«Евразийство» (формулировка 1927 года)
| |
|
Россия нашего времени вершит судьбы Европы и Азии. Она — шестая часть света, Евразия, узел и начало новой мировой культуры"
«Евразийство» (формулировка 1927 года) |
| |||
  |
УРОКИ ФЕВРАЛЯ “Февраль мог быть только увертюрой или эпилогом. В нем не было собственного содержания. Он знаменовал собой либо конец, разрушение, смерть, либо зарницу действительной, освежающей атмосферу грозы. Либо, пожалуй, и то, и другое вместе”. Н.В. Устрялов “Февральская революция (к восьмилетнему юбилею)
1. Февральская Революция 1917 года современниками была встречена с подлинным воодушевлением и даже восторгом. Как ее только не называли – великой, бескровной, долгожданной, всенародной. Однако значение Февраля 17-го до сих пор должным образом не осмысленно и не оценено. В советские времена лидеры Февраля рисовались пропагандой как фигуры, скорее, комические (чего только стоят “усатая няня П.Н. Милюков” и Керенский, переодевшийся в женское платье!). Но приход к власти в постсоветской России демократов и либералов, – казалось бы, идейных наследников Февраля 17-го, тоже, как ни странно, мало что изменил. Не видно на улицах российских городов памятников Керенскому и Милюкову, не слышно, чтобы российские высокопоставленные либералы цитировали в своих речах либералов Февраля, и даже единственная революционная дата в числе официальных праздников новой власти, это - не день Февральской революции, а день революции Октябрьской, Социалистической (глупо и безвкусно переименованный в “День согласия и примирения”) Если же в юбилей Февраля некоторые особо эрудированные “работники пера” и “парламентские сидельцы” и упомянут об этом событии, то разве для того, чтобы иметь повод поговорить на любимые темы - о “кровавых коммунистах”, “громадных репрессиях” и тому подобном. И опять отойдут на задний план сами лидеры первой в России либеральной революции, их идеи и судьбы этих идей. Есть нечто роковое в том, что новые либералы не желают ни знать, ни тем более учитывать опыт своих исторических предшественников, демократов Февраля начала прошлого века. Такое пренебрежение прошлым таит в себе опасность повторения ошибок со всем вытекающими из этого неприятными последствиями для своей личной и политической судьбы. 2. Вместе с тем, Февральская революция, несмотря на свою противоречивость и местами фальшь, была, по-своему, крупной исторической вехой. Начнем с того, что именно в результате Февральской революции рухнула многовековая русская монархия. Февраль не возник на пустом месте. Это была именно революция, то есть социальная стихия, вызревавшая внутри ветшающей монархической государственности и русского общества столетиями. Февраль стал логическим завершением разрушительной работы русской интеллигенции, которая и подспудно, и явно, начиная с петровской эпохи подтачивала устои российского самодержавия - нелегальными листками и подцензурными романами с их эзоповым языком, крамольными речами в университетских аудиториях и думской риторикой. Хотя, как это всегда и бывает, революция, о которой грезили ни одно поколение, пришла нежданно: Ленин еще в конце 16 года говорил, что, вероятно, не доживет до революции в России, Милюков отметал всяческие предположения о роли Госдумы в февральских событиях, и подчеркивал, что все произошло спонтанно, в результате уличных беспорядков и перехода солдат на сторону восставших…. Впрочем, было бы ошибкой ставить революцию в заслугу одной только интеллигенции. Если ветер рушит многовековое дерево, то дело ведь не только в силе ветра, но и в том, что дерево основательно подгнило. Самодержавие очевидным образом не отвечало вызовам модернизации, которые нависли как дамоклов меч над Россией. Через тридцать лет на Западе изобретут ядерное оружие. Уже родился Гитлер, который вскоре напишет “Майн кампф” и выскажется там в том духе, что будущее Германской Империи – в освоении восточных, российских земель (Гитлер ненавидел русских не только за то, что они коммунисты, но и просто за то, что они – русские, “низшая раса” с точки зрения доктрины нацизма, поэтому