«Евразийство» (формулировка 1927 года)
| |
|
Россия нашего времени вершит судьбы Европы и Азии. Она — шестая часть света, Евразия, узел и начало новой мировой культуры"
«Евразийство» (формулировка 1927 года) |
| |||
  |
ОБЩЕСТВЕННОЕ БЫТИЕ И ОБЩЕСТВЕННОЕ СОЗНАНИЕ Новые идеи не могут быть выражены на старом языке. Такова причина, по которой каждый оригинальный мыслитель одновременно и языкотворец 1. Невозможно, например, представить себе систему И. Канта, изложенную без понятий “феномен” и “ноумен”, “вещь в себе” и “трансцендентальный метод”. Воззрения М.М. Бахтина нельзя адекватно истолковать без привлечения понятий “вненаходимость”, “не-алиби в бытии”, “участное отношение к Другому”, составляющих “изюминку” его концепции. К. Маркс и Ф. Энгельс обогатили философский язык целым рядом новых понятий, в том числе категориями “общественное бытие” и “общественное сознание”. Почему они не сочли возможным ограничиться уже готовыми языковыми средствами, а встали на путь создания собственного понятийного аппарата? Ответ достаточно очевиден: потому что старые мехи пригодны только для старого вина. Материалистическое понимание истории (а именно оно образует ядро марксистской социальной философии, составляет differentia specifica марксизма) не может быть выражено в таких формулировках, как “мнения людей определяются условиями их существования” или “дух народа зависит от того, какова его жизнь”. Во всяком случае, не может быть выражено без существенных смысловых потерь. И дело не только в том, что понятия “мнения людей”, “дух народа” и ряд подобных прочно вписаны в определенный идейный контекст и потому имеют вполне определенные коннотации. “Мнение” есть нечто субъективное, нечто такое, что является предметом свободного воления. Иметь мнение значит просто быть в состоянии сформулировать суждение по тому или иному вопросу. Само утверждение “таково мое мнение по данной проблеме” подразумевает отказ от претензии на обладание истиной. В понятии мнения акцентируется внимание на способности субъекта к выбору позиции, а не на содержании самой этой позиции. Положение не меняется от того, что мнение одного человека мы заменим мнением группы людей. Общее мнение – это сумма частных мнений, не более того. Совпадение моего мнения с мнением массы других человеческих существ – психологически важный фактор, повышающий степень моей уверенности в правильности выбранной позиции, но в гносеологическом отношении значение такого совпадения равно нулю. Что касается понятия “дух народа”, то оно настолько неопределенно, метафорично, перегружено ассоциациями, что использовать его в системе воззрений, ориентированных на идеал научности (а именно к этому стремился К. Маркс), вряд ли возможно. Не следует к тому же забывать, что социально-философская концепция Маркса вырабатывалась путем творческого преодоления философии истории Гегеля, что предполагало размежевание не только идейное, но и терминологическое.Понятие “сознание” в этом смысле безупречно. Оно – при всей его сложности – обладает достаточно ясным смыслом и не отягощено уводящими в сторону от основной идеи Маркса коннотациями. Но Маркс ведет речь не просто о сознании, а о сознании общественном. В самом понятии “общественное сознание” заложено, по меньшей мере, две идеи: во-первых, идея социальной обусловленности сознания индивида; во-вторых, представление об обществе как самостоятельном субъекте отражения действительности. В первой идее намечен путь к преодолению социологической робинзонады. Вторая имплицитно содержит в себе новое понимание исторического процесса. Последнее может быть выражено только через употребление понятия, образующего диалектическую противоположность понятию общественного сознания. Естественным образом в роли такого понятия выступило “общественное бытие”. Смысл понятия “общественное бытие” может быть передан через ряд синонимов: “жизнь людей”, “обстоятельства человеческой деятельности”, “жизнедеятельность”, но любой из этих и всех иных возможных синонимов уступает ему в смысле ясности и смысловой завершенности. В момент появления тех или иных новаций невозможно сказать, насколько они окажутся жизнеспособными. Лишь время отсеивает всяческую шелуху, оставляя зерна мудрости, достойные внимания потомков. Полтора века – достаточный срок для того, чтобы судить о ценности идей К. Маркса и Ф. Энгельса. Сейчас уже трудно себе представить, что когда-то философская мысль обходилась без понятий “общественное сознание” и “общественное бытие”. Они прочно вошли в ткань философского дискурса, как и вся проблематика, с ними связанная. Сошлемся в этой связи на авторитетное мнение М.К. Мамардашвили: “... Маркс входит в немногочисленный круг мыслителей в истории человечества — во всей истории их можно перечесть по пальцам, — которые поднимали мыслью целые пласты реальности, обнажали целые массивы новых предметных переплетений и зависимостей. Отчетливо фиксируя условия и посылки подобного “геологического обнажения”, они на столетия определили сам стиль познающего мышления, точки отсчета его движения, тип его рациональности” 2.Какие же “пласты реальности” удалось “поднять мыслью” Марксу в результате введения в философский оборот понятий общественного бытия и общественного сознания? Какие “массивы новых предметных переплетений и зависимостей” он обнажил? Какова, иначе говоря, основная проблема, которой не видели мыслители до Маркса и Энгельса, и которая была выхвачена из темноты лучом их анализа? Попытаемся сформулировать свой ответ на этот вопрос. До возникновения марксизма поверхность социальной жизни принималась за всю социальную жизнь. На поверхности мы видим, что человек действует как существо, наделенное сознанием. Это радикально отличает его от животного, которое реализует в своей жизнедеятельности свойственную его виду генетическую программу. Мы видим и знаем, что человек совершает поступки, влекомый теми или иными побуждениями, руководствуясь определенными интересами или идеалами; что ни одно человеческое действие не предпринимается без (большего или меньшего) волевого усилия. В нашей повседневной жизни объяснить тот или иной поступок – значит выявить мотивы, которыми руководствовался человек, его совершающий. Почему профессора Иванова освободили от заведования кафедрой, а вместо него назначили профессора Петрова? Если мы узнаем, что Иванов решил сосредоточиться на научной работе, то мы сочтем, что получили исчерпывающий ответ на наш вопрос. Конечно, мы вправе полагать, что за официально озвучиваемым мотивом скрывается другой, истинный. Так, может