда было очень трудно быть счастливым.
Русский моральный идеал — мечта (идея) социального устроения жизни на земле на началах русского социализма, коммунизма. Онтологически странными представляются нам умозаключения, например, И. Р. Шафаревича, которые исходят из принципиальной несовместимости национальной идеи ("русскости") и идеи коммунистическо-социалистической. В одной из последних работ Шафаревича "Русские в эпоху коммунизма", опубликованной журналом "Москва" (№10-11 1999), на наш взгляд, не различаются логически два плана: социально-исторический и этико-моральный. Коммунистическая идея как моральный идеал русских — это онтологическая данность, вытекающая из существа нашего национального мировоззрения и народной психологии, а не объективная историческая заданность, чем было строительство социализма в СССР, действительно сопровождавшееся многочисленными вненациональными (и часто антирусскими) эмпирическими формами реализации рацио-социального проекта. Идеологический спор же о том, является ли этот идеал утопическим или нет с точки зрения экзистенциально-этической ненаучен. Не учитывается специфика морального феномена (уровень идеалов) вообще и в частности его метафизическая бытийная роль в такой культуре, как Россия.
Русский человек живет мечтой "о том, как осуществить Царство Божие" на земле (Н. Бердяев). Чаяние социальной справедливости как земного воплощения "Царства Божия" — моральная ось русской традиции. "Формула" же (алгоритм) русской морали — честный труд, совесть, соборное возвышение и спасение в событии с человеком (архетип "Мы"). У В. Соловьева (в "Оправдании добра") нравственным русским человеком является тот, кто имеет волю ограничивать свои эгоистические устремления чувством альтруизма, помогать другим (сострадать, жалеть) и верить в высшую духовную гармонию.
Русская мораль метафизически выводима из русско-славянской мифологии, ее образов пространства и времени, эстетического освоения русской природы, культуры Древней Руси ("культуры невидимого града Китежа" по Д.С. Лихачеву), фольклора и народного искусства, норм и обычаев, трудовых буден и праздников, морально-социальной крестьянской утопии XVIII-XIX веков (морально-религиозных исканиях таких выходцев из народных низов, как Ф. Подшивалов, И. Попов, Н. Попов, И. Григорьев), русской казацкой вольницы, русской философии и великой русской (советской) литературы, русского большевизма и социализма.
Актуальные, социально значимые черты русской морали, на наш взгляд, в меньшей степени выводимы из русского православного сознания. Разумеется, мы далеки от мысли игнорировать влияние таких ценностей православия на мораль русских, как приоритет духовного над материальным, материальная умеренность в жизни, любовь, милосердие, подвижничество морального духа и т. п. Но на этом основании неправомерно ставить знак равенства между русской моралью и православной антропологией и этикой. К тому же настаивать на исключительном характере религиозности русского народа в отличии от многих философов (Булгаков, Лосский, Карсавин, Достоевский и другие), как мы думаем, антиисторично и ненаучно. В этой оценке мы согласны с Г. П. Федотовым и Г. В. Флоровским.
Влияние православия на национальный характер русских было, по нашему мнению, преимущественно не нравственным, а метафизическим и мистическим, что объясняется особенностями православия, его отличиями от других христианских конфессий. Не надо смешивать реальное историческое русское православие с его многочисленными истолкованиями со стороны религиозных философов и писателей, которое действительно было этически-моральным. Все они стремились открыть в церкви ту огромную созидательную моральную идею (силу), на основе которой можно было бы увлечь русский народ на "преображение" общественных отношений и характера русского человека. Надо ли доказывать, что исторически все эти лучшие упования оказывались утопическими?