глупо считать, что не будь “коммунистической угрозы” не было бы нападения Гитлера). Англия и США тоже не питали возвышенной и бескорыстной любви к России, как впоследствии показали отношения стран Антанты с белогвардейскими правительствами. России нужны были специалисты, инженеры, учителя, квалифицированные образованные рабочие. Тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч, миллионы. А в Российской Империи действовал закон о “кухаркиных детях”, закрывавший доступ к образованию для большинства населения, на всю 150 миллионную Империю насчитывалось 13 (!) университетовё где учились в основном отпрыски дворян. Строительство метро в Москве прервали по протесту московского духовенства, заявившего, что город под землей – адская затея. Многие книги западных мыслителей, живших и творивших в то время, были запрещены цензурой. А об электрическом освещении деревень не только не думали, но и не могли думать, потому что в глазах властей мужикам ни к чему были “барские забавы”. Страна объективно нуждалась в переменах, от них зависели не только ее процветание, но и само существование. Попытка произвести эти перемены, не меняя сущности государственного устройства, произведя лишь косметический его ремонт – знаменитая “столыпинская модернизация” - провалилась. Война, перебои с продовольствием в Петрограде, зревшее недовольство в армии, личная непопулярность последнего Государя и все роковые неудачи его правления (начиная с поражения в войне с крохотной Японией и кончая “распутинщиной”) были лишь внешними причинами революции. Истинные же, внутренние причины – недееспособность царской власти, утеря ею легитимности в глазах общества, нежелание ей подчиняться и, как следствие, нарастание общественного хаоса. Царский министр А.Д. Протопопов говорил в своих показаниях комиссии Временного правительства летом 1917-го: “… Упорядочить дело было некому. Всюду было будто бы начальство, которое распоряжалось, и этого начальства было много, но направляющей воли, плана, системы не было и быть не могло при розни исполнительной власти”. В конце концов в России не осталось силы, которая верила бы в монархию и готова была бы бороться за старый режим с оружием в руках. Генерал С.С. Хабалов, которому было поручено подавить восстание в столице, писал в телеграмме генералу М.В. Алексееву 27 февраля 1917 года: “Прошу доложить Его Императорскому Величеству, что исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не смог. Большинство частей одна за другими изменили своему долгу, отказываясь бороться против мятежников. Другие части побратались с мятежниками и обратили свое оружие против верных Его Величеству войск…”. Монархия пала при почти что всеобщем ликовании, также легко, как через 73 года, в августе 1991-го падет Советский Союз. Но Февраль значим не только своей разрушительной силой, но и своей положительной политической, экономической и культурной программой. Сегодня мало кто вспоминает о том, что Февральская Революция была одной из наиболее последовательных попыток внедрить в Россию либеральные и социал-демократические идеалы западного образца. Причем в начале 20 века русский либерализм был представлен такими крупными подлинно историческими личностями как Струве, Милюков, Новгородцев, Федотов. И либеральные идеи Февраля оказались гораздо более живучими, чем монархический идеал. Либерализм был особенно популярен в образованных, интеллигентных слоях российского общества. Белое движение, возникшее после большевистской, советской революции, в основной массе своей было не монархическим, как нас убеждала пропаганда советских времен, а либерально-демократическим и правосоциалистическим. Белые идеи были продолжением идей Февраля, а антибольшевистские диктаторы и вожди Гражданской войны – Колчак, Деникин, Краснов, Врангель - Бонапартами Февральской Революции. Это признавали сами деятели белого движения. Так бывший член правительства Колчака правовед Н.