«Евразийство» (формулировка 1927 года)
| |
|
Россия нашего времени вершит судьбы Европы и Азии. Она — шестая часть света, Евразия, узел и начало новой мировой культуры"
«Евразийство» (формулировка 1927 года) |
| |||
  |
назад к оглавлению
АГИДЕЛЬ
Ещё ты дремлешь, Белая река, Тая взволнованное вдохновенье – Ямбическую мощь издалека Доносит равностопное теченье. В чём сны твои? В начале всех начал? В легендах, не изложенных изустно, Где первый ветер воды прогонял Сквозь начерно протоптанное русло, Где тишина лесиста и тонка Была — в глубинах не убыло рыбы И выползали меловые глыбы Из чрева гор – вздохнуть на берега. Сегодня боль здесь говорит порой невосполнимо мёртвыми лесами и русло проседает под слезами, что пролиты, но приняты рекой. Что ж, всё течёт – и переменчив ряд событий в исторических развалах – но равновесье шаткое хранят те валуны, оцепенев на скалах. И берега, к сомнениям глухи, баюкают незыблемые зори – ещё не вся вода скатилась в море ,не все ещё досказаны стихи!..
ЕВРАЗИЯ
Если Азия – степи и зной, а Европа – метельный корабль, то Башкирия – шарик земной, но в особом, уральском масштабе.
Где врезается парусный снег в золотые ковыльные ленты, я служу, рядовой человек, пограничником двух континентов.
Сопричастный к российской земле, сопричастный к башкирскому краю, я сполна благодарен судьбе в том, что Родину – не выбираю.
Побратимы на шаре земном, что летит по годичному кругу, мы от века едины в одном – в сопричастности нашей друг к другу.
Освещаю неслыханный мир словом русским – живою водицей, где мелодии вольных башкир – молоко молодой кобылицы.
ОРЕНБУРЖЬЕ
Что миры, как не облики? От руны — к иконе, Гаданья по небыли, явственней были… Этот город, как облако — весь на ладони. Заоконье — в пыли корабли кобыльи.
Оренбург, ты не снишься, но запросто сыщешься — Пара слёз размыкает уста ковылей. Что за древний посев!.. ты подспудно таишь себя Глубже самого сердца — Урала левей.
Здесь века, будто облики собраны разом Горемычною складкой сказаний изустных. Полстолетья до казней… в зародыше Разин Пузырит становицу — материнское пузо.
Правит косу Костлявая-парка, серчая, Отбивает чугунно — не колокол, чай. Безоглядно луна оголяет ночами Буерачные фланги сыча-Пугача.
Пыльно, мглисто курганится былое скифство — Корневищами схвачены черепа, как один. В них сырая землица — и смертно единство С нею трав многолетних, ковыльных седин…
Мы и верно не вправе ветрами в бурьяны Эту небыль просыпать, в осенях затерять… Топоры обезглавят — озаглавят романы. Не бывает в истории: праведник — тать.
Есть одна только истина — доля-дорога, Что единственно звёздна — от зорьки до рос. На великое кладбище — вечные дроги. На венчанье великое — в лентах обоз.
Так вот сердце и носит — перелесками пыльными, Огневыми ли трактами жечь высоту, Будто волоком — по небу! раб, многожильной Кобылице ордынской приторочен к хвосту.
Но в любви, как и в смерти — в любви, как и в бунте, Кровь — по капле, ковшом ли — а всё на подрост! Угадай мне, большое моё оренбуржье, Мою участь — но только чтоб в лентах обоз.
Так наверное сложен я — всё-то не прожит Оренбург, не великая, в общем, страна…
Сколько обликов знает степное острожье! Невозможная память в нём заключена…
МОЯ РЕКА
Урал именит, как уральский край – славой до звона вымытый…
А в этой реке не тонул Чапай, это – река без имени. Этой реки не укажет карта и потому я смею звать по детскому праву брата реку эту – моею. Снегом-листвою текут года – будто реки помимо: в ней, как в купели, стоит вода с водоупорством Рима. Дважды – дурак в неё не войдёт: тот же Чапай со страху реку мою перескочит вброд, не замочив папаху. Только мне реку за то не жаль, ибо на тихом стрежне густо в июле стоит голавль по-византийски прежний. И “двухколенкой” касаясь дна знаю не кабы абы:
там – настоящая глубина… А не в звенящей ряби.
СТАРАЯ УФА
Вот ямщики плывут по снегу – и сани бродят ходуном. С крестами, ввергнутыми в негу, что опрокинута вверх дном,
висит собор, стрелой натянут. Там плакал лик. Там поп вопил. Потом здесь станет кинотеатр. И я там был. И пиво пил…
Но снова в твердь вобьют кресты. И купол в божьи ввергнут руки. И всё опять придёт на круги. Как будто можно с них сойти.
* * *
Одни на целом свете, как небо и земля, октябрьские эти небритые поля.
Одни и те же эти голодные стерни — одной беде соседи, одной любви сродни.
