«Евразийство» (формулировка 1927 года)
| |
|
Россия нашего времени вершит судьбы Европы и Азии. Она — шестая часть света, Евразия, узел и начало новой мировой культуры"
«Евразийство» (формулировка 1927 года) |
| |||
  |
кандидат философских наук (БашГУ)
“Славянофильский футуризм” ( евразийство в контексте развития российской цивилизации) С самого возникновения евразийства в среде русской эмиграции его окрестили славянофильским футуризмом. Евразийцы без сопротивления приняли это название, посчитав, что оно как нельзя более удачно обозначает как парадоксальный, диалектический характер евразийства как такового, так и его взаимоотношения с предшествующей славянофильской традицией. С одной стороны они ясно ощущали свою идейную близость к основателям славянофильства (не говоря уже о поздних славянофилах, например, К. Леонтьеве, которого по справедливости следовало бы назвать “евразийцем до евразийства”), с другой — они постоянно подчеркивали принципиальную оригинальность и актуальность разрабатываемой ими идеи. 1 Именно эта ее неретраспективность, а, напротив, подчеркнутая обращенность к настоящему и даже к будущему и позволяла говорить, по их мнению, о футуристичности евразийства.Однако при всем пиетете к создателям этого, по словам Н. Бердяева “самого оригинального направления русской эмиграции”, мы все же должны отдавать себе отчет, что субъективное мнение представителей какой-либо философской школы может и не совпадать с реальным положением вещей. Тут необходим всесторонний, серьезный сравнительный анализ, в ходе которого требуется поднять весь контекст проблем, связанных с соотношением евразийства и славянофильства. Важность его определяется тем, что это, несомненно, поможет лучше уяснить некоторые аспекты внутренней логики русского самосознания, философской традиции и всей русской культуры. Разумеется, такой анализ является делом будущего, пока же мы можем предложить лишь некие подступы к нему, т.е. кое-какие суждения, носящие, понятно, предварительный и дискуссионный характер. Итак, в евразийстве, безусловно, прозвучали те основные идеи, на которых стояло славянофильство. Однако, евразийство дало им при этом настолько новое и неортодоксальное прочтение, что здесь следует говорить не столько о их повторении и адаптации, сколько о творческом развитии. Так, евразийцы переинтерпретировали известное положение славянофилов о православном характере русской культуры в духе поиска общеевразийских религиозных параллелей, т.е. культурной (но ни в коем случае не доктринальной!) близости российского ислама и буддизма к православию; евразийцы развили славянофильскую идею о “народной монархии” в направлении утверждения государства особого типа, сочетающего начала “сильной руки” и незападной, нелиберальной демократии (“демотизма”), и т.д., и т.п. Но если попытаться вычленить наиболее общую формулу евразийских новаций, то, очевидно, это будет новое понимание “материи” российской цивилизации. Т.е. евразийцы, как и славянофилы, однозначно выступают за свой, самобытный, не ориентированный на Запад путь развития России, но только Россию понимают они по другому: для славянофилов это славянская цивилизация, а для евразийцев — специфичная, синтетическая славяно-туранская. Не отрицая формообразующей роли славянской и прежде всего русской культуры, евразийцы делают акцент на удаленности ее от иных, зарубежных славянских культур и на близости к неродным ей по крови культурам российского Турана. 2Это краеугольное положение классического евразийства до сих пор вызывает дискуссии. Ряд критиков евразийской идеи считают, что оно порождено учетом политической конъюнктурой первых лет революции, отмеченных националистическими тенденциями среди нерусского населения недавней империи, или, в лучшем случае, стремлением лидеров евразийства, как говорится, выдать желаемое за действительное. Мы же стоим на той точке зрения, что в начале ХХ века произошел переход всей российской цивилизации на качественно новый этап развития, который характеризовался более высоким градусом пассионарности; он и вызвал характерные культурные процессы, а именно — расцвет литературы и искусства, причем не только в русской культуре (Серебряный век), но и в иных (подъем в татарской и башкирской литературах, связанный с именами Г. Тукая, М. Гафури и т.д.) и последующие распад империи, националистические движения, и революционный катаклизм, а также утверждение новой евразийской государственности – СССР. В это время пробуждаются от многовековой традиционной спячки нерусские народы России, да и сам русский народ, который до этого почти всегда выполнял роль безмолвного статиста, стал непосредственно участвовать в созидании своей собственной истории. Можно давать различные оценки тем формам, в которых проявилась эта социальная активность (так, те же евразийцы, признавая положительные стороны советской национальной политики и государственного строительства, считали все же эти формы промежуточными и весьма несовершенными), однако, сам факт остается фактом. Таким образом, евразийство оригинально прежде всего благодаря тому, что оно являет собой разновидность самоосознания российской цивилизации, на новой ее стадии, когда в полной мере проявилось до поры скрытое многообразное единство России. Думаем, стадия эта продолжается до сих пор и нынешняя дезинтеграция евразийского, постсоветского пространства — свидетельство не распада нашей цивилизации (поскольку культурное единство сохранилось), а политического кризиса, вызванного тем, что прежняя форма общеевразийской государственности – СССР исчерпала свой внутренний ресурс. Крайняя, почти иррациональная озлобленность, с которой политики обретших “независимость” бывших советских республик (Прибалтика, Украина, Грузия и т.д.) относятся к России, и вызвана, между прочим, тем, что они чувствуют и осознают свою глубинную, неуничтожимую связанность с Россией и с соответствующей геополитической зоной. А этот фундаментальный факт культурного единства позволяет надеяться на скорее преодоление данного политического и геополитического кризиса. |