В. Устрялов писал уже будучи в харбинском изгнании в статье “Две реакции”: “Наша контрреволюция, а затем и эмиграция с октября 17-го года до последнего времени выступали в массе своей под флагом либерально-демократической идеологии. Даже военные диктаторы беспрекословно и сознательно ей подчинялись: генерал Деникин руководствовался программой либерального центра, “сочетавшей идеи твердой власти с традиционными лозунгами просвещенного русского либерализма” (определение К.Н. Соколова), а адмирал Колчак с первого же дня отмежевался от “пути реакции” и … усвоил позицию “диктатуры ради демократии” (кадетская формула в Омске). И Екатеринодар, и особенно Омск были лояльны идее Учредительного собрания… Вдохновителями движения были кадетские, а отчасти правосоциалистические элементы”. Гражданская война, на что обратил внимание С.Г. Кара-Мурза, была не войной между социалистами и антисоциалистами, как упрощенно трактовали ее советские пропагандистские мифы, а войной цивилизационных проектов. На стороне белых были и социалисты – Савинков, Чернов, Дан, Мартов, на стороне красных – несколько сот офицеров царского генштаба во главе со знаменитым Брусиловым и около трети всего царского офицерского корпуса, консервативно-монархического и чуждого идеям большевизма. “Яблоком раздора” для “белых” и “красных” стал вопрос о будущем России. “Белые” были за западный “общечеловеческий” путь, независимо от того, какой его вариант имеется в виду – либерально-демократический или социал-демократический, “красные” – за сохранение самобытной России, пусть и под красными флагами. Обратим внимание, кстати, на этот удивительный факт – царские офицеры, профессора, инженеры, мещане – все, кто составили костяк Белых армий не бросились защищать монархию Российскую в Феврале 17-го, напротив, эту революцию большинство из них восприняли с восторгом, приняли в ней активное участие: военные дали присягу Временному Правительству, позабыв о присяге Императору, политики включились в работу органов февральской власти… Даже самые консервативные деятели того времени, например, генерал Корнилов, который совершил перед большевистской революцией попытку военного переворота, не были монархистами. Тот же Корнилов поддержал Февраль, был обласкан новой, революционной властью, получил от нее высокий военный пост Верховного Главнокомандующего. Да и путч его был направлен не столько против Временного правительства как такового, сколько против Советов, в которых начали набирать силу большевики. Таким образом, Корнилов выступал как защитник не монархии, а Февраля. А вот на революцию большевиков, на попытку установления антилиберального режима в России они - те же Корнилов, Денинкин, Колчак, Врангель ответили вооруженным выступлением. Насколько же им были чужды традиционные монархически-православные идеалы, и насколько близки идеалы либеральные, если ради первых они пальцем не пошевельнули, а ради вторых сами пошли на смерть и стали проливать чужую кровь! И какие это были люди: глыбы, наследники лучших традиций русского офицерства, прямо скажем, не чета их нынешним последышам – Ельцину и Путину! И тем не менее закончился этот либеральный прорыв 1917-1920 плачевно, на прямое правление демократов-западников Россия, ее народ, ответили большевистской Революцией и установлением Советской власти, а на “февральское сопротивление” белых – мощным сопротивлением красных, которое привело их к сокрушительному поражению в гражданской войне. Итак, Россия отвергла проект Февраля, либерально-демократический, западнический проект. Отвергла настолько явно, резко, решительно, что странно: как этого до сих пор не замечают наши современные записные либералы? И это обстоятельство вновь заставляет говорить об их неустранимом отличии от демократов начала века, лучшие из которых осознали факт полного неприятия западничества российской цивилизацией и стремились сей факт более или менее удовлетворительно объяснить… 3. Посмотрим же, как трактовали крах Февраля его вожди и деятели (прислушаться к ним полезно хотя бы потому, что они, в отличие от нынешних либералов, были людьми высокой культуры, а, значит, интеллектуально честными, способными признавать правду, как бы горька для них она не была). Прежде