По определению русское православие не подлежит религиозно-этической реформации. По словам П.И. Новгородцева, "духу его (т. е. православия — А. А.) совершенно противоречит то превращение религии в мораль, а морали в методику и дисциплину ежедневной жизни, к которому естественно приводит реформация". В русском православии все держится на религии, а не на морали. Еще В. Соловьев утверждал о "Востоке, православном в богословии и неправославном в жизни". Это нужно понять, исходя из такой первичной черты православного сознания как созерцательность, основанной на взаимной любви сердца всех во Христе, как тот факт, что, по его же словам, русская православная церковь "поняла богочеловечность Христа, но не могла понять богочеловеческого значения церкви". Именно в этом суть.
Католицизм вносил в жизнь волю к власти, авторитету, дисциплину, необходимость соблюдения правовой нормы и т. д. Протестантизм был силен нравственной проповедью, индивидуальной свободой избрать или отказаться от "спасения", системой жизненной мотивации (что доказано особенно в работах М. Вебера), активным отношением к экономической жизни западного человека.
Русское православие всегда отличалось и отличается известным невниманием к земным человеческим делам ("злой мир" в принципе не устраним). Оно надеется на чудо, божью благодать как на средство мистического исправления жизни. Это не протестантский рациональный "культ морали" и в целом позитивистский дух западной культуры. Русским людям всегда кажется (убедительным доказательством существования этого морального архетипа является великая русская литература), что за всем этим злым и страдальческим миром есть другой, настоящий, подлинный мир, который можно достичь. Счастье происходит не от материального бытия, а от смысла жизни. Русские всегда сильны от истины смысла жизни. Они слабеют и телом и духом, остывают душой, когда теряют моральную истину (идеал), этно-нравственное значение жизни. Герой "Котлована" Андрея Платонова, классически выразившего антипозитивистский дух русской души, признается: "У меня без истины тело слабнет, я трудом кормиться не могу, я задумывался на производстве, и меня сократили". Приведем и следующее место из этой повести: "Вощев подобрал отсохший лист и спрятал его в тайное отделение мешка, где он сберегал всякие предметы несчастья и безвестности. "Ты не имел смысла жизни, — со скупостью сочувствия полагал Вощев, — лежи здесь, я узнаю, за что ты жил и погиб. Раз ты никому не нужен и валяешься среди всего мира, то я тебя буду хранить и помнить". Вощев — антипод экзистенциального бессмыслия.
Моральный дух нестяжательства Нила Сорского был побежден в русской церкви учением и практикой иосифлянства (Интересно вспомнить, что подлинным философом, по мнению Нила Сорского, может быть лишь аскет, отшельник). По свидетельству историка русского богословия Г. В. Флоровского, это явилось началом ее морального кризиса. Подвижнический и профетический дух Аввакума почти исчез в русском иерее к XX веку. Даже в священстве отца Павла Флоренского Бердяев, например, усматривал "стилизованность" и даже "слабое чувство Христа". Для него русское православие было охранительной ортодоксией национального бытия и быта. Для П. Флоренского была характерна (и это было типичным для академического русского богословия) асоциальность и моральная нейтральность метафизических построений. Они больше соответствовали элитарным вкусам посетителей "Ивановской башни". П. Флоренский, как и большинство русского клира, мог бы возвысить свой пастырский голос в защиту всех жаждущих в России не только "спасения", но и "преображения" бытия русского человека, но церковное послушание, смирение и почти ницшевская "любовь к судьбе", стали причиной того, что русский священник по словам В. Розанова все "более и более уходит в сухую, высокомерную, жесткую церковность". А. Белому недаром он виделся "немым барельефом века". "Не простое нравственное воспитание, — отмечал эту особенность нашего православия Новгородцев, — а мистическое единение с Богом представляется здесь целью". (Заметим попутно, что известный современный историк философии С. Хоружий в своих последних работах развивает идею об исихазме (1) как типологически определяющем признаке православной веры).
"Сила есть право, а право есть сила", — так мог написать только великий немец (Г. Гегель), но не русский философ. Смотри на добро и сделаешься лучше, сильнее, — писала русская душа (Н. Станкевич) своим друзьям из Европы.