статься, что решение Иванова оставить кафедру вовсе не является добровольным, что на самом деле он вынужден уступить давлению со стороны вышестоящих лиц и организаций, заинтересованных в том, чтобы должность заведующего занимал Петров. В этом случае объяснительная схема усложняется, но не меняется принципиально. Точнее говоря, не меняется принципиально наша познавательная установка. Дело здесь не в результате, который мы в познавательном акте получаем: один простой мотив или целое хитросплетение тщательно замаскированных мотивов, а в том, что мы ограничиваем свою задачу уяснением именно мотивов. Такая познавательная установка настолько естественна, настолько привычна и понятна, что вообще кажется поразительным, что кто-то мог в ней усомниться. Здесь уместно провести параллель с относительным движением небесных светил и Земли. Чувства со всей наивозможной убедительностью говорят нам, что Солнце вращается вокруг Земли. И только давление добытого астрономией огромного количества фактов, не укладывающихся в систему Птолемея, заставило отказаться от очевидной истины. Значение предложенной Коперником новации состоит не только в том, что он заменил ложное воззрение истинным, сделал еще один шаг вперед на бесконечном пути познания природы. И даже не масштабом своей научной идеи. Главное здесь заключается в том, что Коперник сумел преодолеть барьер кажимости, смог взглянуть на вещи под принципиально иным, отвергаемом чувствами, углом зрения. И именно поэтому сделанное им открытие оценивается как переворот (революция) в астрономии. Новаторство Маркса и Энгельса состоит в том, что они сумели отринуть очевидное, увидеть то измерение социальной реальности, которое до него никто не замечал. Благодаря им социальное зрение вырвалось из плена двухмерности, приобрело способность видеть жизнь общества в реальном пространстве. В современной социальной философии понятия классического марксизма незримо присутствуют при обсуждении любой проблемы, ибо всякое такое обсуждение рано или поздно подводит к вопросу о том, что лежит в основе побуждений людей, что заставляет их мыслить так, а не иначе, испытывать те, а не иные чувства, желать того, а не другого, руководствоваться именно этими, а не какими-то иными ценностями. Говоря другими словами, современный социально-философский дискурс непременно выводит его субъектов в трехмерное социальное пространство. * * * Проблема соотношения общественного бытия и общественного сознания была далеко не периферийной в советской философской литературе. Ей посвящен большой массив публикаций разного масштаба и плана. По ряду причин, в анализ которых здесь нет возможности вдаваться 3, мы не разделяем модного ныне снисходительно-пренебрежительного отношения к философии советского периода. С нашей точки зрения, она заслуживает серьезного к себе отношения. Серьезного – это значит не умилительно-апологетического, а аналитического.Характерной чертой всей советской философской литературы была апелляция к авторитету Маркса. Все – от аспиранта до академика – выступали от имени марксизма. Однако объективное содержание развиваемых взглядов далеко не всегда соответствовало принципам марксизма. Фактически под флагом марксизма нередко проводились идеи совсем иного типа. Именно это обстоятельство побудило М.А. Лифшица – марксиста глубокого и искреннего – выступить с язвительной критикой некоторых популярных воззрений 4. Так, подвергнув основательному разбору воззрения М.С. Кагана, он пишет: “Я, разумеется, не могу присвоить себе монополию марксистской истины — в этом отношении М. Каган совершенно прав, но если то, что он проповедует в своей системе, есть марксизм, то можно ли мне рассчитывать на звание марксиста?”5. Проницательность М.А. Лифшица была подтверждена после того, как в нашем обществе произошла антисоветская и антисоциалистическая революция (т.е. согласно общепринятому словоупотреблению, контрреволюция). В новой обстановке марксизм стал совершенно немодным, и авторы, которые еще вчера смертельно оскорблялись, если им отказывали в праве называться марксистами, сегодня уже говорят о марксизме как о “скомпрометированной исследовательской парадигме”. Тот же М.С. Каган пишет: “В конечном счете, в наши дни взгляды Маркса, как и Фейербаха и других классиков философской мысли, имеют для нас исторический интерес (курсив наш – Р.Л.), собственная же точка зрения современного философа должна покоиться на тех данных, которые предоставляет ему современный уровень научной мысли”6. Как утверждает М.А. Лифшиц, “собственная точка зрения” М.С. Кагана, есть эклектика7. В другом месте она охарактеризована как “бедно выраженная шелеровщина”8. В воззрениях других авторов, выступавших “под знаменем марксизма” можно обнаружить иные идейные веяния.По нашим наблюдениям, особенно популярным было философствование в русле позитивизма, и тому есть по меньше мере две причины. Первая причина заключается в его сциентистской ориентации. (Под нею мы понимаем в данном случае стремление мыслить в соответствии с нормами и критериями научности.) Такое стремление отнюдь не чуждо и марксистской философии. Это значительно облегчает мимикрию позитивизма под марксизм. Вторая причина – соответствие уровня мышления в позитивизме возможностям рассудка. Рассудок – низшая ступень познавательной деятельности по отношению к разуму. О рассудке можно сказать, что это и нижняя ступень. Интеллект, взошедший на уровень рассудка, обрел тем самым способность создавать разнообразные объяснительные схемы. Интеллект чувствует себя на этой ступени вполне комфортно. Чтобы взойти на следующую ступень, необходимо совершить усилие, которое не всякому под силу. Мертвящий дух позитивистского суемудрия, без сомнения, сказался и на способе понимания проблемы соотношения общественного бытия и общественного сознания. Классики марксизма, формулируя идеи нового миропонимания, не ставили перед собой задачу нарисовать всеохватную объяснительную схему, где все разложено по полочкам, и всяк сверчок сидит на своем шестке. Они стремились не к классификации явлений, а к постижению сущности. Их целью была выработка принципов постижения социальной реальности во всей ее глубине. Поэтому они не зацикливались на словах, на соотношении понятий, на выяснении оттенков и оттеночков – то есть на всем том, что стало привычным делом среди многочисленных “попов марксистского прихода”. Вчитаемся в классические, тысячекратно цитированные строки. “В прямую противоположность немецкой философии, спускающейся с неба на землю, мы здесь поднимаемся с земли на небо, т.