всего, большинство из них соглашались с тем, что российские западники, придя к власти в результате Февраля, показали всем и вся, что они органически не умеют с этой властью обращаться. Старые государственные формы рухнули, новые, созданные февральской властью, оказались недееспособными. Нужно было проявлять твердость, политическую волю, заниматься рутинной, скучной, государственной работой – следить за исполнением законов, за тем, как ходят трамваи, а деятели Февраля, в большинстве своем, как и бывает у русского интеллигента, рефлектировали, митинговали, спорили, принимали резолюции… Очень красноречиво писал об этом впоследствии лидер кадетов В.Д. Набоков: “в первое время была какая-то странная вера, что все как-то само собой образуется и пойдет правильным организованным путем… Имели, например, наивность думать, что огромная столица со своими подонками, со всегда готовыми к выступлению порочными и преступными элементами, может существовать без полиции или с такими безобразными и нелепыми суррогатами как импровизированная, щедро оплачиваемая милиция, в которую записывались и профессиональные воры, и беглые арестанты. Аппарат, хоть кое-как, хоть слабо, но все же работавший, был разбит вдребезги. И постепенно в Москве и Петербурге начала развиваться анархия”. К этому можно только добавить, что анархия начала развиваться по всей стране: горели помещичьи усадьбы, солдаты бежали с фронта, сепаратисты с окраин России всерьез заговорили об отделении… В итоге корабль российской государственности попросту начал тонуть, и в России не нашлось ни одной политической силы, кроме большевиков, которая решилась и смогла бы обуздать эту общественную стихию. Генерала А.И. Деникина уж точно не упрекнешь хоть в малейшей любви к “красным”, однако, этот факт признавал и он в своих “Очерках русской смуты”: “Власть падала из слабых рук Временного правительства и во всей стране не оказалось кроме большевиков ни одной действенной организации, которая могла бы предъявить свои права на тяжкое наследие во всеоружии реальной силы”. Причем, этот недуг проявился у деятелей Февраля и тогда, когда они, наконец, осознали, что без сильной власти и им все-таки не обойтись и выдвинули лозунг: диктатура ради демократии, реализованный в белогвардейских республиках (вроде омской, колчаковской). Тот же Деникин пишет: “ни одно из правительств (имеются в виду антибольшевистские правительства времен Гражданской войны – Р.В.)… не сумело создать гибкий и сильный аппарат, могущий стремительно и быстро настигать, принуждать, действовать и заставлять других действовать. Большевики … бесконечно опережали нас в темпе своих действий, в энергии, подвижности и способности принуждать”. Эта политическая непрактичность соседствовала с фантастическим доктринерством и нечувствительностью к пульсу живой политической жизни. Крестьяне ждали решения вопроса о земле, а кое-где от нетерпения захватывали помещичьи угодья. Солдаты – те же крестьяне в серых шинелях - ждали решения вопроса об окончании войны, и это ожидание было тем более взвинченным, чем меньше в армии становилось единоначалия и чем шире распространялся февральский безудержный революционаризм (знаменитый приказ №1 Петросовета, обрушивший армию, был ведь принят, когда в Петросовете преобладали не большевики, а либеральные и правосоциалистические представители, и когда отношения Петросовета с Временным Правительством были еще вполне дружественными). Причем, подчеркнем это, Учредительное собрание для крестьян, для большинства населения России, было не самоцелью, а инструментом для выполнения их требований. Показательны выступления крестьян на встрече представителей местных земельных комитетов в Петрограде в июле 1917 года: “Дайте скорее эти новые законы … Если даже Учредительное собрание иначе решило бы этот вопрос, то такое Учредительное собрание было бы не крестьянское, не народное, …, не могло бы быть авторитетом, и было бы разогнано”. Неудивительно, что когда Учредительное собрание, действительно, было разогнано большевиками, на защиту его встали лишь петроградские