Верные русской традиции русские люди в советское время хранили нашу духовность, сделали из коммунистической веры нового Бога, они жизнь отдавали за "рай" на земле. Противостоящие им маргиналы насаждали бездуховность и буржуазный потребительский гедонизм, в конце 80-х годов открыто предали коммунизм и русский народ, подорвав материалистическую и коммунистическую веру народа в высший смысл человеческого бытия. Страна получила чуждый народу антинациональный социальный идеал, который насильно реализуется в ходе так называемых реформ в России. Русская духовность не погибла, но она переживает кризис. Вполне справедливо пишут о том, что он принял (ослабление русского духа) форму деморализации российского общества. "Нравственно то, что служит делу борьбы с коммунизмом"?! Нравственно, следовательно, все то, что служит бездушной торгашеской цивилизации. Но как этот критерий (объективный интерес) согласуется с русской моралью? Никак!
Русская мораль не буржуазна. Об этом писали все русские (в том числе и религиозные) философы, мыслители и писатели. Разве буржуазия когда-либо была носителем соборности, любви, сострадания и прочих (если хотите) идеалистических и романтических идей? Класс, живущий за счет производства максимальной прибыли и организующий основу общества в виде "рыночной экономики", не нуждается в русской морали, в качествах душевного человека. Он нуждается в этике Бентама. Сейчас сознательно закрываются глаза в нашем общественном мнении на эту классовую (эгоистическую) социальную базу, которая противостоит национальному возрождению, в том числе возрождению русской морали. Русская идея и в прошлом, и сейчас не понимается (не принимается) прежде всего по социально-классовым основаниям. Это главное. Хотя на поверхности прежде всего демонстрируются духовные и ментальные причины и обстоятельства. Идет перелом паттернов русского менталитета. И эта социально-нравственная и морально-психологическая база, противостоящая русской идее, не менее опасна для судеб России, чем объективный интерес власть и деньги имущих. Кому сейчас нужна власть совести (вместо власти денег и бюрократии) как выражение нравственного требования, исходящего в конечном счете от Бога (для сторонников религиозной духовности) или же от трудового народа? Только тем, кто исповедует антииндивидуалистские идеи-ценности, то есть живущим и сейчас по нормам русской морали. А она включает в себя, по словам И. Ильина, высший героизм, способность "отдавать свое достояние и жизнь за дело Божие, всенародное и отечественное ... ".
Моральная идейность — это плохо, — внушают нам сейчас, — это остаток ненавистного "советского тоталитаризма".
Моральная идейность в русском менталитете всегда базировалась на добре, а не на том, что купить и чем развлечься. Идея добра выводилась из идеи справедливости и это не только у Чернышевского и Ленина, но и у Бердяева и Франка. Счастье (равенство) для всех — вот русский архетип и человеческой души, и культуры России, несовместимый с "западнизмом" (А. Зиновьев). Не этический релятивизм и ценностная нейтральность, и не глобализм по-американски в области культуры и морали (пропаганда "единоспасающих" так называемых общечеловеческих ценностей, а по сути "образцов жизни и мысли западного человека"), а добровольное служение русскому добру. Без восстановления русской морали народ наш окончательно превратится в деградирующее и вымирающее население. Великая Россия невозможна без русской морали, без исторически сложившегося нашего принципиального национального различения добра и зла.
Русская мораль — не после экономики и политики, а вместе с ними, как мотив и ментальная основа социально-экономических преобразований, направленных на формирование материального благополучия, русской духовности (мировоззрения) и душевности (нравственности). С нашей точки зрения (традиционализма) "внешняя общественность" онтологически вторична по отношению к русской традиции и ее стержню — русской морали. Однако это нисколько не умаляет роли экономической жизни, на основе чего только и можно "накормить народ". Еще Н. Бердяев указывал, что проблема духа включает в себя и проблему хлеба. Моральная соборность как основа нашего поведения и сейчас глубже и политики, и права. Правовой порядок не восстановить без русской морали. "У безнравственного должна почва гореть под ногами, ему должно быть заказано презрительно усмехаться в адрес русской морали и добра (еще и еще раз: сопротивление злу силой) ".
