«Евразийство» (формулировка 1927 года)
| |
|
Россия нашего времени вершит судьбы Европы и Азии. Она — шестая часть света, Евразия, узел и начало новой мировой культуры"
«Евразийство» (формулировка 1927 года) |
| |||
  |
кандидат философских наук, г. Уфа Ю. Эвола “Люди и руины”, М., 2002, перевод с итальянского — В. Ванюшкиной 1. Имя итальянского традиционалиста, ученика Генона Юлиуса Эволы широко известно русскому и русскоязычному читателю, интересующемуся темами Консервативной революции, Традиции и Третьего пути. Но, к сожалению, следует признать, что известно именно имя, а не сами труды, из которых на русском языке увидели свет лишь “Языческий империализм” (издательство “Арктогея”) и “Метафизика пола” (издательство Беловодье). Кроме того, в журналах традиционалистской ориентации (“Милый Ангел”) публиковались и его отдельные статьи и отрывки из книг. Официальные же научные журналы Эволу, в отличие от его учителя Генона, можно сказать, проигнорировали и это несмотря на то, что его имя фигурирует в словаре “Современная западная философия”, где он характеризуется как мыслитель, совмещающий в своей системе “философию жизни” Ницше с элементами магии и оккультизма. Объяснение просто: Эвола стал для прогрессистской интеллектуальной общественности персоной “нон грата” из-за своей идейной связи с итальянским фашизмом. Ювола, правда, не был членом партии Муссолини, но он сотрудничал с фашистскими изданиями (“Итальянская жизнь”, а также “Фашистский строй”, где с 1934 года он вел страницу “Философская диорама”), с изданиями национал-социалистской Германии (“Европейское ревю”, “Акции – газета борьбы за новую Европу”), читал лекции в 3 Рейхе для офицеров СС, лично встречался с Дуче, который благосклонное оценил его книгу, посвященную расовым вопросам. Будучи сторонником правых взглядов, революционным, антибуржуазным консерватором, который в своем протесте доходил до отрицания всего, что принесло Новое время и проект Просвещения, Эвола соблазнился на посулы фашизма восстановить сакральную Империю, повернуть колесо Истории назад, вернув ситуацию до 1789 года, европейское традиционное общество. Позже наступило разочарование, дело даже не в том, что державы Оси потерпели сокрушительное поражение в войне, а в том, что историческое развитие национал-социализма и фашизма выявило в них множество черт, которые были глубоко антипатичны Эволе и которые обличали их связь с ненавидимым им миром буржуазности, торгашества, плебейства, разложения. Он пишет книгу “Фашизм: критика справа”, где не отрекаясь от своих прежних взглядов, как раз упрекает фашизм и национал-социализм в излишней буржуазности, в отходе от идеала Консервативной Революции (к сожалению, на русском языке эта книга еще не вышла, отрывки из нее русскоязычный читатель может найти в Интернете, на личной странице Виктории Ванюшкиной). Впрочем, новому режиму, установившемуся в Италии после оккупации ее войсками союзников, эти принципиальные разногласия Эволы с фашизмом не показались веской причиной для того, чтобы освободить его от уголовного преследования (на скамье подсудимых Эвола произнес знаменитые слова: если вы судите меня за антидемократизм и приверженность идеям сильного государства, то рядом со мной должны оказаться Платон и Макиавелли). Точно также эта оригинальность позиции Эволы, ее несводимость полностью на какую-либо политическую идеологию, не понималась и не учитывалась и в нашем Отечестве. С этим связан полный запрет на его публикации в советские времена и их скудость и полумаргинальность во времена постсоветские (хотя удивительное дело, труды другого европейского философа, который тоже был близок к нацизму и до конца своей жизни тоже оставался почвенником и консерватором – немца Мартина Хайдеггера у нас переводились и выходили). 2. Если принять во внимание то обстоятельство, что “Языческий империализм” – это работа ранняя и от многих ее положений в поздние годы сам Эвола открыто отказывался, а “Метафизика пола” – работа, посвященная узкоспециальному, хотя и важному вопросу, то “Люди и руины” — первая книга Эволы, в которой он предстает как зрелый мыслитель, излагающий свою систему. Впечатляет одно только перечисление названий глав: “Революция. Контрреволюция. Традиция”, “Верховная власть. Авторитет. Империум”, “Органичное государство. Тоталитаризм”, “Труд. Одержимость экономикой”, “Воинский стиль. Милитаризм. Война”, “Реализм. Коммунизм. Антибуржуазность”. В книге последовательно излагается философия Эволы – учения о том, что только сакральная сила, а не народ, и не революция могут быть легитимным источником власти, от том, что люди не равные, а разные существа, и каждый в силу своих особенностей и дарований