обыватели, а вовсе не крестьянские массы. Крестьяне хотели декрета о земле, они его и получили от большевиков. А демократы Февраля наоборот, видели в Учредительном собрании, в установлении парламентаризма в России, именно самоцель. Для буржуазных демократов вообще характерна вера в институты парламентаризма как в некую панацею. Такое ощущение, что они, твердя о честно и справедливо проведенных выборах, о конструктивной борьбе фракций, думают, что достаточно собраться нескольким выборным людям и затеять споры, чтобы все политические проблемы разрешились сами собой. Поэтому демократы Февраля готовились, готовились к Учредительному собранию, откладывали, откладывали решение насущных политических вопросов до тех пор пока … само Учредительное собрание не утеряло смысл. Более того, уже в период Гражданской войны “белые” опять-таки выступали под лозунгами Учредительного Собрания, что является еще одним свидетельством догматизма тогдашних либералов. Они даже не чувствовали, что он, после Советов и Революции, также “актуален”, как лозунги конституционной монархии. Именно над этим догматизмом ярко и хлестко издевался В.В. Маяковский: У правых лозунг Учредилка… Ужели жив еще, Курилка?! Далее, сами деятели Февраля и белогвардейского движения говорили о роковой роли Запада в событиях тех лет. Кадет Н. Астров в рецензии на книгу Милюкова “При свете двух революций” указывал, среди прочих причин неудачи белого движения “руководимую узкокорыстными соображениями помощь союзников”. Сами же политические деятели Запада выражались куда откровеннее и определеннее. Уинстон Черчилль в своих воспоминаниях писал о помощи Великобритании денинкинским войскам так: “Было бы ошибочно думать, что в течение всего этого года мы сражались на фронтах за дело враждебных большевикам русских. Напротив того, русские белогвардейцы сражались за наше дело (курсив мой – Р.В.)”. Поляки, с которыми заключил союз Врангель, имели вполне серьезные территориальные претензии к России, вплоть до отторжения в пользу “Великой Польши” города Смоленска и части Украины. Японцы зарились на наш Дальний Восток, а англичане - на Азербайджан. Президент США Вильсон не скрывал планов раздела постбольшевистской России. Если бы в Гражданской войне победили белые, то распад Империи, который произошел в 1991 и самой Российской Республики, о котором уже мечтает Бжезинский, произошел бы гораздо раньше. Демократы Февраля в период своего правления, как и положено евроцентристам, доктринерски требовали соблюдения договоренностей с Западом, невзирая на нежелание огромной солдатской массы воевать в войне. После большевистской революции демократы также первым делом устремили свои взоры к странам Антанты, ожидая от них бескорыстной помощи… Как же, ведь Запад в их глазах был светочем цивилизации и прогресса! И что же они получили? “Светоч цивилизации” постарался выжать из междоусобицы в России все, чтобы максимально ослабить Россию и удовлетворить свои интересы, как и полагается цивилизации, основанной на ценностях индивидуализма и эгоизма. Это было подлинной трагедией русского западничества. Белогвардейцы взялись за оружие, объявив себя защитниками Родины, патриотами, а большевиков – космополитами, желающими сжечь Россию ради эксперимента мировой революции. А на деле получилось наоборот – белые привели на нашу землю иностранных интервентов, а большевики выступили как новые созидатели России, собиратели имперских земель. Как метко выразился по этому поводу монархист Шульгин: белая идея переползла через фронты гражданской войны и оказалась в стане красных. Именно поэтому красных и поддержали представители старого режима – офицеры, инженеры, ученые (самый яркий пример тут знаменитый герой первой мировой генерал Брусилов), и именно поэтому от белых – вчерашних “патриотов”, под трескотню о “единой неделимой свободной России”, приведших к нам англичан, американцев, французов и японцев, мечтающих эту Россию разорвать, отвернулись широкие массы. Очень хорошо сказал об этом Н.