е. мы исходим не из того, что люди говорят, воображают, представляют себе, — мы исходим также не из существующих только на словах, мыслимых, воображаемых, представляемых людей, чтобы от них прийти к подлинным людям; для нас исходной точкой являются действительно деятельные люди, и из их действительного жизненного процесса мы выводим также и развитие идеологических отражений и отзвуков этого идеологического процесса” 9. Итак, принципиально новое понимание социального процесса Маркс и Энгельс формулируют посредством противопоставления своей позиции традиционным взглядам. Конкретно речь у них идет о немецкой идеалистической философии, в первую очередь гегельянстве, но в более общем плане – обо всей предшествующей философии. Немецкая классическая философия – наиболее полное, завершенное и совершенное выражение того видения социальной действительности в ее статике и динамике (функционировании и развитии), которое было свойственно всем философам до Маркса. Все они “спускались с небес на землю”, т.е. считали, что действительная жизнь людей, их поведение, поступки, способ деятельности детерминируется их эмоциями и представлениями (теориями, концепциями, доктринами и т.п.). В сущности, все мыслители до Маркса воспроизводили вполне определенный ход мысли, который обнаруживается еще в Библии. Возьмем, к примеру, миф о грехопадении. Как нам сообщается в книге Бытие (3:1-7), первые люди, отведав плода с древа познания добра и зла, обнаружили, что они наги, и сделали себе опоясания. Их действительная жизнь изменилась под влиянием новых взглядов по вопросу о том, “что такое хорошо и что такое плохо”. Так же рассуждает, например, Ж.-Ж. Руссо, в своей известной теории происхождения неравенства. Процитируем соответствующее высказывание: “Первый, кто напал на мысль, огородив участок земли, сказать “Это мое” — и нашел людей, достаточно простодушных, чтобы этому поверить, был истинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн и убийств, от скольких бедствий и ужасов избавил бы род человеческий тот, кто выдернув колья и засыпав ров, крикнул бы своим ближним: “Не слушайте лучше этого обманщика, вы погибли, если способны забыть, что плоды земные принадлежат всем, а земля – никому!”10 Итак, Руссо заявляет совершенно ясно, четко и определенно (однозначно, на современном воляпюке), что частная собственность возникает в результате определенного рода открытия. Не было бы этого открытия – человечество оказалось бы навсегда избавлено от бедствий и страданий, возникших вследствие социального неравенства11. Аналогичным образом мыслится возникновение любого другого социального феномена или института. Логика такого понимания исторического процесса не допускает мысли о том, что люди сами, в силу условий своей жизни, в результате обобщения накопленного опыта, способны додуматься до открытия. Оно не вызревает в недрах социального организма, но даруется сверху. В роли дарителя может выступать великий мыслитель, религиозный реформатор, пророк или какой-то анонимный субъект – это в данном случае не имеет принципиального значения. Главное в данной теории состоит в утверждении, что идея является демиургом истории. Такова традиционная точка зрения, с которой решительно порывают классики марксизма. Их позиция заключается в том, что история – результат творчества людей, действующих в конкретных условиях. Чтобы понять, каким образом люди додумались до тех или иных идей, почему в их головах возникли те, а не иные представления, надо анализировать эти условия, рассматривать конкретные обстоятельства и факторы социального процесса. Так, если взять тот же вопрос о возникновении частной собственности, то он решается с марксистских позиций принципиально иначе, чем у Руссо. Согласно классикам марксизма, частная собственность не была придумана, но появилась естественно, закономерно, как продукт развития социальных отношений. В родовом обществе частной собственности не было, потому что уровень развития производительных сил не позволял произвести прибавочный продукт. Первобытный род на ранних ступенях эволюции (во избежание уводящей в сторону от вопроса полемики не будем их уточнять) был способен обеспечить себе лишь пропитание на уровне физиологического минимума. И только абсолютная спаянность рода, первобытный коллективизм с его уравнительностью давали людям шанс выжить. Ситуация меняется, когда в результате прогресса производительных сил или завоевания появляется прибавочный продукт. Вот тогда, но никак не раньше, находится человек, которому приходит в голову сказать: “Это – мое”. И такой человек появляется у всех народов, достигших определенной ступени экономического прогресса. Он, этот “изобретатель”, отразил новую реальность – в этом и состоит его историческая заслуга. Обобщая, можно сказать, что любое социальное изобретение отражает изменившиеся общественные условия. Фиксировать “открытия”, анализировать их влияние на реальный жизненный процесс, — вот что такое “спускаться небес на землю”. Рассматривать идеи как порождение определенных объективных условий, как отражение жизненных реалий – это и есть то, что Маркс и Энгельс называют восхождением с земли на небеса. Материалистическое понимание истории, выраженное через формулу “общественное бытие определяет общественное сознание” есть не что иное, как определенное видение социального процесса, подход к анализу жизни общества, принцип исследования социума и его истории.Не будет преувеличением сказать, что он явился поистине коперниканским переворотом в обществознании. До появления марксизма понимание социальных процессов находилось вполне на уровне Птолемея; даже самые проницательные мыслители, не говоря уже о рядовых ученых, ограничивались в своем анализе рассмотрением поверхности социальных процессов. Подобно тому, как последователи геоцентрической системы принимали видимое движение небесных светил за их истинное перемещение, социологи до Маркса считали, что представления, побуждения и помыслы, направляющие поступки и действия людей, — последняя эмпирически фиксируемая реальность. Материалистическое понимание истории заставляет увидеть жизнь общества в совершенно новом свете, открывает принципиально новое измерение социальной реальности. Гелиоцентрическая система мира, хоть и не сразу, не без сопротивления, была астрономами признана. Теория Птолемея перешла в разряд преодоленных наукой заблуждений. Иная судьба постигла материалистическое понимание истории. Оно – во всех своих гранях и способах выражения – предмет нескончаемых дискуссий, принимающих порой весьма острые формы. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Еще Т. Гоббс объяснил, почему в общественных науках даже самые, казалось бы, очевидные истины оспариваются. Тем более подвергаются сомнению истины далеко не очевидные. Гелиоцентрическая система восторжествовала, поскольку существует относительно простая процедура проверки ее положений. Материалистическое понимание истории осталось в социальной философии гипотезой, которую принимает часть исследователей и с той или иной степенью категоричности отвергают другие. Отношение к данной гипотезе зависит, в первую очередь, от ангажированности исследователя. Неангажированного обществознания не бывает, и тот, кто полагает капиталистический общественный строй естественным, соответствующим природе человека и, следовательно, вечным, вполне закономерно не приемлет марксизма в целом, как и его принципиальных положений (что не исключает согласия с некоторыми частными утверждениями и выводами). Но дело не только в ангажированности социального познания. Неприятие тезиса о том, что общественное бытие определяет общественное сознание, связано и с причинами гносеологического порядка. Указанный тезис является по своему статусу философским принципом, результатом обобщения огромного количества фактов, обладая в силу этого высокой степенью абстрактности. Это не утверждение типа “Волга впадает в Каспийское море”. Никакой гений не смог бы предложить решающий эксперимент, который дает возможность установить истинность или ложность того или иного философского принципа. Проверка философских утверждений – процесс, который не может иметь завершения в пределах человеческой истории. Когда эта история закончится (будем надеяться, что это произойдет не так скоро 12), придет конец и всем философским спорам.Причина, по которой астрономы отказались от геоцентрической системы мира, заключается в том, что теория Коперника позволяет дать более точные прогнозы. Но система Птолемея не была отброшена, как негодный хлам. Она сохранила историческое значение в качестве “строительных лесов” более совершенной теории. Изменилась теоретическая модель, но методы расчета, разработанные в докоперниковской астрономии, полностью сохранили свое значение. Аналогичным образом физика, расставшись с теорией теплорода, не стала пренебрегать методами расчета тепловых потоков, которые были в ней созданы. Процесс развития научного знания вообще нельзя представлять как смену системного заблуждения абсолютной истиной. Подобное представление было бы чистейшим манихейством. Но между естествознанием и общественными науками существует та разница, что в последних старая теория продолжает использоваться наряду с новой. Истина в обществознании – не столь очевидная вещь, как в науках о природе. Кроме того, старая теория, не будучи по определению заведомой чепухой, сохраняет в известных пределах свою эвристическую эффективность. Идеалистическое видение исторического процесса в определенных пределах и в рамках определенных исследовательских задач позволяет выработать достаточно адекватное представление об объекте познания. Это утверждение относится к исследованиям в области духовной культуры: философии, религии, искусства. Поскольку, согласно марксистской концепции, общественное сознание детерминируется материальными факторами лишь в конечном счете, и принимать их во внимание требуется лишь тогда, когда умственный взор ученого воспаряет в высшие метафизические сферы. Так, для сравнительного исследования католицизма и православия, весьма важен вопрос о происхождении вероучительных расхождений между этими двумя ветвями христианства. Исследователь христианства может получить ценные научные результаты по данному вопросу без обращения к анализу социально-экономических и политических предпосылок расхождения исторических путей Запада и Востока. Иначе говоря, он может исходить из предположения, что эволюция восточного и западного вариантов христианства определялась факторами, лежащими в пределах сознания. В этом случае вопрос о том, как возникло расхождение на одно слово символов веры, приобретает первостепенное, если не сказать решающее, значение. Именно ему или какому-то иному конкретному вопросу ученый может посвятить всю свою жизнь, оставаясь при своем искреннем убеждении, что факторы “бытийственного” порядка для понимания явлений религии можно не привлекать, что эти факторы носят внешний характер. Тезис о том, что сознание определяет бытие, не противоречит познавательному опыту такого ученого и не препятствует получению им научных результатов, представляющих реальную ценность. Аналогичным образом натуралистический принцип понимания общественных отношений, т.е. трактовка общества как части природы (и только), в определенных, хоть и весьма узких границах, способен быть эвристически эффективным. Так, географический детерминизм – весьма заметное явление в истории социальной философии – является вполне респектабельным течением мысли, ибо содержит ряд заслуживающих внимания идей 13.Таким образом, Марксова гипотеза 1)не может быть непосредственно эмпирически проверена, 2)не является абсолютно необходимой для объяснения и понимания значительного массива фактов социальной жизни. К этому надо добавить, что материалистическое понимание общественных процессов – не изолированный фрагмент марксистской доктрины, а ее базовый элемент. Маркс отказывается видеть в капитализме “естественный и вечный” порядок вещей, утверждает, что капиталистический общественный строй преодолевается имманентной логикой исторического процесса. Такая позиция обрекает его на то, чтобы быть постоянным объектом опровержения со стороны буржуазно мыслящих ученых. Качество опровержения зависит от уровня критика. В постсоветской России в невероятном количестве расплодились “мыслители”, снисходительно похлопывающие Маркса по плечу. Большая часть из них в советское время делала карьеру на воскурении фимиама Марксу, теперь же у них появилась возможность совсем без драки попасть в большие забияки. Научную ценность трудов таких критиков очень трудно недооценить. Лучше обратиться к текстам авторов с безупречной репутацией. Например, к работам одного из самых крупных русских мыслителей С.Л. Франка. Он трактовал позицию К. Маркса как экономический материализм 14 . Такую же точно формулировку мы находим у С.Н. Булгакова15. Аналогичным образом интерпретирует марксистскую философию истории Н.