В одни попавши сети, в одном кольце земли, одно и то же сердце оступится в пыли.
Одной и той же пище под колокольный звон одни и те же птицы слетятся на поклон.
Одной осанне внемля, я тоже возвернусь в одну и ту же землю. В одну и ту же Русь…
КИТЕЖ
На дно уходит новый китеж, смеркается морская гладь — здесь паучиным падать нитям и диким пчёлам пролетать.
И будут мелкими казаться атлантам будущим следы прекрасной из цивилизаций — с берёзами из-под воды.
* * *
Плыву по морю белизны страны не густо населённой, таёжной — но вечнозелёной, морозной — но моей страны.
Стреляют талые стволы с луны упавшей стуже "в яблочко", но стоек лес, как мачты, даром что не выбирали мы страны.
Пока дышу, пока живу не согрешу в честном народе я, покуда бьётся слово Родина, что душу держит на плаву…
По мёртвой уходя воде возьму себе в дорогу главное — страну мою золотоглавую. С распятым небом на кресте.
МОРОЗ
Дымы под вечер станут выше, чем столбовые облака, и дробно заслезятся крыши, и ты вздохнёшь у комелька.
От тополя, где карчет птица, что кроной капнул в белизну, страна кругами разбежится за горизонт, за крутизну –
за вбитые в мозолях вехи, где голос набирает грусть – откуда облетает эхом Вселенную – былая Русь…
Подбросишь вязкие поленья, в которых закипает снег, и улыбнёшься на мгновенье, и запечалишься – навек.
ВИНОГРАД МЕДЕИ
1.
Копится влага в разбитом сосуде — прян аравийский туман. Вновь полукружьем рассажены люди, Черпает кровь атаман.
Над головами — похмельная тяжесть. Нимбом довлеет судьба. Тело Отца, зачерствевшее за ночь, вскрипывает на зубах.
Взгляды невинны. Речи недлинны. Тайное — явно. А вровь с тёплыми сводами — смех Магдалины чистый, как Евина кровь.
Век на излёте, но вечность — на взводе. Краски соединены. Равноапостольный Буонаротти слушает голос Стены...
Бражникам с неба роняясь на плечи, пухло снуют сизари. Вечная вечеря — сон человечий. Песнь виноградной зари!
Время из-за рубиконовой грани смотрит, мотая клубок, как отражается в синем Граале вилами писаный Бог.
2. ВИНОГРАД МЕДЕИ
Даждь, Дионисе! торными горными высями высятся рощи кагорные,
корни вползают, как бы археологи в знанье, взрезая скалы отлогие.
с болями, с боем колышутся рощи, слыша прибои колхидского прошлого —
валы подряд нагоняет история, бья в виноградные их акватории:
лозы ветвей испивают, златея, соки детей непутёвой Медеи —
пульс от вина и неверен, и тонок: в каждом бокале — заколот ребёнок...
пей же, столетьями копленной крови вечных медей — причащайся любови!
чёрная месса — песня застольная. вздорная, здесь не читалась Нагорная —
здешние ночи ещё непорочны — строчками ловчая птица хохочет...
3. АМФОРА
знойною метафорой средиземной Трои отыскалась амфора в водоносном слое –
в меле, будто с холода, схваченная льдом – надвое расколота каменным вином –
с таинством, означенным в контурах богинь, с любопытным пальчиком археологинь,
с гидроэксаватором посреди Земли, с полюсом, с экватором, с Космосом вдали,
впитанная, вбитая в золото Микен — амфора, испитая, в сущности, никем.
4. ПРОДАВЕЦ ВИНА
Высохшего в конверте профилем древнегрека выслушайте, столетия, маленького человека.
Не был жрецом Исиды. Хитростью брал – не Трою. Не городил Атлантиды и Парфенона не строил.
В будни иже на праздники – смертному всё одно – с ветхого виноградника я продавал вино.
Шли поперёк столетия. Вдоль навивались дни. Но виноградные плети я правил судьбе сродни –
переболеть под тучами, перебродить в лучах, в небе, усами скрученном, солнышком на жердях.
И вечерами летними, где почивала мгла, люди вставали светлыми от моего стола.
В будни или на праздники – третьего не дано – с праздного виноградника я продавал вино.
Ложь продавал, как будто бы куплена красота. Красною каплей куплена, в женском изгибе рта.
Куплена стихотворною бронзовою строфой. Куплена смехотворною для красоты ценой.
Но проливаясь тайною – бродом не перейдёшь – гривны, гинеи, талеры стоила эта ложь…
Тысячелетья в радужку сложивший, как в итог, живший, как Богом на душу — если на свете Бог –
в заводи ли истории или в её котле, счастьем попутным, горем ли, каплями на челе –
амфорами, бокалами вычерпанный до дна – я, человечек маленький.
Продавец вина.
5. ВЕЧЕРЯ
От века я в том мире поселён, где суета имеет обаянье. Клён угасает, умиротворён, и снег в страданье — но не в наказанье.