В. Устрялов, который сам прошел путь от колчаковского министра, борца с большевизмом до нещадного критика белых как агентов влияния Запада: “Под флагом “помощи” противобольшевистским русским армиям союзники, естественно, осуществляли свои собственные национальные интересы. И там, где интересы эти можно было осуществить за счет России – с Россией не считались. И белые армии объективно становились агентами расчленения, распада страны”. Наконец, сами идеи Февраля – Учредительное собрание, частная собственность на землю, капитализм были совершено чужды народу. И это потом тоже честно признавали сами демократы Февраля. Так, правый эсер Б.Соколов, который был наиболее последовательным борцом за идею Учредительного собрания, и который до последнего продолжал верить в необходимость парламентаризма в России, все же вынужден был согласиться с тем, что “идея … народоправства … казалась им (крестьянам и солдатам 17-го года) более родной и понятной в приложении к Советам”, которые, как он совершенно справедливо замечает, напоминали крестьянам их сельские сходы. Об отношении народа к вопросу о земле красноречиво говорит провал столыпинской реформы. Приватизацию общинных земель приходилось проводить с солдатами, так сильно было неприятие либеральной земельной политики крестьянским миром, да и результаты реформы оказались плачевными: особой эффективности фермерские хозяйства не показали, большинство переселенцев в Сибирь организовали там не хозяйства на прусский и американский манер, как грезилось реформаторам, а коллективные хозяйства, те же общины. Половина переселенцев вообще вернулась. Да и в 17-ом году многомиллионное российское крестьянство, голосуя за эсеров и большевиков, по сути, голосовали против частной собственности на землю, за национализацию земли. Лозунг национализации земли, как убедительно показал С.Г. Кара-Мурза в книге “Советская цивилизация”, был лишь органичным выражением извечного убеждения русских крестьян в том, что земля – Божья, а Царь (иначе говоря, государство) ею лишь распоряжаются. И кроме всего прочего, уже горы книг написаны о неприменимости ценностей западного капитализма, замешанных на протестантской теологии благополучия, в условиях православной России. Как видим, Февраль при всех высоких достоинствах многих его идеологов и лидеров, все же был обречен. Он был революцией интеллигентской – внутренне противоречивой, болтливой, прозападной, бесконечно чуждой народу. Знаменательно, что ни сам Февраль, ни его наследник – Белое движение вовсе не выдвинули новых людей. Февральское правительство включало в себя все тех же думских витий, что гремели при Романовых. Лидеры контрреволюции были из царских генералов, перешедших на сторону Февраля. А. Лампе писал об этом: “контрреволюция не выдвинула ни единого нового имени. Колчак, Алексеев, Деникин, Корнилов и др. – все они были отмечены уже старым режимом. Еще в большей степени это касается невоенных… В этом и была наша трагедия. Ведь революция (имеется в виду Февраль – Р.В.) произошла именно потому, что материал, составлявший тогда государственную ткань, не выдержал и лопнул”. Февраль выполнил сугубо разрушительную задачу, он разворотил российский абсолютизм, но ни сил, ни людей, ни идей для социального созидания у него не оказалось. Итак, закономерно, что вслед за революцией интеллигенции пришла Революция Народа – Октябрь. И большевики, начав, действительно, как фанатики-утописты, поверившие в скорую мировую революцию, очень скоро проявили столько политической воли и политической гибкости, государственного чутья и последовательного патриотизма, сколько не было в последнем царском правительстве, Временном правительстве, и правительствах белогвардейских республик вместе взятых. И победили, и смогли создать государство, не уступавшее по мощи старому, проявив, таким образом, не только разрушительный, но и творческий характер своей Революции. И не в пример Февральской “революции декораций”, Октябрь, действительно, привел на вершину власти новых людей – волевых, цельных натур из народа, в которых больше было аристократичности, воли и энергии, чем в выродившихся, бездеятельных дворянах по рождению.