О. Лосский16. Не составляют исключения и зарубежные мыслители. Так, Н. Гартман, который излагает концепцию Маркса в целом вполне адекватно, тем не менее, допускает формулировки, свидетельствующие о том, что и он не чужд сведения исторического материализма к экономическому детерминизму17. Список авторов, высказывающих такие или близкие суждения, может быть без труда продолжен. Понимание исторического материализма как доктрины, выводящей все многообразие духовной жизни из экономических отношений, весьма распространено. Не будет большим преувеличением сказать, что такая трактовка стала в немарксистской и тем более антимарксистской литературе общим местом и приобрела прочность предрассудка. Всякий, кто хоть немного знаком с историей марксистской философии, знает, что Ф. Энгельс на закате жизни со всей решительностью отмежевался от истолкования материалистического понимания истории в духе экономического детерминизма. Однако его совершенно ясные и недвусмысленные комментарии к позиции Маркса18 по причинам, относительно которых можно строить различные предположения, не привлекают внимания значительной части авторов. Поскольку дело обстоит именно таким образом, существует весьма мало оснований надеяться на то, что очередное разъяснение сути Марксова подхода к соотношению общественного бытия и общественного сознания способно поколебать устоявшийся стереотип восприятия.Исследователи, подвергающие критике экономический детерминизм, рассуждают вполне убедительно. Только их критические стрелы разят не марксизм, а его вульгарные интерпретации. Аутентичный марксизм – концепция отнюдь не такая однолинейная, какой она порой изображается. Тезис Маркса “не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание” 19 – не универсальный рецепт анализа конкретных ситуаций, а предельно общий объяснительный принцип, методологическая установка, определенный способ видения социальной реальности. Как всякий общий принцип, он может быть применен к исследованию социальной реальности не напрямую, но лишь через учет огромного количества взаимосвязанных факторов, находящихся в отношении как координации, так и субординации. В руках умелого аналитика общий принцип – тонкий инструмент исследования, но этот инструмент превращается в топор, разрубающий живую плоть социальной ткани, если за дело берется человек с догматическим, доктринерским типом мышления. Доктринер не прислушивается к биению пульса общественной жизни, а загоняет ее явления в обкатанные формулы теории. Не теоретические представления он сверяет с жизнью, а, наоборот, требует от жизни, чтобы она соответствовала его идеям. Доктринерство компрометирует любую социально-философскую концепцию, и исторический материализм не исключение. Работы таких “попов марксистского прихода” — очень удобная мишень для критики. Но уязвимость конкретных работ – еще не повод считать, что положенный в их основу принцип негоден. Быть может, хороший инструмент оказался в неумелых руках. Адекватное представление об эвристических возможностях того или иного теоретического принципа можно получить только обратившись к работам авторов, наделенных творческим даром. Таковы, например, труды уже упоминавшегося М.А. Лифшица. Они имеют первостепенное значение для эстетики, и именно потому, что в них он выступает с позиций последовательного, убежденного марксиста, умеющего творчески применять общие принципы к исследуемой реальности. Таковы же работы Э.В. Ильенкова.Логически возможны и реально существуют три теоретических позиции, противостоящих историческому материализму. Позиция первая – исторический идеализм. С классической ясностью эту позицию заявляет, например, С.Л. Франк. Вот его не допускающее сомнений высказывание на этот счет: “Общественное бытие <…> входит в состав духовной жизни и есть как бы ее внешнее выражение и воплощение” 20. Можно привести еще одно красноречивое высказывание: “То, что образует существо любой формы общественного союза ил общественного отношения – будь то форма правления как “монархия” или “республика” или форма отношения между классами, как рабство, крепостное право, или вольнонаемный труд, или личное отношение, как семья, союз дружбы, отношение между супругами, между родителями и детьми и т.п., — и в чем состоит бытие этой общественной формы, есть объективная сверхчеловеческая идея, порожденная самим человеком и властвующая над ним через акт его веры в нее и служение ей”21. Исторический идеализм выдающегося русского мыслителя окрашен в религиозные тона. Существует и широко распространен вполне светский, рационалистический вариант исторического идеализма. Другой всемирно известный русский (по происхождению) мыслитель сформулировал его таким образом: “Так как сущность социального процесса составляет мысль, мир понятий, то, очевидно, он же и является основным первоначальным фактором социальной эволюции”22.Позиция вторая – теория факторов. В сущности, это условное название подхода, суть которого состоит в признании равноценности, равноправия всех действующих в социальном процессе факторов: культурных, психологических, географических, экономических, идейных и т.п. Третья позиция – принципиальный эмпиризм. Поскольку реальная социальная жизнь бесконечно сложна, а добытые обществознанием истины неочевидны, всегда существует возможность усомниться в достоверности исходной посылки рассуждений. Это сомнение, возведенное в философский принцип, есть отказ от попыток отыскать единое основания для объяснения социальных процессов. Сторонник подобного подхода квалифицирует стремление найти “субстанцию” общественной жизни как “метафизику”, означающую разрыв с научной точкой зрения. Классической в этом смысле можно считать позицию крупнейшего немецкого мыслителя рубежа XIX – XX вв. М. Вебера Он не разделял взглядов Маркса, более того, они были постоянным предметом его критики23, но не желал облегчать себе задачу их критики путем сведения марксизма к экономическому детерминизму. М. Вебер ставил перед собой задачу, “положительного преодоления материалистического толкования истории”24 . В нашу задачу не входит анализировать методологию веберианства, однако одно очень характерное высказывание хотелось бы в связи с разбираемой темой привести. “Хозяйственная этика, — писал М. Вебер, — не является простой “функцией” форм хозяйственной организации, так как она не может сама по себе однозначно их создавать. Не существовало хозяйственной этики, которая была бы только религиозной. Совершенно очевидно, что она в значительной мере обладает чисто автономной закономерностью, основанной на определенных географических и исторических особенностях, которые отличают ее от обусловленного религиозными или иными моментами отношения человека к миру. Однако несомненно, что одним из детерминантов хозяйственной этики – именно только одним – является религиозная обусловленность жизненного поведения. Она, в свою очередь, также, конечно, испытывает в данных географических, политических, социальных, национальных условиях большое влияние экономических и политических моментов”25. Установка М. Вебера совершенно ясна: он хотел бы путешествовать по сложнейшему лабиринту социальных отношений, не прибегая к помощи ариадниной нити в виде универсального объяснительного принципа.