И лист на лист — как сталь летит на сталь. Уж валится октябрь, обезоружен. А мы дежурно начинаем ужин, вливая смерть в серебряный Грааль.
Та чаша не минует никого. Но губы свежи, а напиток млечен. И кажется, круг жизни неочерчен для каждого, ступившего в него.
ЗООЦИРК
Не хочу я быть вольной царицей, Я хочу быть римскою папой! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Воротился старик к старухе, Перед ним монастырь латынский… …Сидит его старая старуха, На старухе сарачинская шапка, На шапке венец латынский… А. Пушкин, "Сказка о рыбаке и рыбке", из черновиков
1. ANTIPAPA
над болоньей солнце светит, золотит загар. хорошо живёт на свете папа балтазар. пьют родосские корсары с ночи до зари, пьют за папу балтазара нумер двадцать три!
в лютеране тоже осень, тоже золота. прячет папа нумер восемь брюхо живота. в рот восьмому иоанну палец не клади — скоро папа станет мама, бес его ети!
в мире при любой погоде настаёт заря, ничего не происходит на планете зря. по периметру столетий, укадившись в дым, бродят папа двадцать третий с папою восьмым.
обойдём дворами дали царских передряг — не впечатают скрижали наш нетвёрдый шаг. на дорожку — по чекушке с папами втроём — выпьём, милая подружка, пысать кипятком.
2. ЗООЦИРК
в колизее пленённых зверушек приветствует плебс. рукоплещет калигула мрачной эстетике куриц, тараканам в намордниках яппи бросают окурки и лазурные пукают мухи, объевшись небес.
вот коала похожий на кассовый аппарат, вот горилло унылое лопает красные шарики, вот масштабный питон для измерения африки, вот седой патиссон — nota bene! — щекочет салат.
сухопутные улочки свежи, как русло реки — человеческой плоти не превозмочь восхищения. впрочем, для плебса оно не имеет значения. и для калигулы тоже — на нём сапоги…
пьян герострат, но пылают в печи кирпичи — кружится солнце от дыма подлунного рима. мы побывали на празднике жизни, любимая! вот тебе груша эдемская. кушай, молчи.
3. НОВАЯ ХРОНОЛОГИЯ
как ханаанской дорогою рыцари ходят двурогие.
носят двурогие рыцари рыцарскую амуницию.
кто с топором, кто с палицей — как оно больше нравится.
скрещенными заплатами чинят плащи богатые.
вольно казачьей братии в ешуралиме-батюшке!
белую пьёт граалями хан балдуин аркадьевич.
кирху покрасил кафелем. только с учебной кафедры —
вместо речей за здравие месса святого секария.
4.
"здравствуйте, дедушка гитлер. мир вам вращаться в гробу. водами бхагават-гиты к вашим истокам гребу.
четырёхглазо на зависть, ваш попирая скелет зырит с востока на запад деда-яга бафомет.
небо амурское хмуро, греет заставу костёр… встретимся под монсегюром!
ваш благодарный монфор."
5.
звезда рассветная не встала — она кольцом легла на пальцы. на танцы гелиогабала я пригласил тебя, на танцы.
за наше золото не купят ни жизни лёгкой и ни смерти, но не за то на свете любят и не за то казнят на свете.
качнись былинкою, Сабина, в гончарном круге Саваофа, пока не опалило глину Его смирительное Слово.
РОЖДЕСТВО
Когда ещё было небо глубоким и голубым, а Он почти ещё не был – вкапывали столбы.
Он сам бы втянул на гору дубовый чужой Крест — и, в сущности, помощь вора дурная была весть.
когда его привязали, Он только смотрел поверх – но с первым ударом стали понял, что человек.
и голубь, свистящий пухом, слетевший с крыши на крик, не был Святым Духом... но в этот именно миг –
за три десятилетья до казни, терна и роз – в городе Назарете родился Исус Христос.
CREDO, QUIA AMO
Ты могла родиться бы в Рязани, А могла б и в царстве Византии — мне глаза твои не досказали, что они счастливо воплотили...
Здесь, наверно, капля крови древней добежала с побережий синих от константинопольской царевны Анны — стольнокиевской княгини .
Здесь, конечно, княжье своенравье — в нём Перун языческий не вымер, но уже причастен православью он, былинный Мономах-Владимир.
Есть в тебе знамение породы на земле расцветшей во всесилье — так светлы и благодатны всходы, брошенные Грецией в Россию.
Испокон не слыть тебе рабою — ты собой сильна и непреклонна. Бронзовых волос твоих прибоем мне звучат богини Пантеона.
Тёмных воинств русичей, метелясь, хлад порой в очах твоих роится — сторожит неукротимый Велес думою сражённые ресницы.
Но когда сойдёт минута гнева, либо набежит мгновенье грусти, то глаза-озёра будто небо распахнувши, с кротостию впустят —
Ты могла родиться вместе с ветром или вместе с морем — все равно ведь Мы с тобой с одной упали ветви в Землю эту — сказочную повесть... назад к оглавлению
|