4. Просто удивительно, с какой точностью повторяют современные российские демократы ошибки демократов Февраля! Будущие лидеры Февраля при царском режиме стенали об отсутствии свобод в России, а когда эти свободы свалились им на головы, не знали: что с ними делать. Демократы советские болтали на кухнях о свободе слова и парламенте, но, придя к власти в конце 80-х годов, начав преобразования в огромной стране, они разбудили дремавшую социальную стихию, и так и не сумели с нею совладать. Страна развалилась, взорванная изнутри окраинными националистами, экономика обрушилась, измотанная реформами, политические институты зашатались, утеряв свою легитимность…. Невзирая на это, команда младореформаторов стала проводить еще более радикальные экономические реформы и результатом стало разрушение промышленного потенциала. Наконец, когда население страны ясно и однозначно показало, что но не поддерживает курс реформаторов (вспомним результаты выборов в Думу в 1993 году), правительство все равно умудрилось взять курс на приватизацию и продолжает его до сих пор. Что же касается надежд на Запад, то теперь, кажется, уже и самим либералам, кроме совсем уж потерявших всякое представление о реальности, вроде Новодворской, понятно: чего стоят слова западных лидеров о мире и дружбе. Россия пошла на беспрецедентные шаги – вывела свои войска из Восточной Европы, осуществила фактически одностороннее разоружение, денонсировала соглашение о создании СССР, отказалась от геополитических амбиций и объявила твердый и прозападный курс, а в ответ на это Запад в лице НАТО и США начал войны по всему миру, стал приближаться к границам России и окружать ее кольцом из военных баз, усиливать свое присутствие в бывших республиках СССР, вмешиваться во внутренние дела России под предлогом контроля над ситуацией с правами человека и почти прямо поддерживать сепаратистов и террористов с окраин России. Российские либералы-западники опять – уже во второй раз за последние 100 лет! – оказались в глупейшем положении. Их мифы о Западе как светоче цивилизации и образце филантропии рушатся, народ осознает догматизм и прожектерство западников и все больше выражает недовольство ими… Нельзя сказать, что либералы вообще ничего не пытались с этим поделать. Либеральная революция конца 20 века тоже знала два периода – правление собственно демократов (Временное правительство), и правление бывших высокопоставленных чинов в форме диктатуры (белогвардейские республики). В 1991 году к власти пришла команда младореформаторов-утопистов. Возглавлял ее Ельцин, но не он был мозгом и сердцем этой команды. Начавшийся сразу же ужасающий экономический эксперимент буквально свалил Россию на колени. И вот когда страна уже подходила к краю, произошел новый переворот – Ельцин расстрелял парламент и по сути, установил режим личной диктатуры, из первых эшелонов власти ушли младореформаторы вроде Гайдара и пришли “силовики” Коржаков, Грачев, Степашин, началось замирение Чечни. Тем, кто противопоставляет “демократа Ельцина” “консерватору Путину” следует вспомнить, что установление либеральной диктатуры, пресловутой диктатуры ради демократии произошло гораздо раньше. И в определенном смысле это хоть не остановило, но замедлило развал страны, запущенный механизмом гайдаро-чубайсовского экономического террора. Представим себе что бы было, если бы в 1994 у власти остались Гайдар и его команда, “младореформаторы-экономисты”, жестокие утописты и бесчеловечные экспериментаторы, фанатики, обуреваемые радикальными идеологическими фантазиями и не имеющие никаких навыков и способностей к нормальной организаторской государственной работе. Масштабы разрушений нашего Отечества были бы куда более грандиозными. Перевертыши-партократы Ельцин и Путин, при все своем неприглядном нравственном облике, хоть умели худо-бедно управлять, принимать решения, работать с людьми, совершенный ими “либеральный термидор” продлил дни их режима. Гайдар и Явлинский – это Керенские нового Февраля, самовлюбленные позеры и доктринеры, возомнившие себя спасителями Отечества, а фактически бывшие его разрушителями. Ельцин и Путин – новые Колчаки и Деникины, диктаторы-демократы из среды бывшей номенклатуры. Колчаки и Деникины тоже ведь были на высоких постах при прежнем, романовском режиме, при генеральских погонах и аксельбантах, однако, в Феврале не бросились защищать монархию, изменили присяге, данной Императору, признали революционную власть и получили от нее новые высокие назначения, принеся свои души на сомнительный алтарь западничества и демократизма. Также