Как Журден не подозревал до весьма солидного возраста, что он говорит прозой, так мировая социально-философская мысль до К. Маркса не имела понятия о том, что она развивается в русле исторического идеализма. Это был, так сказать, идеализм в себе. И лишь благодаря тому, что К. Маркс сформулировал иное социальное мировидение, идеализм осознал себя в качестве такового. По причинам, на которые было указано выше, его невозможно “опровергнуть”, но это вовсе не значит, что в его адрес не могут быть высказаны критические суждения. Исторический идеализм способен объяснить, как то или иное побуждение, та или иная идея, концепция, доктрина, норма и т.д. и т.п. влияют на социальную жизнь. Проблема, которой не видели до К. Маркса и которая встала перед социальной философией в результате его исследований, состоит в объяснении того, почему в конкретной исторической обстановке появляется именно эта, а не другая концепция, именно эта, а не другая доктрина, норма, идея? Имманентная логика идеалистической интерпретации исторического процесса приводит к концепции филиации идей. Ныне существующие идеи рассматриваются как результат развития идей, ранее существовавших. Было бы неправильно считать такой ход мысли не заслуживающим внимания. Дело в том, что в высших сферах человеческого духа, каковы религия, философия, “высокое” искусство, связанных с практикой лишь опосредованно, действительно существует известная самостоятельность процесса развития. Нелепо объяснять появление “Моны Лизы” действием факторов материального порядка, нелепо рассматривать учение Платона как функцию социальной обстановки, существовавшей в Афинах в конце V- начале IV вв. до н.э. На уровне отдельных произведений, идей, концепций связь сознания и бытия не прослеживается. Однако как только мы укрупняем масштаб анализа, рассматриваем явления духовной жизни не на уровне частностей, даже хотя бы и значительных, а на уровне исторического периода (эпохи), то в этом случае начинают проступать связи, для объяснения которых требуется привлечение других объяснительных принципов. Так, эпоха Ренессанса не случайно началась в богатых городах Италии. Именно там складывались буржуазные общественные отношения, ломающие рамки феодализма. И именно там возникает искусство, дерзко нарушающее устоявшиеся каноны. Конечно, можно попытаться объяснить возникновение буржуазных отношений влиянием тех или иных идей, моральных или религиозных доктрин и т.п. Такое объяснение сталкивается с новыми трудностями. Почему эти идеи возникли в приморских городах, которые вели оживленную международную торговлю и имели значительный доход? Можно найти из положения, сославшись на то, что вся социальная жизнь является осознанной (и в этом смысле духовной). Примерно так рассуждает, если разобраться, упоминавшийся С.Л. Франк. Эта ссылка, однако, не является вполне убедительной. Осознанность – абстрактно-общий момент любых человеческих действий. И сочинение стихов, и рытье ямы – равно осознанные действия. Но в первом случае они носят духовный характер, а во втором – несомненно практический. Из того, что любое действие осознается, не следует, что любое действие является по своему существу духовным. Сведение материального к духовному столь же контрпродуктивно, как свойственная вульгарному материализму редукция духовного к материальному.Различие материалистического и идеалистического подходов к анализу социальных процессов трудноуловимо на уровне общих характеристик, но довольно наглядно проступает в конкретном социологическом исследовании. Возьмем в качестве примера статью Ю.Л. Пивоварова “Урбанизация России в XX веке: представления и реальность”. “Причины кризиса урбанизации в России 90-х годов XX века, — пишет этот автор, — следует искать, прежде всего, в той модели городского развития, которая была принята в советское время, а в более широком историческом контексте — в многовековом расхищении людских и природных ресурсов в ходе экстенсивного освоения огромных территорий вместо использования для подъема страны интенсивных факторов в ареалах преимущественного развития”26. Не вдаваясь в оценку его позиции по существу27, акцентируем внимание на методологии автора. Он рассуждает следующим образом: некогда была принята определенная теоретическая доктрина (модель). Именно она стала причиной реального положения вещей, имеющего место в настоящее время. Иначе говоря, сознание (модель) сформировало бытие (урбанистическую среду конкретного типа). Конечно, урбанизация совершилась не сама по себе, а в результате человеческой деятельности, направляемой сознанием. Это очевидно. Но научное исследование тем и отличается от обыденного сознания, что идет дальше очевидностей. Ю.Л. Пивоваров не ставит и, насколько можно судить, не способен поставить вопрос о том, почему была выбрана именно эта – расточительная и экстенсивная – модель урбанизации, а не иная – интенсивная и ресурсосберегающая. В данном случае нельзя объяснить выбор модели недомыслием или злодейством коммунистов, ибо политика, проводившаяся дальновидными и исполненными христианских добродетелей царями, была точно такой же. Дело, значит, не в чьих-то моральных и интеллектуальных качествах, а в объективных обстоятельствах, из которых не дано вырваться никому. Следуя логике концепции Ю.Л. Пивоварова, мы получаем такой вывод. Вот если бы в далекие-далекие времена, когда только Россия начинала свое продвижение на Север и Восток, нашлась умная голова, которая смогла бы выработать правильную модель урбанизации, современный Магадан по уровню благоустройства в принципе не отличался бы от Лос-Анжелеса. И российские горожане представляли бы собой вполне сложившихся индивидуалистов, рационально мыслящих и чуждых всякой архаике. Материалистический метод в обществознании дает возможность исследователю избежать подобных фантазий. Материалистически мыслящий ученый будет стремиться раскрыть причины, побудившие осуществить урбанизацию в России именно таким, а не иным образом.