имеет специфичное предназначение в социуме, о том, что война – это не впадение в животную дикость, а древняя мистерия, которая некогда помогала мужчинам прикоснуться к иным планам бытия, и смысл которой прочно забыт современным, буржуазным миром. Книга написана в экспрессивной, волевой и в то же время основательной и интеллектуальной манере, характерной именно для Эволы – этого “кшатрия традиционализма”, как иногда его называют, противопоставляя “брахману традиционализма” – его учителю Рене Генону. Читается она легко и, думается, в этом немалая заслуга не только итальянского философа, но и его переводчика — Виктории Ванюшкиной. Книга очень полезна в том смысле, что помогает избавиться от стереотипов современного, буржуазного мира, которые так навязли в общественном сознании, что воспринимаются большинством как нечто самоочевидное. Виртуозна и глубока критика Эволой доктрины прав человека и либеральных свобод, итальянский философ показывает логический абсурд этих теорий, ставших “священными коровами” западной, а теперь и постсоветской политической мысли. Менее убедительна, конечно, на наш только взгляд, эволовская критика коммунизма: она очень хорошо вскрывает порочность и механистичность схемы вульгарного марксизма, но беда в том, что Эвола отождествляет эту схему с реальной ситуацией в СССР, которая, естественно, была сложнее, многограннее, противоречивее, и не укладывалась ни в какие западоцентричные схемы – ни либеральные, ни марксистские. СССР был своего рода плодом борьбы русской, евразийской “почвы” и вульгарно-марксистской космополитичной догмы, и в этой борьбе со времен Сталина “почва” стала побеждать (хотя хрущевская, и тем более горбачевская перестройки были реваншом космополитизма), сами того не желая, большевики воспроизводили, пусть и в искаженном виде традиционные модели и институты (вождизм, соборная суть Партии и Советов, антибуржуазная идеология, цеховая организация искусства). Русские евразийцы замечали, что оставалось лишь в эти мехи налить новое вино, наполнить традиционные по форме институты, традиционным же содержанием. Увы, этого не произошло, даже российские консерваторы с началом буржуазно-либерального реванша поддались анархическим настроениям разрушения всего и вся советского. Перефразируя известное высказывание Александра Зиновьева, можно заключить: целились в коммунизм, а попали в Империю. Но разве можно судить за эту аберрацию Эволу – он в СССР никогда не был, судил о положение дел в нем по книгам марксистов, которые истолковывали все происходящее в советской Евразии через призму своего идеологического волапюка, а он по природе своей не мог уловить носящиеся в воздухе Советской Империи флюиды консерватизма, национального сознания, евразийского духа. В общем говоря, в этой книге Эвола излагает политическую платформу традиционализма, вплоть до выведения из нее вполне практичных, прикладных заключений – последняя глава “Единая Европа: форма и предпосылки к объединению” посвящена обсуждению актуальных и до сих пор проблем освобождения Европы от нынешнего американского владычества и формирования аутентично консервативных европейских политических элит. Эта платформа зиждется на метафизических основаниях, уходящих своими корнями в духовную ситуацию до 1789 года, и потому она не артикулируется адекватно в терминах “современной, слишком современной” политики. Исходя из этого Эвола убедительно расправляется с навешиваемым ему клеймом “неисправимого фашиста”. Он пишет о “необходимости избавиться от ложной дилеммы “фашизм — антифашизм”, отказа от безумного причисления к фашизму всего, что выходит за рамки демократии, марксизма и коммунизма”. Критикуя прогрессистов-антифашистов, как и положено консервативному революционеру, Эвола добавляет “нельзя согласиться и с теми сторонниками европейского единства, кто в деле создания нового порядка ориентируется исключительно на вчерашние режимы Германии и Италии”. Очень интересно в этом смысле замечание автора предисловия и переводчика Ванюшкиной: “Эвола заявлял, что журнал (“Башня” – Р.В.) намерен: “отстаивать принципы, которые для нас остаются неизменными, независимо от того, находим ли мы их в фашистском строе или в коммунистическом… Сами по себе эти принципы превосходят политический уровень… (курсив Виктории Ванюшкиной)”. То есть Эвола ясно заявляет, что принципы традиционалистской философии власти вне политики в современном, буржуазном смысле этого слова, они вне идеологий и поэтому не могут быть определены как фашистские или антифашистские, коммунистические или антикоммунистические, что не мешает консервативному революционеру обнаруживать и приветствовать и культивировать их в любом современном строе.