поступили и бывший член ЦК КПССС Борис Ельцин и бывший офицер знаменитой чека – КГБ Владимир Путин. И эти новые “белые” снова потерпели фиаско: Запад их предал, показав в очередной раз корыстную подоплеку своего отношения к России, народ уже в 1993 году, прокатив на выборах в Думу “младореформаторов” во главе с Гайдаром, вполне определенно показал свое отношение к либеральным реформам (подчеркну, это произошло именно 10 лет назад, а не в 2003 году, когда последыши младореформаторов – СПС и “Яблоко” не дотянули до пятипроцентного барьера). Наши демократы последней волны удерживаются у власти до сих пор только потому что умеют виртуозно играть на чувствах населения – это же надо: либерала Путина, с упорством, заслуживающим лучшего применения продолжающим реформы по англо-американским лекалам, выводящего государство из экономики, сокращающего армию, уничтожающего наши военные базы и космические корабли в народе считают патриотом-державником! Но долго это продлиться не может… В начале статьи говорилось о том, что нынешние либералы не знают историю своей страны. Но это незнание ведь тоже имеет свою причину и имя ей – презрение к России. Странно требовать от наших западников знания истории страны, которую они считают страной отсталой, нецивилизованной, каким-то историческим уродцем. Русский демократ-западник только телом в России, а душой он – на своей “земле обетованной”, на Западе. Он бесконечно оторван от российских корней, он не желает считаться с российской спецификой, напротив, его страстное стремление – уничтожить эту специфику. Из этой беспочвенности российского либерала и проистекает его догматизм, фанатизм, пустое прожектерство. Большевики тоже болели такими прожектерством и беспочвенностью в первые годы революции с их самыми экзотичными социальными экспериментами (от сексуальной революции и мечтаний о восстании в Лондоне и Париже до “демократизации школы” и футуризма). Но большевики сумели преодолеть это в себе, стать консервативнее, национальнее, потому что их прожектерство и их западничество были наносными, а основа их была народная, крестьянская кость. Большевики, начав с позорного Брестского мира, через 5 лет своего правления практически восстановили Империю, собрав ее земли в новой конструкции, под новым флагом и названием, совершили откат назад в экономике, вопреки своим идеологическим доктринам – от военного коммунизма к НЭПу. Современные либералы этого сделать за 20 лет своего правления, увы, не смогли. Где откат назад от экономического утопизма 90-х и либеральная Новая Экономическая Политика, симметричная НЭПу большевиков? Где гибкое государственное регулирование капиталистической экономики по модели Рузвельта? Где новая держава – не формальная, а реальная правопреемница СССР? Либералы ничему не научились, они не чувствуют истории, ее тенденции, они не знают и не понимают своего народа, они, наконец, не смогли ни выдвинуть новых людей и реалистичную программу, ни построить что-либо жизнеспособное. Это значит одно – джинн социальной стихии, выпущенный ими в 1985 году, сметет их точно также как смел он керенских, гучковых, колчаков и милюковых. За новым Февралем закономерно придет новый Октябрь. 5. Подобно тому как смысл Февраля был в разрушении монархии, отжившей свое, возможно, смысл перестройки 1985-го и либеральной революции 1991-го вовсе не в насаждении в России западных капитализма и демократии, а в разрушении того типа русского социализма, который возник в 1917-ом, на основе тенденций и условий начала ХХ века. Новый Февраль расчищает площадку для качественного иного типа социализма и русской, евразийской цивилизации. Каким он будет? Пока сказать трудно, потому что любая подлинно народная революция есть социальное творчество и предсказывать его результаты все равно что спрашивать у поэта: что он сегодня напишет – элегию или эпиграмму? Конечно, эта новая Россия вберет в себя все лучшее, что было при СССР, и, пусть и в доселе невиданной форме, останется верной идеалу солидаризма и коллективизма, изначально укорененного в русской, евразийской идее. Но все же порожденное этой Революцией Российская Держава будет, скорее всего, в своих внешних атрибутах так же отличаться от СССР, как СССР отличался от Империи Романовых. Одно можно сказать точно – если Россия переживет эту Революцию, не будет разорвана в клочья социальным хаосом, внутренними врагами и внешними интервентами, то выйдет она из нее еще более сильной, крепкой и мощной. И этим самым новая Смута будет исторически оправдана и войдет в анналы не как смута, а как Великая Революция. |