Без социальной справедливости, учитывая русскую этическую ментальность, нам не добиться сейчас экономического роста в России. Известный австро-американский экономист профессор Хайек, посвятивший всю жизнь борьбе против социализма в Советском Союзе, признает в одной из своих последних работ: "В принципе, чем умнее образованный человек, тем более вероятно, что он (или она) разделяет не только рационалистические, но и социалистические взгляды".
Правда, в лучшем случае, как считает С. Ю. Глазьев, экономический рост может составить не более чем 1,5-2% в год, что равносильно социально-экономической деградации, через 7-8 лет по объему производственных мощностей экономика сожмется в два раза. Это выгодно лишь всем противникам и ненавистникам русского духа, всем нынешним смердяковым и явно несостоявшейся так называемой идеологии "россиянства". Социально-экономическая жизнь России сейчас определяется силой не русской морали, а силой невежества. Философия морали российских либерал-реформаторов, пропаганда СМИ привели к подрыву моральной традиции, замещенной "моралью рыночного успеха" и гедонистическими потребительскими ориентациями, охватившими (по оценкам различных соцопросов) от четверти до трети населения России. Поэтому реальное падение нравственности в этой части народа в период нового "буржуазного взрыва" в России сейчас, как и в 60-80-х годах прошлого века, убийственно для страны.
Нобелевский лауреат Ж. Алферов сказал: "Сделать то, что было сделано с нашей страной, можно было либо от полной глупости, либо с коварными и злыми намерениями". От себя добавим и уточним. Сделано это было не столько от глупости, сколько от полного маргинального разрыва с народной моралью, ее национальным идеалом. Если обозначить одним словом суть происшедшего, то это будет — антитрадиционность ("волюнтаристская беспочвенность"). Социально-политический и духовный либерализм внушает понимание жизни без морального духа. Поэтому он оказывается в оппозиции к сути самой русской культуры. В результате в обществе утверждается антиидеал, то, с чем боролись русские писатели, художники, лучшие русские люди на протяжении всей полуторотысячелетней национальной истории. Они при всем различии своих взглядов на главное в русской морали (сравним Л. Толстого и Ф. Достоевского, например), как правильно заметил в своих "Заметках о русском" Д. Лихачев, "уводили всегда от одного общего: от душевной узости и отсутствия широты, от мещанства, от "бескомпромиссной" погруженности в повседневные заботы, от скупости душевной и жадности материальной, от мелкой злости и личной мстительности, от национальной и националистической узости во всех ее проявлениях...".
"Я с народом был свой человек"! Уважаемый читатель, подумайте, кто из нынешних писателей, философов, интеллектуалов и т.д. может применительно к себе повторить эти слова Н. С. Лескова? Быть своим народу — значит жить на основе его нравственности и верить в русский моральный идеал. Русский бунт? Пушкин записал: "Бессмысленный и беспощадный". Так считала и большая часть русской интеллигенции. Но по понятиям русского морального идеала и права на достойное человеческое существование, которого требовал бунтующий русский человек, и основных смыслов русской идеальной православной веры этот бунт еще и святой! О "святом чувстве русского бунта" писал М. Бакунин.
Морального самоуважения, сетовал Ф. Достоевский, нам, русским, не хватает. Подрыв основ русской нравственности — наша общенациональная беда. Живущие в русской морали борются за человека. Всех сторонников русской идеи общество выдвинуло сейчас как своих самых лучших, самых способных людей. Чем скорее мы все это осознаем, тем быстрее поднимем моральный дух народа и спасется Россия.