3. Но, увы, в книге, опять таки только лишь на наш взгляд, есть положения, где Эвола сам отступает от этого принципа “внеполитичности”, становится на позиции одной из идеологий современного мира, слишком увлекается реагированием на его политические трансформации, идейные протуберанцы, а, значит, впадает в зависимость от них. Об опасности этого для полного яростного духа, мятущегося, воинственного Эволы предупреждал его самого мэтр Генон. В письме к Гвидо де Джорджио от 20 ноября 1925 года Генон пишет: “…я указал ему (Эволе – Р.В.), что у меня возникло довольно много замечаний по поводу его точки зрения, которая мне показалась излишне философской, он написал мне довольно длинное и путанное письмо, что он использует философскую форму только как простое средство выражения, не затрагивающее саму его доктрину. Я этому ничуть не верю и продолжаю настаивать на том, что его взгляды слишком отдают философией, особенно немецкой философией”. Надо ли говорить, что “философия” в устах Генона означает сугубо модернистский феномен, связанный с современным упадком (поскольку можно указать примеры традиционной и традиционалистской философии – Пифагор, Плотин, Отцы Церкви, Авиценна, аль Газали, наконец, сам Генон и в значительной части своего творчества Эвола, мы бы предпочли термин “идеология”). Яркий тому пример – приложение к книге, называющееся “О современных мифах”, особенно параграф о неграх. Здесь римский, точенный, холодный и бесстрастный стиль Эволы вдруг превращается в злободневно-газетно-публицистический, но не это главное, а другое: в начале книги Эвола справедливо критикует буржуазную “цивилизацию” как мир упадка, материализма и техницизма, а в конце вдруг заявляет, что все обращают внимание на отрицательные моменты колонизации Африки европейцами, но никто не замечает положительных, ведь это приобщило-де “отсталых” негров к благам цивилизации... Это и становится у Эволы одним из основных аргументов в пользу белого расизма… Хочется спросить при этом: к благам какой такой цивилизации приобщили негров завоеватели-европейцы? Да той же самой, буржуазной, секулярной или в лучшем случае — протестантской, технической и материалистической! А сделано это было за счет разрушения традиционного общества, одной из форм которого жил до этого черный континент, ничего не ведая о прогрессе, либерализме, Микки Маусе и правах человека, молясь своим богам и ведя интимный диалог с природой также, как и их предки тысячи лет назад. Само определение африканской цивилизации как “отсталой” по сравнению с Западом, уже несет в себе “привкус” прогрессизма. Кажется, традиционалистская оценка европейской колонизации Африки, должна быть совершено противоположной: Европа опошлилась, обуржуазилась, пала до социальных форм анти-Традиции, а потом распространила эту заразу по всему миру. Но что поделаешь, если Эволе захотелось защитить расизм и ультраправых, и это при том, что сам же Эвола в той же книге говорит, что совершено необязательно связывать традиционализм с какой-либо определенной политической силой, поскольку принципы Традиции вне политического уровня, а, следовательно, не обязательно и даже вредно слепо разделять все политические требования отдельных современных политиков, рожденные из кипящей магмы современной же жизни. Другой подобный же пример – критика Эволой диалектики. Эвола обвиняет диалектику вообще и таких конкретных ее представителей как Гегель и Джентиле, фактически, в софистических уловках и уподобляет диалектику игре в наперсток. Как это похоже на конструктора идеологии неолиберализма и концепции “открытого общества” английского методолога Карла Поппера, который, вспомним, начал свой поход против традиционного общества с критики диалектики, причем, в точности совпадающей с аргументами Эволы, Поппер также считает, что диалектика – не что иное, как софистические выверты, апология чистого релятивизма, текучести всего и вся. Самое любопытное, что и Поппер, и Эвола оказались при этом по одну сторону баррикад по той простой причине, что они спутали диалектику с релятивизмом, ни один диалектик не проповедует чистой текучести и изменчивости, это столь же метафизичный, то есть однобокий