Что касается теории факторов, то этот интеллектуальный продукт вообще не заслуживает названия теории. Теория по определению является системой взаимосвязанных положений. Конституирующий признак системы – целостность, внутреннее единство. Исследователь, отказывающийся от единого объяснительного принципа, лишает себя возможности мыслить системно, т.е. теоретически. То, что именуется теорией факторов, как нами уже отмечено, правильней называть факторным подходом. Сторонник факторного подхода не способен ни “подняться с земли на небеса”, ни “спуститься с небес на землю”. Его умственный взор рассеянно блуждает по пространству социальной вселенной, не в силах прийти к какому-то определенному заключению. Факторный подход есть возведенная в философский принцип эклектика, освобождающая исследователя от обязанности свести концы с концами. Можно выделить, сколько пожелается, сторон изучаемого объекта, можно предложить, сколько хочется, объясняющих гипотез. Совершенно необязательно сегодня утверждать то же, что говорил вчера. Факторный подход, таким образом, узаконивает субъективизм в познании, а это путь, ведущий за пределы науки. Эмпиризм заслуживает более обстоятельного рассмотрения. Эмпиристкая методологическая позиция полемически заострена против спекулятивно-умозрительного типа мышления. Эмпирист стремится скрупулезно исследовать детали картины, отодвигая в неопределенное будущее вопрос о ее общем смысле. Любое обобщение он рассматривает лишь как предварительную гипотезу, как сырой материал для создания более основательного обобщения. В этой связи весьма показателен пример М. Вебера. Вот весьма характерное его высказывание: “Так называемое “материалистическое понимание истории” в качестве “мировоззрения” или общего знаменателя в каузальном объяснении исторической действительности следует самым решительным образом отвергнуть; однако экономическое толкование истории является одной из наиболее существенных целей нашего журнала 27”. М. Вебер, таким образом, “самым решительным образом” отвергает исторический материализм, но не как не заслуживающее внимания системное заблуждение, а как поспешное обобщение. Призывая к максимальной тщательности в описании фактов и частностей, сторонник эмпиризма всячески предостерегает против завершающего шага – определению “общего знаменателя в каузальном объяснении действительности”. Такая сверхосторожность заставляет эмпириста откладывать обобщающие выводы до лучших времен, которые в итоге так никогда и не наступают. Последовательно провести позицию уклонения от обобщений в реальном научном исследовании невозможно, уже хотя в силу того обстоятельства, что сами факты проступают лишь в свете определенной теории. Кроме того, выявленные факты надо располагать в какой-то последовательности, каким-то образом систематизировать, классифицировать и т.д. Поэтому ученый волей-неволей решает для себя вопрос, “в каком идти, в каком сражаться стане”. Конечно, существуют обобщения разного уровня. Добросовестный последователь эмпиризма сознательно стремится ограничиться минимальным уровнем обобщения, старается ни в коем случае не делать далеко идущих выводов. Однако логика мышления, от воли отдельного человека не зависящая, требует восхождения от более низких уровней обобщения к более высоким; конечным итогом этого восхождения являются философские принципы и идеи, от которых эмпирист старательно отмежевывается. В реальной практике познания ученый не может избежать выбора той или иной философско-методологической позиции, что демонстрирует пример М. Вебера – этого наиболее видного представителя эмпиризма. Как убедительно показал А.И. Неусыхин, М. Вебер “на практике широко пользовался категориями Маркса”28. Точка зрения А.И. Неусыхина вполне подтверждается при знакомстве с рядом работ основоположника “понимающей социологии”. Возьмем в качестве примера статью М. Вебера “Социальные причины падения античной культуры”. В ней падение античной культуры рассматривается как результат развития производства и обмена в Римской империи. “Рабовладелец, — замечает М. Вебер, — оказывается экономическим носителем античной культуры, организация рабского труда – необходимой основой римского общества”29. Далее в статье глубоко раскрыто, как имманентная логика экономических отношений привела к вытеснению рабовладения, что предопределило падение античной культуры. И ход анализа, и его результаты в полной мере отвечают критериям исторического материализма.Критику тезиса об определяющей роли общественного бытия раздается порой с неожиданной стороны. Так, У. Бек, рассматривая ту новую ситуацию, которую создала в современном мире техническая деятельность человека, заявляет: “в классовых обществах бытие определяет сознание, в то время как в обществе риска сознание определяет бытие ”30. (Утверждение об исчезновении классов делается автором по отношению к ФРГ, Россия не является предметом его научного интереса.) Но не будем уходить в сторону от вопроса и попробуем разобраться, в чем суть позиции У. Бека. Проведенное им исследование фиксирует, что, с одной стороны, в индустриальной цивилизации резко возросли количество и степень опасностей, угрожающих человеку. С другой, сознание как индивида, так и общества, не отражает изменения ситуации. Люди продолжают жить старыми представлениями, сохраняя наивный оптимизм. Степень иллюзорности сознания тем выше, чем меньше уровень понимания грозящих опасностей. Осознание рисков приходит вместе с образованием; человек, образованный в экологическом отношении, не может вести себя во враждебной ему среде с той детской непосредственностью, которая характерна для людей невежественных. В этом, собственно, заключается смысл высказывания У. Бека. Как видим, ничего принципиально нового в тезисе У. Бека не содержится. Он лишь иными словами выразил ту общеизвестную мысль, что человек есть существо сознательное. Поведение человека как в плане жизненной тактики, так и с точки зрения стратегии, зависит от понимания им окружающей действительности. Так было всегда, и современная эпоха с этой точки зрения не является чем-то совершенно новым. Но что лежит в основе того или иного понимания? Является ли сознание последней объяснительной причиной, последним фактором, обусловливающим течение исторических событий? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо выяснить, как возникло “общество риска”. Каким образом появились бесчисленные технические изобретения, была создана мощная искусственная среда, в которой человек чувствует себя так комфортно? И которая теперь угрожает каждому человеку в отдельности и обществу в целом. Иначе говоря, необходимо ответить на вопрос о том, что обусловило прогресс производительных сил. У. Бек не ставит проблему в такой плоскости, но только в такой она может и должна обсуждаться.