Традиция — онтологическая ось исторического движения народа и страны, с которой Россия соскочила не в 1917 году, после "Великого Октября" (так назвал его первым А. Блок), а в 1991 году. Традиция есть метафизический центр ("субстанция") национального бытия народа. Отчуждение от русской традиции сейчас означает срыв в "метафизическое ничто", которое грозит нам, как и Западу, "физическим ничто". Последние 10 лет жизни показали, что современный либерал-демократизм не в состоянии поэтому справиться ни с одной российской экзистенциальной проблемой. Отчуждение от русской морали есть, быть может, самой яркое и опасное эмпирическое проявление срыва в это "метафизическое ничто". Морально-этический традиционализм есть охранение исконно российского (подлинного) в нашем духе, в том числе и его моральном компоненте. Восстанет русская мораль — русский народ будет готов к героизму и самопожертвованию, и тогда он возродит морально-социалистические начала народного бытия, российскую цивилизацию. Русская мораль или небытие.
к оглавлению
Сергей Георгиевич Кара-Мурза
(г. Москва)
Цена соблазна
В конце 80-х и начале 90-х годов в СССР произошла "революция сверху". Был изменен политический строй, национально-государственное устройство страны (распущен СССР). Была заменена государственная идеология и управленческая элита страны. Была захвачена общенародная собственность, и накопленное за века национальное богатство передано ничтожному меньшинству. Изменились социальная система и образ жизни практически всего населения страны, что выразилось в показателях смертности и рождаемости. Перспективы мрачные. Как пишет в только что вышедшем журнале видный специалист по экономическому прогнозированию А.Р.Белоусов, "анализ наиболее вероятных сценариев показывает, что ни один из них не обеспечивает в среднесрочной перспективе выход из системного кризиса за пределы саморазрушения экономики". Демографы предупреждают о реальной опасности исчезновения русских как народа.
В отличие от всех известных в истории революций, эта, "рыночная", привела не к взлету духовного творчества, хотя бы со страстью и страданиям, а к упадку, увяданию и распаду всего высокого, чем жив человек — музыки, поэзии, науки. Торжествуют хамство, посредственность и тупая агрессивность новых хозяев жизни. Противно видеть эти сытые нездоровые лица.
Таким образом, ликвидация советского жизнеустройства не только не принесла счастья подавляющему большинству наших сограждан, но в обозримом будущем грозит им многими, еще не вполне осознаваемыми бедами. На Россию накатывает вал новых, незнакомых нам угроз и опасностей.
Эта "революция регресса" была совершена без насилия и даже без явного столкновения крупных социальных сил. Конечно, успех "реформаторов" во многом определялся тем, что стоявшая у рычагов партийной власти верхушка выступала уже в союзе с противниками СССР в холодной войне и получила от них большую интеллектуальную и технологическую помощь. Кроме того, в СССР не было гражданского общества и демократических механизмов, так что противники перестройки и не могли организовать общественный диалог и хотя бы минимальное сопротивление обману масс. Тоталитаризм государственной власти в советской системе способствовал ее гибели.
И все же главным условием той легкости, с какой провернули свое дело "приватизаторы", было согласие народа. Само это меньшинство, людей типа Гайдара или Гусинского, понять (хотя и не оправдать) можно. Их главной и, по сути, единственной целью был захват собственности, и они этой цели добились. Сейчас все демократические бирюльки, которыми они заманивали интеллигенцию, отброшены. Они рады тому, что власть плюет на референдумы, рады "черной пропаганде" телевидения и подлогам на выборах, мечтают о появлении у нас своего Пиночета. Захватив власть, телевидение и собственность, господствующее меньшинство надолго развязало себе руки и вышло из-под всякого контроля. Мы же видим — никакие самые страшные разоблачения деятелям нашей новой верхушки не страшны, только посмеиваются, даже не отрицают и не оправдываются. С ними все ясно, мы должны подумать о себе. На что мы променяли страну и будущее наших детей и внуков? Я все время обращаюсь с этим вопросом не потому, что предлагаю вернуться прошлое, а потому, что нам как-то надо выбираться из ямы, а мы делаем все те же ошибки.