подход, как и проповедовать чистое бытие безо всяких изменений. Диалектика утверждает совершено очевидный и элементарный факт, что некая сущность – будь то просто вещь или человеческое общество – не может изменяться, не оставаясь при этом сама собой, то есть что любая сущность изменяясь, не изменяется – в этом суть диалектической критики метафизического релятивизма. Собственно это признает и сам Эвола, опять таки в начале книги, где он рассуждает о том, что “Традиция по сути своей метаисторична и в одновременно динамична”, и ссылаясь на Гегеля, указывает “речь идет о распознании за временными и преходящими видимостями субстанции, которая имманентна, и вечного, которое актуально”. То есть ценность истории состоит именно в том, что в ней своеобразно преломляется Традиция, причем, ни одна из ее исторических форм не может быть абсолютным образцом – это и есть подлинно диалектический традиционалистский подход, и там, где Эвола от него отходит и метафизически противопоставляет “цивилизацию бытия” “цивилизации становления” и заявляет, что история чужда всякой нормальной, то есть традиционной цивилизации, он не просто противоречит сам себе, он, незаметно для себя уподобляется Попперу, который делал то же самое, лишь вынося диаметрально противоположные оценки, иначе говоря, тоже отрицал даже малейший динамизм и историчность Традиции и традиционного общества и на этом основании их отвергал. Кстати, о близости диалектики с ее учением о тождестве противоположностей и традиционного дискурса писал и такой авторитетный российский традиционалист Ю. Стефанов. Рассуждая о книгах М. Элиаде он резюмирует, что “конечное уравнение” Элиаде сводится к глубинному тождеству таких, казалось бы, противоположных понятий как жизнь и смерть, память и беспамятство и т.д. и добавляет: “мы имеем здесь дело с пресловутой формулой “единство и борьба противоположностей”, набившей оскомину, быть может, именно потому, что она подавалась нам как одна из заповедей материализма. В действительности же нет ничего более враждебного диалектике, чем материалистический, механистический взгляд на мир… Диалектика – категория прежде всего духовная…” .Автор этих строк прекрасно осознает, что его критика некоторых положений Эволы вызовет шквал обвинений со стороны тех, кому сочинения Эволы заменяют собой священное Писание, что ж, можно только пожелать таким эволаистам понять, что критика Эволы-идеолога есть возвращение к Эволе-метафизику.
4. “Люди и руины” Эволы – книга очень актуальная именно для постсоветской России. Вспомним, что вышла она в 1953 году, иначе говоря, в Италии, которая проходила тотальную дефашизацию и американизацию, в результате чего, вместе с фашизмом были отброшены и остатки того, что можно бы назвать “культурным суверенитетом”, имперским духом, стремлением к здоровому идеализму и антибуржуазности. То же самое переживаем сейчас и мы, жители постсоветского пространства. Под сурдинкой борьбы с коммунизмом, наши “либерал-революционеры” разрушили тысячелетнюю государственность, отказались от геополитических завоеваний Советской Империии, отбросили и прокляли здоровые консервативные элементы советской общественной жизни (идеократию, осознание состояния войны с Западом, стремление к укреплению государственности и т.д.)… Подобно тому как Эвола критически анализировал опыт фашистского прошлого Италии, мы, российские традиционалисты, должны критически проанализировать опыт советского прошлого России, отделяя “зерна” от “плевел”, и не боясь обвинений в национал-коммунизме со стороны либеральных “блюстителей политических нравов”. Подобно тому как Эвола задумывался о путях создания европейских консервативных элит, мы должны уже сейчас задумываться о формировании консервативной элиты на постсоветском пространстве. Возможно, традиционалистский реванш, возникновение Империи нового типа, победа Третьего пути, чего Эвола так ждал и не дождался от утерявшей пассионарность, придавленной американским военным сапогом, забывшей свою древнюю честь Европы, произойдет здесь в России. Поэтому нам так и важно знакомиться с западной консервативной мыслью, с опытом западной Консервативной Революции. назад к оглавлению |