Развитие философии не является кумулятивным процессом. В ходе философских поисков возникают новые идеи, формулируются новые представления, выдвигаются новые понятия. Большая часть из них не переживает своего создателя, какая-то часть становится общим достоянием, входит в общее проблемное поле. Такого рода идеи, представления, понятия, обречены на бессмертие. Они всегда будут вызывать интерес, всегда будут тревожить философскую совесть. И всегда будут предметом дискуссий. Напрасно было бы ожидать возникновения консенсуса в философии. Он невозможен в принципе. Но возможен и необходим творческий диалог, вызываемый великими идеями. К. Маркс и Ф. Энгельс высказали великую идею: “Общественное бытие определяет общественное сознание”. Эта идея существенно влияла на ход философских дискуссий в течение прошедших с тех пор полутора веков, можно быть уверенным, что ей не грозит забвение и в века последующие. Примечания 1 Во избежание неверного понимания нашего тезиса уточним: обратная теорема неверна. Неправильно считать, что каждый философ, способный сочинять новые термины, уже в силу одного этого факта заслуживает быть признанным в качестве выдающегося и тем паче великого. Иные мастера пекут новые слова, как блины. По-видимому, это кажется им верным способом продемонстрировать оригинальность своих идей. Какой соблазнительно легкий способ приобщиться к сонму великих!2 Мамардашвили М. К. Анализ сознания в работах Маркса // Как я понимаю философию. М.: “Прогресс”, 1990. С. 295.3 Эта тема до определенной степени раскрыта нами ранее. См.: Лившиц Р.Л. Духовность и бездуховность личности. Екатеринбург. Изд-во УрГУ, 1997. С. 8-11. Уже после выхода названной монографии в свет была опубликована статья такого высоко ценимого нами автора, как В.С. Степин, в которой сформулирована аналогичная позиция. См.: Степин В.С. Российская философия сегодня: проблемы настоящего и оценки прошлого//Вопросы философии. 1997. № 5. С. 3-14.4 См.: Лифшиц М.А. В мире эстетики. М., “Изобразительное искусство”. 1985. – 318 с.5 Там же. С. 188.6 Каган М.С. Философия культуры. СПб., 1996. С. 38.7 Лифшиц М.А. Указ. соч., С.120.8 Там же, С.188.9 Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. Соч., 2-е изд. Т. 9. С.25.10 Антология мировой философии. М., 1970. Т.2.С.562-563.11 Суть дела не меняется от того, что Руссо считал такую возможность абстрактной. “… Весьма вероятно, — пишет он, — что дела не могли уже тогда оставаться дольше в том же положении, в каком они находились. Идея собственности, зависящая от многих идей предшествующих, которые могли возникнуть лишь постепенно, не внезапно сложилась в уме человека. Нужно было далеко уйти по пути прогресса, приобрести множество технических навыков и знаний, передавать и умножать их из века в век, чтобы приблизиться к этому последнему пределу естественного состояния”. Там же, С.563.12 Хотя, по правде говоря, трудно указать какие-то материальные основания для такой надежды. Такой общепризнанный авторитет в области прогнозирования глобальных процессов, как Н.Н. Моисеев, с тревогой констатировал, что “антропогенная нагрузка на биосферу возрастает стремительно и, вероятно, близка к критической. Человек подошел к пределу, который нельзя переступать ни при каких обстоятельствах. <…> Такая катастрофа может случиться не в каком-то отдаленном будущем, а, может быть, уже в середине наступившего XXI века” (Вопросы философии. 2000. № 9. С.5).13 Сошлемся в качестве примера на работы В.И. Клименко. См. Клименко В. И. Влияние климатических и географических условий на уровень потребления энергии. Доклады РАН. 1994, т. 339, № 3; его же. Энергия, климат и историческая перспектива России. “Общественные науки и современность”, 1995, № 1. Его же. Россия: тупик в конце туннеля. “Общественные науки и современность”, 1995, № 5.14 См.: Франк С. Л. Духовные основы общества. М.: “Республика”, 1992. С. 416.15 См.: Булгаков С.Н. Свет невечерний. М.: “Республика”. 1994. С.309.16 См.: Лосский Н.О. Характер русского народа// Условия абсолютного добра. М., “Политиздат”, 1991. С.329.17 Гартман Н. Проблема духовного бытия. Исследования к обоснованию философии истории и наук о духе// Культурология. ХХ век. Антология. М., “Юристъ”. 1995. С.618.18 Обстоятельства времени таковы, что я вынужден привести тысячекратно цитированные слова Ф. Энгельса: “Политическое, правовое, философское, религиозное, литературное, художественное и т.д. развитие основано на экономическом развитии. Но все они также оказывают влияние друг на друга и на экономический базис. Дело обстоит совсем не так, что только экономическое положение является причиной, что только оно является активным, а все остальное – лишь пассивное следствие. Нет, тут взаимодействие: на основе экономической необходимости, в конечном счете всегда прокладывающей себе путь”. (Энгельс Ф. Письмо В. Боргиусу 25 января 1994 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2 изд. Т.39. С.75.)19 Маркс К. К критике политической экономии. Предисловие// Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2 изд. Т.13. С.7.20 Франк С.Л. Духовные основы общества. Введение в социальную философию// Духовные основы общества. М.: “Республика”, 1994. С.73.21 Там же, с.74.22 Сорокин П. О так называемых факторах социальной эволюции// Человек. Цивилизация. Общество. М.: “Политиздат”. 1992. С.531.23 См.: Вебер М. “Объективность” познания в области социальных наук и социальной политики// Культурология. ХХ век: Антология. С.557 — 603.24 См.: Неусыхин А.И. “Эмпирическая социология Макса Вебера и логика исторической науки//Вебер Макс. Избранное. Образ общества. М.: “Юрист”. 1994. С.633.25 Вебер М. Хозяйственная этика мировых религий//Вебер Макс. Избранное. Образ общества. М.: “Юрист”. 1994. С.43.26 Урбанизация России в XX веке: представления и реальность// “Общественные науки и современность”. 2001. № 6. С.101.27 Наши замечания по поводу концепции “сжатия экономической ойкумены”, которую развивает Ю.Л. Пивоваров, опубликованы в журнале “Свободная мысль”. 1998. № 4. С. 7-10.27 Вебер М. “Объективность” познания в области социальных наук и социальной политики. С.558. Речь идет об “Архиве социальных наук и социальной политики”, в редакцию которого входил М. Вебер.28 Неусыхин А.И. Указ.соч., С.633-639.29 Вебер М. Социальные причины падения античной культуры// Вебер М. Избранное. Образ общества. М.: “Юрист”. 1994. С. 453. |