Согласие людей на "реформу" было пассивным, но большего и не требовалось. На что же согласился наш человек? Что ему пообещали "реформаторы"? Ведь не может же человек в здравом уме отдать благополучную, в главном, жизнь и всеобщую вполне реальную надежду на улучшение этой жизни ни за что, без всякой приманки. Должен же был произойти в умах людей какой-то глубокий переворот. Возможно, они его и не заметили, не осмыслили, но он был. Давайте же попытаемся его понять.
Вот к какому выводу пришел я сам. Советское жизнеустройство не с неба свалилось и никак не вытекает из каких-то теоретических доктрин, например, марксизма. Оно сложилось под воздействием природных и исторических обстоятельств. Почти все они загоняли нас в узкий коридор — без индустриализации не вытянули бы войну, без коллективизации не провели бы индустриализацию, и все с огромными перегрузками, все это были дела, теоретически невозможные. Исходя из этих обстоятельств поколения, создавшие советский строй, определили главный критерий выбора нашего жизнеустройства — сокращение страданий.
На этом пути советский строй добился признанных всем миром успехов. В СССР после череды критических периодов были устранены главные источники массовых страданий и страхов — бедность, безработица, бездомность, голод, преступное, политическое и межнациональное насилие, а также массовая гибель в войне с более сильным противником. Ради устранения всех этих угроз были понесены большие жертвы, но уже с 60-х годов возникло стабильное и нарастающее благополучие.
Другим, противоположным критерием выбора жизнеустройства было увеличение наслаждений. Советское жизнеустройство создавали поколения, перенесшие тяжелые испытания, их опытом и определялся выбор. Но в ходе перестройки ее идеологи убедили политически активную часть общества, уже новое поколение, изменить выбор — пойти по пути увеличения наслаждений и пренебречь опасностью массовых страданий. Речь идет о фундаментальном изменении, которое не сводится к смене политического, государственного и социального устройства (хотя неизбежно выражается и в них). Выбор этот настолько серьезен, с этого распутья идут дороги настолько разные, что над вопросом размышляли самые древние известные нам философы.
Шопенгауэр в книге "Афоризмы житейской мудрости" свел главные советы мудрых людей всех эпох. Вот с чего он начинает раздел "Правила общие": "Первой заповедью житейской мудрости я считаю мимоходом высказанное Аристотелем в Никомаховой Этике (XII, 12) положение, которое в переводе можно формулировать следующим образом: "Мудрец должен искать не наслаждений, а отсутствия страданий"... Нет худшего безумия, как желать превратить мир — эту юдоль горя — в увеселительное заведение и вместо свободы от страданий ставить себе целью наслаждения и радости; а очень многие так именно и поступают".
Так и мы поступили. Вспомним, как уже в начале перестройки началась кампания за переток средств из тяжелой промышленности в легкую, за прекращение всех крупных программ. А.Н.Яковлев заявил: "Нужен поисти-не тектонический сдвиг в сторону про-изводства предметов по-треб-ления. Решение этой проблемы может быть только парадоксальным: провести масштабную переориентацию экономики в пользу потребителя... Мы можем это сделать, наша эко-номика, культура, образование, все общество давно уже вышли на необходимый исходный уровень".
Оговорку, будто "экономика давно уже вышла на необходимый уровень", никто при этом не обсуждал, она была сразу же отброшена — речь шла только о тектоническом сдвиге. Сразу же было проведено резкое сокращение инвестиций в энергетику (Энергетическая программа, выводившая СССР на уровень надежного обеспечения энергией, была прекращена). Красноречива была кампания, направленная на свертывание оборонной промышленности, созданной в СССР именно исходя из принципа сокращения страданий. Не вспомнила молодежь, как ее деды, бывало, бежали в атаку с одной винтовкой на троих.
Это изменение критерия жизнеустройства противоречило исторической памяти русского народа и тем непреодолимым ограничениям, которые накладывали на нас географическая и мировая реальность, доступность ресурсов и уровень развития страны. Согласиться на такое изменение значило отвергнуть голос здравого смысла. Но ведь согласились и даже аплодировали!
Как пример жизни при увеличении наслаждений идеологи дали нам Запад, в виде ложного светлого мифа (да хоть бы и не ложного!). Активная часть населения приняла этот пример за образец, оценив собственное жизнеустройство как недостойное ("так жить нельзя!"). Отвращение к своему образу жизни, внушенное в ходе перестройки, было так сильно, что при опросе в 1989 г. 64% ответивших через "Литературную газету" (это в основном интеллигенты) заявили, что "наша страна никому и ни в чем не может служить примером". Никому и ни в чем! И это о стране, где каждый ребенок имел вдоволь молока и книг — зная, что в мире 20 миллионов детей умирали за год от голода. Сдвиг в сознании был столь глубоким, что образ Запада к концу 80-х годов стал поистине вожделенным, что было немыслимо еще за пять лет до этого. Такая массовая зависть к "чужому дому" с отрицанием своего дома — признак разрыва со здравым смыслом, ведущего к национальной катастрофе.
Для перехода к жизнеустройству, направленному на увеличение наслаждений, требовалось глубокое изменение в культуре. Поскольку стремление к наслаждениям через потребление не имеет предела, то с новым строем жизни оказывались несовместимы два главных устоя русской культуры — нестяжательство и солидарность. Ведь блага всегда ограничены, и за них приходится конкурировать. Значит, сильные в таком обществе должны со спокойной совестью топтать ближних. Поэтому с самого начала перестройки была развернута идеологическая кампания по внедрению в сознание нового представления о человеке и его правах, очернение самой идеи братства людей. Это было настоящим гонением на православие.
Как ни тяжело, надо признать: одну важную черту массового сознания верно подметили демократы "первой волны" — избалованность людей высокой надежностью социальной системы СССР. Ее они и использовали. Два поколения выросли у нас в новых, никогда раньше не бывавших в истории России условиях: при отсутствии угроз и опасностей. Вернее, при иллюзии отсутствия угроз. Причем эта иллюзия проникла глубоко в душу, в подсознание. Реально мы даже не верили в существование холодной войны — считали ее пропагандой. Нам казалось смешным, что на Западе устраивают учебные атомные тревоги, проводят учебные эвакуации целых городов. Нам даже стали казаться смешными и надуманными все реальные страхи и угрозы, в среде которых закаляется человек на Западе: угроза безработицы, бедности, болезни при нехватке денег на лекарства. Мы из нашего воображения вычистили даже чужие угрозы, чтобы жить совершенно беззаботно.
Человек у нас привык к тому, что жизнь может только улучшаться, а все социальные блага, которыми он располагает, являются как бы естественной частью окружающей природной среды и не могут исчезнуть из-за его, человека, политических установок и решений. Человек перестал, например, видеть связь между светом в его лампочке и энергетической системой страны. Он уверовал, что свет этот — явление природы, и никакой Чубайс, никакая приватизация не могут этот свет у него отнять. Испанский философ Ортега и Гассет давно сказал важную и неприятную вещь: "избалованные массы настолько наивны, что считают всю нашу материальную и социальную организацию, предоставленную в их пользование наподобие воздуха, такой же естественной, как воздух, ведь она всегда на месте и почти так же совершенна, как природа".
Горе в том, что это состояние избалованности господствующее меньшинство научилось поддерживать, даже без больших затрат. Подержанные автомобили, блеск витрин, поощрение греха и лени — все это соблазняет молодежь, и она хиреет. Так ребенка можно уморить, кормя его конфетами и поя разбавленной водкой — он и не потребует здоровой пищи. Те, кто устоял, должны оставить распри и объединяться — помочь ослабевшим. Иначе не уцелеют и те, кто сегодня благополучен. Беда, идущая на Россию, разбираться не будет.
к оглавлению
