«Евразийство» (формулировка 1927 года)
| |
|
Россия нашего времени вершит судьбы Европы и Азии. Она — шестая часть света, Евразия, узел и начало новой мировой культуры"
«Евразийство» (формулировка 1927 года) |
| |||
  |
"ВЕТЕР В РАНАХ" (Ветераны), очень печальная пьеса Богданов Вадим Алексеевич © 2003, Россия, г.Уфа web-публикация: Гулькин Парнас © 2003, Красная Евразия © 2003 все права защищены, всякое копирование и воспроизведение настоящего текста возможно с письменного согласия автора Вадим БОГДАНОВ © 2003 ВЕТЕР В РАНАХ (Ветераны) очень печальная пьеса
Это печальное искусство вызывает во мне лишь смех. Антон Павлович Еврипид
ВЕТЕРАНЫ: -------------------------------------------------------------- Школьники участники монтажа – два мальчика и девочка, парень. АКТ ПЕРВЫЙ ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ На сцене трое детей разного возраста. Они исполняют школьный монтаж, посвященный Победе. Сидим ли мы за партою, Стоим ли перед картою, Мы думаем о Родине всегда. Её поля обширные Ласкает солнце мирное, Растут и хорошеют города! Кто наше счастливое детство В битвах великих сберёг, Кто всех фашистских захватчиков Смёл с наших русских дорог, Воины наши сов… российские В этой великой войне Бились за счастье народное В танках, верхом на коне! Наша РОССИЙСКАЯ армия Славных добилась побед, Шлём мы защитникам Родины: Алексею Микитичу, Димитрию Васильичу, Петр Акимычу, Бердык Николаю Матвеевичу – Наш пионер… скаутский (Хором ) Привет!Нет равных вам по мужеству и силе, Солдатам нашей армии родной, На всех фронтах врагов вы победили, Подняв знамёна славы над страной. В Великий День Победы Все вас благодарят. Спасибо родные: Алексей Микитич, Димитрий Васильич, Петр Акимыч, Бердык Николай Матвеевич – Спасибо сто крат От дружных счастливых российских ребят! И от главы местной администрации. Монтаж заканчивается, дети убегают. На сцену выходят ветераны ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ, ПЕТР АКИМЫЧ и АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. У них в руках цветные пакеты с подарочными продуктовыми наборами. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ несет два пакета, один пакет он все время старается припрятать от друзей-ветеранов. Кроме того, у него палочка. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Вот всё-всё, всё-также и справили торжественную в дату. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да-а. Э-э. Ладно все провернули. А вдатых я чего-то не видел. День вить еще, наверное. Рано подвдавать. Детишки же. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. И про презентацию не забыли. Чего там, в пакете-то надо поглядеть… ПЕТР АКИМЫЧ. Идем, Микитич. Где ты тама? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Э… Чичас я, нога чего-то не гнется. Вот ать… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ хочет прикроить один из пакетов. Ветераны принимаются изучать содержимое пакетов. ПЕТР АКИМЫЧ. Ты глянь – колбаса, “Салями”. Мусульманская что ли? Салям, мол? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Сало. А у тебя, Лексей Микитич? Есть такая дисциплина? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Э-э… А как же! Это шпик по-немецки. С перцем значит. ПЕТР АКИМЫЧ. Так, хлеб… Тю! Водочка! Глянь, Василич – водочка. “Сидорофф”. Трофейная что ли? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Импортная. Маде ин Герман. Немецкая значит. ПЕТР АКИМЫЧ. А-а ну да, ну да… отрава небось, “Пеничною-то” разве найдешь теперя? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А и найдешь, так все одно у их сделана. Все иностранщики заполонили. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. И консервация. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Не наша тоже. Эхь… ПЕТР АКИМЫЧ. Конфет коробка. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. И у меня. ПЕТР АКИМЫЧ. Эти-то вроде наши — “Родина” называются. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Ага. Производство “Мазер”. Тоже немцы. ПЕТР АКИМЫЧ. Вот ведь! Немцы, а! Под Родину подмазываются! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А у тебя, Димитрий Василич? И водочка есть? Ревниво заглядывает тому в пакет. ПЕТР АКИМЫЧ. А это чего? Малявка какая-то. И у тебя, а, Микитич? Так, почитаем. “Глава поселковой администрации Лысов С. М. Сердечно поздравляет вас с праздником Великой Победы и надеется, что скромные подарки от администрации украсят ваш праздничный стол”. Вот завернул Лыска. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ читает дальше. “… а также выражает надежду, что вы вашим опытом и авторитетом будете способствовать повышению политической активности населения в преддверии выборов главы поселковой администрации. И поможете сделать своим землякам единственно правильный выбор. Глава поселковой администрации Лысов Сергей Михайлович… и мэрия”. ПЕТР АКИМЫЧ. Понятно. Это значит нам презент навроде магарыча. За то чтоб мы народ за Лыску агитировали. На третий срок хочет остаться. Не наворовался еще. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Ты Акимка э-э зазря-то языком не чеши. А то ить… ПЕТР АКИМЫЧ. Чего “а то”! Чего! Ты сам всю жизнь в бухгалтерах просидел, будто не знаешь, как чего делается! Сам, небось, мухлил! А, Димитрий Василич? Вот вы учитель, самый умный значит, скажи-ка! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Ты, Петр Акимыч, всё-также и вправду зря не голословь. Что коррупция процветает, то естественно телевизионный факт. А про Лысова, раз не поймали, значить и не вор, и говорить нечего. Всё-всё… Ветераны медленно идут по сцене. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Слышь… Акимыч… ПЕТР АКИМЫЧ. Чего? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Эхь… Чего-то солнце припекает. Попить охота. ПЕТР АКИМЫЧ. И чего? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Дай попить-то… ПЕТР АКИМЫЧ. Возьми да попей. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да у меня ведь руки заняты. ПЕТР АКИМЫЧ. Эх! Жухло ты бухгалтерское! Раз уж выпить охота так давай сядем по-людски на травку или куда, да и выпьем в честь праздничка. Победа ведь все-таки. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Да неудобно как-то, дети пойти могут. К тому же мне в оранжерее поработать надо всё также, редис полить. И на центральный рынок ехать, а то выходные ведь. У меня там овощные культуры на продажу надерганы, увянут. Нет, я не буду. Всё-всё… И гигиена не соблюдена. Опять же экологию нарушать… А пить из чего? ПЕТР АКИМЫЧ и АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ начинают подыскивать и готовить место для пикника. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ делает отстраненный вид, однако следует за ними. ПЕТР АКИМЫЧ. Вот. Айда, Митрасилич! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Пить-тоть из бумажек будем. Эхь. На хороших бумажках Лыска прокламации свои напечатал. Счичас стакашечки сверну. Вот. Давай-ка, Акимыч, открывай. ПЕТР АКИМЫЧ. Сам открывай. Чего это мою-то. Я свою колбасу нарежу. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да ить ты один живешь-то. И хозяйства у тебя нету. Все одно сам водку свою выпьешь без всякой пользы. А мне водка для хозяйства нужна. У нас ведь как? Огород вспахать – бутылка, навозу привести – бутылка, дети на выходные приедут – обратно бутылка. А у тебя чего? Одно похмелье и никакой полезности. Эхь. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Одна органическая интоксикация. ПЕТР АКИМЫЧ. Чего это я один? Сноха ко мне заходит. И сын, когда с вахты возвращается. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Тык у них хозяйство-то отдельное! А пьешь ты со снохой что ли? Или как? ПЕТР АКИМЫЧ. Не дай бог с ней пить! Она водку на дух терпеть ненавидит! Надысь почти целую чекушку нашла у меня в старом сапоге и в парашу вылила. Во как! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Вот и эту найдет и выльет. Лучше уж мы сами ее того… Эхь! ПЕТР АКИМЫЧ. Ну, ладно, Алёпа! Уломал черт языкастый! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А колбаску Димитрий Василич достанет. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Да я… всё-всё… всё-также… Я… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ делает протестующие жесты, но на него не обращают внимания – водку разливают. ПЕТР АКИМЫЧ. Ну. За Победу значит… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. За Победу в Великой Отечественной войне над немецко-фашистской Германией… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. За неё родимую… Закусывают. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ снова читая бумажку свернутую в кулек в виде стаканчика. “Глава поселковой администрации Лысов …И мерия…” Эх-хе-х. Мерия! Придумали же слово! Нет чтобы написать нормально — “гориспоком”. ПЕТР АКИМЫЧ. Да! Уж писали бы сразу – комендатура! А что?! Нынче чего творится! Полицаи разные, департаменты, ети её в душу! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да! Да! Я вот, слава богу, на пенсии давно, а рассказывают Налоговая полиция ох и дерёт нашего брата бухгалтера! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Да. Всё-всё всё-также… Номера выдали какие-то социальные, будто бирки. Пометили всех как крупно-рогатый скот. ПЕТР АКИМЫЧ. Да, пометили… А у меня уже есть номер! Мне хватит! Вота! Вота вам! Закатывает рукав и делает недвусмысленный жест. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ и АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ смотрят на сгиб его локтя. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Эхь! А я и не знал… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Так ты, Петр Акимыч, этот… Освенцим. ПЕТР АКИМЫЧ. А! Чего там… Бывало и похуже… Наливай. Разливают водку. ПЕТР АКИМЫЧ. Вторую не чокаясь. За тех, кто тама остался… Молча выпивают. Закусывают. Пауза. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. В этот раз больше дали. ПЕТР АКИМЫЧ. А? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. В этот раз э-э, говорю, больше продуктов дали. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Так ведь и нас, всё-всё, меньше стало. Пауза. ПЕТР АКИМЫЧ. Давай по еще что ли? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Давай. Появляется Витька. На нем потрепанная солдатская форма и кроссовки. Витька выбегает на сцену, словно спасаясь от кого-то. Озирается, дышит тяжело. Оборачивается, делает странные телодвижения в сторону невидимых преследователей – показывает кулаки, пинает, демонстрирует согнутые в локте руки. Не замечая сидящих ветеранов, убегает. Ветераны слегка ошалело смотрят ему вслед. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Кто это, Акимыч? ПЕТР АКИМЫЧ. Да это же Витька, Борьки Полпотехина сын. Из армии недавно, из Чечни вернулся. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А-а, точно он. Я всё-все-также учил его в средних классах. Биологию преподавал. Видоизменился Виктор, возмужал. Посерьезнел .АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да, ишь ты, и не узнаешь, его нонче, здоровый какой стал. А вроде недавно совсем – голопузый по поскотине бегал. ПЕТР АКИМЫЧ. Да. Здоровый. Говорят, он там, на войне головой тронулся. Контузия, или что? Снова появляется Витька. Видит ветеранов. ВИТЬКА. Здорово, отцы! ПЕТР АКИМЫЧ. И ты, сынок, здравствуй. ВИТЬКА. А, да у вас никак веселье? ПЕТР АКИМЫЧ. Да, сынок, иди с нами, выпей грамульку, ради праздничка. ВИТЬКА. Давайте. ПЕТР АКИМЫЧ наливает ВИТЬКЕ, то быстро выпивает, занюхивает рукавом. ВИТЬКА. А что празднуете? Празднуете-то чего? ПЕТР АКИМЫЧ. Тык ведь Победа… Отмечаем. ВИТЬКА. Победа? Какая победа? Вы что, отцы, в маразме что ли? Какая на хрен победа? Там, блин, наши гибнут, а вы тут победу отмечаете. Наши гибнут! Понимаете вы, нет?! А! Витька машет рукой. Убегает. Ветераны смотрят ему вслед. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. И чего говорят, что тронулся? Нормальный парень. ПЕТР АКИМЫЧ. Нормальный. Двадцать лет, а уж с войны. С войны. Пауза. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Стаканчики-то поплыли. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Дык ты э-э не держи посуду-то, Димитрий Василич. Ты ее того… Эхь… ПЕТР АКИМЫЧ. Закусывай, закусывай, Митрасилич. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да, э-э в прошлом-то годе впятером Победу отмечали. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А Бердык Николай Матвеич чего всё-также на праздник не пришел? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А он никогда и не ходит. Не помню, э-э чтоб я на Дне Победы хоть разок его видал. ПЕТР АКИМЫЧ. Брезгует он нами. Гордится. Ети его в душу. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А чего всё-всё гордится? ПЕТР АКИМЫЧ. А вот ты его и спроси… он ведь председатель! Бывший! Слышь, Микитич, а чего это у тебя два пакета, а? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Где? Где два? Один у меня. Вота. ПЕТР АКИМЫЧ. А вон тот чей? Сдается мне, Микитич, что ты Бердыковский презент зашкерить намылился? А? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Еще чего! Дали, вот я и несу. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Надо бы всё-всё до Николай Матвеича донести. А то неудобно получается. ПЕТР АКИМЫЧ. Я к этой шкуре не пойду. Вот вам и весь сказ. Хотите, сами несите. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Почему же, Петр Акимыч, ты так противоположно к Бердыку настроен? Он вроде плохого практически ничего не делает? ПЕТР АКИМЫЧ. То мое дело. Давай, Микитич, твой черед водку вытаскивать. Моя уже всё – почитай скончалась. Хоть маленько до дому оставлю. На ночь… спину растереть. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да, я э-э… огород там… навоз опять же… ПЕТР АКИМЫЧ. Чего-чего? Давай, не жадись, тащи водовку! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Может, Димитрий Василич?… ПЕТР АКИМЫЧ. Эх… Ну и жопа ты, Микитич. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Что? Чего это я э-э жопа, чего ты ругаешь меня жопою?! ПЕТР АКИМЫЧ. А ты у Митрасилича спроси, он ученый, он тебе растолкует. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. “Жопа”, от слова жадность. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А ну вас… Эхь… то же мне, э-э туда же… Порядошных-то ветеранов и не осталось, штрафники одни да крысы тыловые вроде вас. Пороху не нюхали, а собачат… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Это всё-всё ты, что ли всё-также порядочный ветеран, Алексей Микитич? А мы значится всё-всё крысы, как ты выразился, тыловые. Это ты по какой такой системе нас классифицировал? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А по такой вот системе, что я всю Японскую провоевал, а вы в тылу подъедалися. Чего, скажешь не так? Ты, Митрасилич, в сорок пятом призывался, не знай до фронта доехал ли. А ты, Акимка, вообще непонятно чего в войну делал. Что? Вот вам! Чего ты, чего? ПЕТР АКИМЫЧ поднимается с грозным видом. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ отступает, прячется за ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧА. ПЕТР АКИМЫЧ. Ну, Микитка, сейчас ты у меня за свой язык поганый… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Чего ты, чего? Ты меня не пугай! Не из пужливых! Держи его, Митрасилич! Ветераны пыхтя и попукивая начинают возню. В результате АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ ухватился за ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧА, а ПЕТР АКИМЫЧ пытается его он него оторвать. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ сам пытается отцепиться от них всех и дать деру от драки подальше. Появляется МАРИЯ. МАРИЯ. Ой, чего это вы, дядь Алексей и дядь Петь, никак драться собрались? Здравствуйте, Димитрий Василич. ПЕТР АКИМЫЧ. Собралися, собралися… Помоги-ка, Машка, этого стервеца отодрать!.. В натуральном смысле этого слова! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Маша! Не помогай ему! Мне помоги! Мне! Эхь! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Мария Федоровна, уберите их от меня ради бога! Всё также! МАРИЯ. Ох и разошлись, старички… Ой! И водку пролили! Драка мгновенно распадается. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Где?! Где? Всё-всё?… ПЕТР АКИМЫЧ. Это ты, Алепа! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А ты, Митрасилич, куды смотрел?! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Ой… ПЕТР АКИМЫЧ. Фу… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Слава богу… ПЕТР АКИМЫЧ. Целая. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Эхь! Ни капелюшечки э-э не пролилося. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Ни миллиграмма всё-также. ПЕТР АКИМЫЧ. Да… Объегорила ты нас, Машутка. Лексей Микитич… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Чего тебе? ПЕТР АКИМЫЧ. Да не боись, не боись. Хорош драться. Повозились и будет. Не пацаны все ж. Идем. Идем, говорю! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Ладно-ладно… Дурень ты все-таки прости господи, Петька. До седых э-э волос дожил, а все дурь в башке. Эхь… У меня аж сердце захолонуло… Плесни-ка там, чего отсталося… Для от нервов. ПЕТР АКИМЫЧ. А бумажки-то кончились. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Мария Федоровна, у вас какой-никакой емкости не найдется, чтобы всё-всё пить можно было? МАРИЯ. Да вроде нету… Вот разве что баночка из-под варенья. Чистая. Муха вот только… ПЕТР АКИМЫЧ. О! В самый раз! Давай, Машутка… МАРИЯ. Нате. А вы Витю моего тут не видели? Не пробегал мимо? А? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Э-э… пробегал, как же, пробегал нынче… Да… Туда пробегал, вон к конторе, к правлению, значит. МАРИЯ. А… ну ладно. А вы ему случаем не наливали? Нет? Он ведь у меня молодец, как из армии вернулся, так в рот не берет, даже не нюхает ее проклятую… Не наливали? Нет? Ну ладно. А то ведь и нельзя ему… Аллергия у него… Ага, с детства… Он молодец у меня и не пьет. На работу вот собирался устраиваться… На праздниках даже… нет, говорит, мам, не люблю я ее проклятую, в рот, говорит, не возьму, ага. Ну… я пойду, что ли… Пойду посмотрю, где он там. Витя мой. Ага? Пойду я? Ну, ладно бывайте… С праздничком вас .МАРИЯ убегает. Ветераны какое-то время смотрят ей в след. Переглядываются. ПЕТР АКИМЫЧ. Да-а… Ветераны выпивают по кругу, сдабривая выпивку соответствующими замечаниями типа: “Хорошо пошла”, “Поехали”, и “Дай бог не последняя”. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А что мы всё-также о войне знаем? А? Что мы знаем о войне в сущности я вас спрашиваю? А? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Как это э-э чего знаем? Были мы там, вот и знаем. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А что ты, Алексей Микитич, знаешь о войне? Скажи мне. Чего ты помнишь? Ведь ни хренашеньки ты, я извиняюсь, не помнишь! Нет? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Как это я ни хренашеньки… Всё я помню! Помню э-э… Помню привезли нас, сказали айдате, ну мы и пошли, потом, помню, бежали, стреляли. Всё я помню. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. И чего ты? Стрелял? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Стрелял. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. И бежал? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Бежал. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А попал хоть раз? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Ну, наверно, уж попал, раз стрелял! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А бежал-то, всё-всё, от кого? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Хм, от ротного знамо дело, от кого же еще! Он бывало, как завернет “Раскудрит твою в стеньги кракадила-курица мать ети!!!… Шевиёнка манд…” Очень умственный был человек. Да-а… Эхь… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А я вот всё-также ничего не помню… Как перед боем наливали сто грамм помню, а дальше ничего не помню. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Не помнишь? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Не помню. После боя только помню. А что в бою было не помню. Затмение будто. Или амнезия в мозгах… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Как не помнишь? А что же ты делал? Может… может на земле всю дорогу валялся? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Может и валялся. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А может… Может в своих стрелял? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А может и стрелял. Не помню. Ни тогда не помнил, ни сейчас. Такая вот всё-также парадигма. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да-а… Э-э… А ты, Акимыч, чего притих? Ты чего про войну помнишь? Помнишь чего, нет? ПЕТР АКИМЫЧ. Помню. Рад бы забыть, а помню. Всю ее суку помню. От начала и… до блять конца. Вот так вот. Пауза. ПЕТР АКИМЫЧ. Хватит. Хватит тут сидеть перед всем поселком, как три чирья на жопе. По домам пошли. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А и то правда. Пошли. Меня уже и Нюра ждет-то поди. Пошли Димитрий Василич. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Нюра? Анна? Так ведь она ж… ПЕТР АКИМЫЧ резко дергает ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧА за рукав, тот осекается. Вдруг за сценой гремит автоматная очередь. За ней раздается пронзительный женский крик. На сцену выходит МАРИЯ. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Что?!! Что такое? ПЕТР АКИМЫЧ. Маш… Чего это? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Мария Федоровна, на вас вроде как лица нет. МАРИЯ. Убил… Убил. Прям как по сердцу полоснуло. Ой, боженьки… ПЕТР АКИМЫЧ. Чего там такое, Маш? С Витькой? МАРИЯ. Ой… Да нет, нет, господь с тобой, дядя Петя. Лысов это. Глава наш. Ой, Господи, до сих пор отойти не могу… Собак бродячих надумал стрелять. Это среди бела дня-то! Ох… а собачка-то прям мне под ноги, а он из ружа по ней… Ой, Господи, чего делается, совсем с ума посходили… И управы-то ни на кого не найдешь, что хотят то и творят. Ай, ну вас… пойду Витю поищу. ПЕТР АКИМЫЧ. Да-а. Чего-то Лыска совсем – того… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да-а… не того… И что это? И что это за жизнь нынче пошла? А? На улицах стреляют, пенсию не плотют, деньги на книжках скрали все. А? Что это такое я спрашиваю?! ПЕТР АКИМЫЧ. Да, ладно, ладно тебе, Алексей Микитич. Ишь ты раздухарился… Идем лучше. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А ты меня э-э не гони! Ты меня не гони! Я свободный еще! Эхь! Чего ты меня гонишь? Ты сам всю жизнь голытьба, тебе терять-то и нечего было, а у меня знаешь, сколько на книжке пропало?! Знаешь, сколько?! ПЕТР АКИМЫЧ. Да знаю, знаю. Ты по сту раз на дню про свои богатства хвалишься… Молчал бы уж лучше. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А чего мне молчать? Чего мне э-э молчать? Я что деньги свои нахитил что ли? А? Чего вы на меня взъелись?! А? Чего глаза отводишь?! Чего смотришь?! Эхь… Я для вас и жопа, и жухло бухгалтерское… А я может ни копейки чужой… ни копеечки… Не пропустил. И не жадный я, а хозяйственный. Хозяйство у меня, понял! Дети у меня, внуки! Мне есть для кого жадничать! А вот кто из нас всамделе жадный так это ты – Димитрий Василич. А? Да! Ты, ты! Чего, Димитрий Василич, молчишь? А? У тебя, небось, побольше моего тысчонок-то прогорело? ПЕТР АКИМЫЧ. Да брось, ты, Микитич. Чего ты, в самом деле, взвился-то? Откуда у Митрасилича тыщи? Он же учителем всю жизнь. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. У него откуда?! Да он же на базаре всю жизнь! А еще учитель! Он же каждые выходные от зари и до темна. По весне и огурцы у него самые первые и редиска, и еще чего только на базар не притащит. Вот ты, Митрасилич, хоть и учитель, а жадный. И зануда грешная всё-также. Ты же вот когда на рынке торгуешь, так останется у тебя, к примеру, два огурца, так ты нет чтобы подешевле отдать или просто выбросить – нет, ты до закрытия стоять будешь. Все автобусы до поселка пропустишь, а потом ночью пешком прёшься. Трешь свои старые яйца десять километров. А? Чего? Скажешь не так? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Я всю жизнь работаю. И продаю то, что сам выращиваю. Я работаю. У меня на огороде и виноград, и арбузы, и другие экзотические для нашей широты культуры. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Это у тебя-то широта? Эхь! Да ты за копейку удавишься! Ты вот в чем ходишь, а? Не на помойке пиджак свой нашел? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А и что, всё-также? Дураки выбросили. Зажрались вот и выбрасывают добротные вещи. А я его всё-всё… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. И культуры-то в тебе почитай никакой нету. Вот какой скажи-ка мне, ты учитель, если ты в школе не об учениках с оценками думаешь, а, к примеру, об том, что у тебя э-э огурцы в парнике не открытые и сгореть могут. А? Чего молчишь? Не так что ля? ПЕТР АКИМЫЧ. Да ладно тебе, Микитич, чего прицепился к человеку. Хорош уже! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Ты для кого торгуешь? Для кого ты копишь-то а, Митрасилич, скажи? Ты же один как перст. Ни детей, ни жены… Конечно! Жену-то накладно заводит, ее ж кормить надо! А об детишках я уже и не говорю – разорение! А? Чего? Чего же ты, Димитрий Василич, не нажрешься-то до старости лет! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Не нажрусь говоришь… А и верно, всё никак не нажрусь. Всё мало будто. А мне ведь и не надо много-то. Я ведь всю жизнь впроголодь. С детства. Отца-то у меня в 37-м… А меня с мамой сюда выслали… Мы сюда как приехали… я будто сегодня помню… Сам мальчишка совсем… В Ленинграде-то у нас слякоть, а тут снег. Белый и ровный-ровный. Блестит. Будто сахар рафинад. Чистый. Я смеюсь, а мама плачет… А жили как… Чего говорить-то, вы ж сами знаете. Меня когда на фронт взяли, иначе как доходягой и не называл никто. А потом… Мама умерла, я в школу рабочую, потом институт заочно… Где было наесться-то? Не ругайте меня. И денег-то тех, что копил уже нету, и на участке копошусь по привычке, только чтоб время убить. Один ведь я… война у меня с ним такая, со временем. Я его убиваю, а оно… меня… А я ведь помню, я раньше другой был. Молодой… И снег… Снег помню. Белый и чистый. Самый чистый в жизни – самый-самый. И я… мальчишка. Пауза. Мимо ветеранов проходит ПАРЕНЬ в кожанке немецкого самакатчика. ПАРЕНЬ. Хайль Гитлер, дедки! С праздничком! ПЕТР АКИМЫЧ. Спасибо, внучек… Ветераны провожают ПАРНЯ взглядами. ПЕТР АКИМЫЧ. Тьфу, етит твою мать! Выходит Мария. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А, Маша! Э-э. Нашла своего Витьку? МАРИЯ. Нет еще. А вы что же никак допили бутылочку-то? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А что, потому что нам! Или мы не мужики! Нам на троих поллитры – только нюхнуть. Ни в одном глазу! МАРИЯ. Плохо вам не станет? В глазу-то? Домой бы шли… А то развоевались! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А мы идем, идем уже, Мария Федоровна. Идем. Куда уж нам воевать всё также. Да и война вроде как кончилась… За сценой раздается автоматная очередь. Все вздрагивают. МАРИЯ. Ой, Господи! Никак опять Лысов. Не наиграется. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Вот ведь паразит… э-э… На сцену выходит глава поселковой администрации Лысов. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Э-э, здравствуйте, Сергей Михайлович, как ваше э-э здоровьичко? Детишки как, с супружницей? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Добрый день, Сергей Михайлович, добрый день! ЛЫСОВ. Здравствуйте, дорогие наши, значит, ветераны. От лица поселковой администрации и от себя лично и от лица МЭРА!.. поздравляю вас, значит, с праздником Великой Победы и желаю вам здоровья и бодрости на пути… э… к… словом желаю, значит. Лысов жмет руки ветеранам. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ и АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ заискивающе юлят перед ним, ПЕТР АКИМЫЧ брезгливо отворачивается. ЛЫСОВ. Как наши скромные подарки? Угодили нашим дорогим ветеранам? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Уж такие подарки всё-все, такие подарки, очень благодарим… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Уж как угодили! Спасибочки и от лица ветеранов, и моего личного э-э… лица. ЛЫСОВ. Вы уж тоже теперь, значит, не подкачайте в преддверии выборов. Своим авторитетом поддержите, значит… достойную кандидатуру. А уж мы не забудем. И МЭРИЯ!.. поддерживает. Господин МЭР!.. лично. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Уж мы за вас Сергей Михайлович завсегда… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Я немедля проведу агитационную работу в слоях населения… ЛЫСОВ. Вот и зае… отлично! Отлично, значит, вам ставлю, дорогие наши ветераны, так ведь, Димитрий Василич, вы в школе говорите – отлично! Ну, всего хорошего, дорогие наши ветераны, здоровья, значит, вам еще раз, и если что берегитесь… себя берегите, у нас ведь еще столько работы с вами впереди. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Спасибо вам, Сергей Михайлович, от всей всё-также души. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А вы никак охотились нынче, Сергей Михайлович? Отдохнуть решили, поохотиться, значит? ЛЫСОВ. Да нет, некогда отдыхать. Работы столько, что и не продохнуть. Претворяю, значит, в жизнь решение администрации о благоустройстве улиц. Очищаю, так сказать, улицы от бродячего, значит, скота. Вот так вот. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Ну, счастливенько вам, Сергей Михайлович. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Ни пуха всё-всё ни пера… ЛЫСОВ уходит. ПЕТР АКИМЫЧ. Тьфу… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Чего ты, Акимка, тут мне плюешься? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Всё также… ПЕТР АКИМЫЧ. Тьфу! Смотреть противно! Всю задницу Лыске вылизали. Тьфу! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Э-э… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Всё также… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Паразит. ПЕТР АКИМЫЧ. Кто? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да Лыска, кто ж еще-то… Надысь приходит ко мне и говорит, если, мол, я ему фиктивный “УАЗик” за госномером Ё 2135 ХЕ задним числом не спишу, он мне газификацию к дому проводить не будет. ПЕТР АКИМЫЧ. А ты?.. А… чего спрашивать, на этом “УАЗе” теперь дядька его ездит. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да-а… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А я по весне вижу, пашут глубоко, пароду материнскую на верх выворачивают. Я к Лысову – вот, всё также: пахота заглублённая, плодородный слой запахивается. Вот, говорю, на наших почвах вот на данном статистическом уровне пахать надо. ПЕТР АКИМЫЧ. А он? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А он – ты говорит, Димитрий Василич, чего в школе учил? Биологию, говорю, всё-всё учил, зоологию и ботанику. ПЕТР АКИМЫЧ. А он? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А он – я, говорит, ботаников исключительно уважаю, а то послал бы тебя, говорит, Димитрий Василич, к едрене всё-также фене. Поэтому иди, говорит, Митрасилич, ты к едрене фене, потому что никому земля эта на хрен не уперлась. Она теперь не колхозная, не совхозная, а не разбери-поймешь какое хозяйство. ПЕТР АКИМЫЧ. А я ему в посевную прямо сказал – если ты, Лыска, посевные площади под городских садоводов сдашь, то я всех твоих дядьёв, братьёв да свояков, что тут понастроились сожгу на хрен! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Прям так и сказал?! ПЕТР АКИМЫЧ. Прям так! Взрезал правде матку! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А он? ПЕТР АКИМЫЧ. Полицаю участковому меня сдал, будто я пьяный угрожаю. А я тверёзый угрожал! Это я уж потом… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Вечно ты! Вот ведь с молоду ты такой! Террорист чеченов! И не научила тебя жизнь… ПЕТР АКИМЫЧ. Эх! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Эхь… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Всё-всё… всё также. ПЕТР АКИМЫЧ. Давай-ка мать-перемать, водочки дернем! Только… моя пустая уже. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А вот у Димитрия Василича полная! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Ох… Давайте, друзья, за турбулентность. ПЕТР АКИМЫЧ. Ну, Митрасилич! Ты бы еще за энтропию выпить предложил! Ветераны выпивают. Выбегает Витька. ПЕТР АКИМЫЧ. А! Витька! А тебя мать ищет! ВИТЬКА. Не нашла еще? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Не знай… Вродя нет… ВИТЬКА. Как найдет – скажете. ПЕТР АКИМЫЧ. Ладно… Витька убегает. Выходит Мария. МАРИЯ. Витя мой не пробегал? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Пробегал, пробегал. Туда пронесся. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Э-э… А чего это его так пронесло-то? ПЕТР АКИМЫЧ. Нужда видно такая. МАРИЯ. А вы опять пьете? Ой, смотрите, мужички, как бы вам не поплохело. ПЕТР АКИМЫЧ. Да это ж разве водка! Она ж немецкая. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Шнапс всё-также. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Мы его ведрами пить можем. ПЕТР АКИМЫЧ смотрит куда-то за сцену. ПЕТР АКИМЫЧ. А вон и Витька твой. С пацанами какими-то. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. С не местными… аборигенами. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. С городскими. Охь! Чего это?! За сценой раздается шум драки. Выбегает заполошенный ВИТЬКА, хватает с земли оглоблю и снова убегает. Мария и ветераны смотрят за сцену. МАРИЯ. Ах, никак городские Витю моего бьют. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Бьют… да что-то всё никак. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Это всё-также естественно объяснимо. Оглобля она физически сильнее. Раздается хруст. ПЕТР АКИМЫЧ. Ты глянь! Сломали! Витька! Я сейчас! Держись! Передает бутылку и бежит Витьке на помощь. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ и ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ с пакетами в двух руках неловко и трусливо топчутся на месте. МАРИЯ охает, убегает. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ и ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ семенят за ней. ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ. Деревенская улица. С одного края на сцену выходит часть фасада деревенского дома – угол, калитка, открытое окно с белым занавесками, под окном скамейка. С противоположного края сцены появляются ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ и АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Ну вот. Куды ж все подевались-то? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Не знаю. Что-то я не уследил за развитием событий. Быстро как-то всё-всё провернулось. Центростремительно. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да э-э… Петьке-то Акимычу вроде как по голове дали. А потом куды его поперли? Ты не углядел, Димитрий Василич? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Нет. Домой должно быть понесли всё-также. Госпитализировали всё-всё… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Точно! К снохе видать потащили. Она живет недалече. Э-э… Да вон же ее дом. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Надо бы нам всё-также проведать Петра Акимыча, что ли? Пакет вот отнести. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Презент евойный? А зачем ему теперь стукнутому презент? Может мы его того… Эхь! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Нет, не удобно. Да и водку его все одно выпили уже. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да. Э-э… Совестно как-то. Ладно, пошли. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ придерживает АЛЕКСЕЯ МИКИТИЧА за рукав. Только ты это… потише всё также, а то сноха у Петра Акимыча… всё-всё строгих правил э… бабенция. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Сам знаю. Опасливо подходят к дому. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ встает на скамейку, осторожно заглядывает в окно. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ зовет громким шепотом. Петр Акимыч! Петр Акимыч… (Димитрию Василичу) Никак отошел Акимка. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Что?! Совсем… всё-всё? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ строго. Не знаю. Может до сортиру, а может и всё-всё… (снова поворачивается к окну) Ах! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ пугается, оступается, падает со скамейки – из окна лезет что-то черное, широкое и антропоморфное. Это задница ПЕТРА АКИМЫЧА. ПЕТР АКИМЫЧ задом вылезает из окна. ПЕТР АКИМЫЧ. Чего орете? Сноха услышит, будет вам тогда… всё-всё. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Живой ли ты, Петр Акимыч? Все органы фунциклируют? ПЕТР АКИМЫЧ подтягивает в промежности штаны. Кажись все. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ завистливо. Да ты что?! Все? В нашем-то возрасте… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А это у тебя чего, Акимыч? Никак э-э новую медальку под глаз навесили? ПЕТР АКИМЫЧ. Ты бы видал, как мы с Витькой этих салаг, щеглов… шпанюков этих погоняли! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да уж мы видали! Ты когда падал, одного чуть не пришиб совсем. Ветераны садятся на скамейку. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Ладно… Мы тебе тут боевых сто грамм принесли. И на поправку. Э-э… Наливай, Димитрий Василич. ПЕТР АКИМЫЧ. Да вы что?! Сдурели?! Убери! Фить! Убери… Заныч сейчас же! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ испуганно прячет водку. ПЕТР АКИМЫЧ. У меня ж сноха дома! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Да мы всё также незаметно… ПЕТР АКИМЫЧ. Ни-ни! И не думай! Это же ГЕСТАПОВКА! Она водку за три метра чует! Вот сейчас на работу уйдет, на ночную дойку… тогда мы и… Из калитки выходит СНОХА. Она в черной эсесовской форме – в галифе, в высоких сапогах, черных перчатках и со стеком в руке. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ прячет бутылку за спину. СНОХА. Опять вы, папа, собрались водку есть. Нет? ПЕТР АКИМЫЧ. Э-э… хм… кхе… СНОХА. Что!!! Будем играть в молчанку?!! ПЕТР АКИМЫЧ. Да нет, что ты, доченька! Мы тут это… тута мы… того… СНОХА. Смотрите, папа… В глаза говорю смотреть!!! Утром вернусь с дойки, если найду где-нибудь… ПЕТР АКИМЫЧ. Да что ты, доченька! Я домой уже пошел… Мы же тут после праздника… Всё уже, всё! СНОХА. У вас, папа, каждый божий день праздник… ХЕНДЕ ХОХ!!! Ветераны вскидывают руки вверх. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ успевает, однако, припрятать водку. СНОХА оглядывает пустые руки ветеранов. Поворачивается к ним спиной. СНОХА. Ауфидерзейн! Уходит. Пауза. ПЕТР АКИМЫЧ. Да опустите вы руки. Ушла она уже. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Фу-у… Ну и баба! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Редкостный экземпляр… крокодила. ПЕТР АКИМЫЧ удостоверился, что СНОХА ушла. ПЕТР АКИМЫЧ. Ну, теперя можно. Вот стаканы, хватит из банки пить. Вытаскивает из окна стаканы. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ разливает водку. Ветераны молча чокаются, выпивают, закусывают из своих пакетов. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А меня моя Нюра завсегда обихаживает. И за всю жизнь дурного слова от нее не слыхивал. Ну, в смысле, если там водочки переберу или еще по какому э-э… такому делу проштрафлюся. ПЕТР АКИМЫЧ. Да, золотая у тебя жинка была… есть то бишь. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А-й? ПЕТР АКИМЫЧ. Повезло, говорю тебе, Алексей Микитич, с Нюрой. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да? Э-э… Я инда весной этой прихворнул маленько, ночью в грудях то свист, то скрип какой-то и булькает. Знаешь, так-то вот булькает… эхь. Так Нюра-то меня в бок эдак тронет, иди, говорит, Лёня, она меня всегда Леней зовет, ласково так… иди, говорит, Лёня, на полке лекарствие возьми – попышкай в легкую. Ну я попышкаю, а там за дверцей бутылочка еще, я знаю, стоит, ну я в легкую… того. Мене и легчает сразу. И я к Нюре под бок значит… Да-а… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Чего-то я не уразумею, Анну разве прошлым летом еще не… ПЕТР АКИМЫЧ бьёт ДИМИТРИЯ ВАСИЛИЧА по ноге, делает ему страшное лицо. ПЕТР АКИМЫЧ громким шепотом. Тс!… Заткнись, Митрасилич!… (Алексею Микитичу). Ты давай, Алексей Микитич, это, не думай пока. Димитрий Василич, наливай. Держи, Микитич, давай и мы в легкую. За, значит, чтобы все хорошо было… у всех, вот. Давай. Чокаются, выпивают. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Вот, всё-также и мою бутылочку приговорили… ПЕТР АКИМЫЧ. Ничего, еще у Микитича осталась. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Пойду я. ПЕТР АКИМЫЧ. Чего это ты? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да Нюра уже поди беспокоится. А то пойдет еще по деревне кликать, а у нее ноги болят… На сцену выходит совершенно печальная Мария. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А вот и Маша опять. Ты, Маш, Нюру мою там не видала? МАРИЯ. Ой, Господь с тобой Алексей Микитич… А… Нет, Алексей Микитич, не видела, дома верно сидит, вас дожидается. А Витю моего… ПЕТР АКИМЫЧ. Ты вправду что ль уходишь, Алексей Микитич? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А чего всё также удивляться… Такая вот жизненная справедливость – от каждого по возможности… а каждому похрен. Я и водку свою и колбасу на всеобщее благо, а некоторые индивиды… интраверты всё также… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Чего ты? Чего ты, Митрасилич, мне тут свои слова опять начал?! Нюра, говорю, э-э ждет меня. Не могу я тут больше с вами пьянствовать. Пора мне, ясно? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Тебе, Алексей Микитич, в таком разе уже месяцев десять как пора… ПЕТР АКИМЫЧ. Митрасилич! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А чего он всё-всё?!… Я и колбасу свою не пожалел… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Чего ты тут колбасой своей размахиваешь? Чего ты опять к Нюре моей со своей колбасой лезешь! А?! Знаю я тебя! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Что ты, всё-всё всё-также, знаешь? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Знаю, как ты к Нюре в форточку лазил, когда я на курсах бухгалтерских был. Она мне все про тебя рассказала. Да только моя Нюра с тобой на одном гектаре срать не сядет! Нюра мне все рассказала! До точности. И как подкатывал, и как она тебя поленом. Вота! Поленом она тебя! Поленом! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Да ты что, Алексей Микитич, не помнишь что ли? Ты же меня в постели ловил. А? С Нюрой… с Аннушкой. Она же ко мне уйти хотела… Не помнишь? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Чего?! Врешь!!! Врешь, Митрадонт! Она с тобой срать не сядет! Не было этого! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Ты же еще умолялся перед ней, на колени… за ноги хватал… А она со мной хотела… Анна… Не помнишь? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Врешь!!! Врешь!!! Не было этого!!! Не было этого!!! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Она пожалела тебя… и детишки у вас… А сама ко мне хотела. А я всю жизнь… ее только… одну. И сам один… всю жизнь… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Не было этого… Не было этого… Опускается бессильно на скамью, прячет лицо. Плачет? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Да как же… (оглядывается на Марию и Петра Акимыча) Пауза. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Да. Не было этого. Не было. Прости ты меня, Алексей Микитич. Прости ради Бога. Соврал я… Соврал всё… Господи! И Анны-то уже нету… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ сидит и тихонько подвывает, постепенно его завывания приобретают какую-то мелодичность. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ поднимается, начинает неловко кружиться по сцене, напевая… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ поёт. Тветёт! Тветёт! ПЕТР АКИМЫЧ. Эй, Микитич, чего ты? Тот останавливается с благостным лицом. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Тветёт. ПЕТР АКИМЫЧ. Чего цветет-то? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А всё! Черемуха тветет. Весна тветет. Жизнь вся тветет. У меня Нюра очень-на черемуху любит. МАРИЯ. Господи, уже почитай год, как померла, а он все не верит… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Тс-с. Пауза. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Любила. Пауза. МАРИЯ начинает рыдать, громко сморкаясь и шмыгая носом . ПЕТР АКИМЫЧ гладит ее по плечу. ПЕТР АКИМЫЧ. Ну, чего ты, Маш, эх как пробрало-то тебя… Чего плачешь-то? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Чувственная всё-также женщина. Трогательная. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Не плачь, Маша. Эхь. Не плач по нам – по нам уж отплакались. Уж верно все слезы, что человеку отпущены, по нам уже выплакали. Жены да матери наши. Не плачь. Эхь! Поздно по нам плакать. МАРИЯ. А я и… нет… чего я, дура?… я и не по вас плачу, больно надо… У меня Вите-еньку моего Лысов арестовал. В конторе закрыл. За драку. Покамест милиция завтра не приедет. Посажу, говорит, лет на восемь за хулиганство и вооруженное оглоблей нападение на мирных граждан. (плачет) Те пацаны городские… там племянник его был и гости евойные… кого Витенька мой прибил. ПЕТР АКИМЫЧ. Ни хрена себе, гости понаехали! Это значит героя чеченской войны из-за этих шпанюков на кичу! В тюрягу! Не дам!!! Пошли, мужики! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Э-э… Куды? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Да, куда всё-также? ПЕТР АКИМЫЧ. К Лысову!!! МАРИЯ. Ой, батюшки! ПЕТР АКИМЫЧ. К нему! Пошли Витьку от Лыски избавлять! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Может как-нибудь мы всё-всё пойдем другим путем… дипломатическим… ПЕТР АКИМЫЧ. Пошли, всё путем будет. Вставай проклятьем заклейменный… (поднимает ДИМИТРИЯ ВАСИЛИЧА). АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А э-э может мы завтрева, а то может… ПЕТР АКИМЫЧ. Поздняк завтра будет! Менты приедут, оформят Витьку и кранты. Вставай! (под мышки подтягивает АЛЕКСЕЯ МИКИТИЧА) Вставай, подымайся рабочий народ… Подровняйсь… Ну… Молодцы! Пошли теперя. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Эхь, а где Лыска-то? ПЕТР АКИМЫЧ. Найдем! Ветераны уходят. ПЕТР АКИМЫЧ вдруг останавливается. ПЕТР АКИМЫЧ. Погодь! Погодь, погодь… Возвращается на скамейку, прячет водку и стаканы за окно. ПЕТР АКИМЫЧ. А то ноги приделают. Народ-то у нас ого-го какой! Могутный! Ну все. Алексей Микитич! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Чего? ПЕТР АКИМЫЧ. Запе-вай! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Расцветали яблони и груши, проплыли!… Тьфу! Прости, Господи… Баламут ты, Акимка! Ветераны и Мария уходят. АКТ ВТОРОЙ ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ Ветераны возвращаются к дому снохи ПЕТРА АКИМЫЧА. ПЕТР АКИМЫЧ. И куда ж таки эта сволочь подевалась? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Ох!.. то есть – Эхь! Весь поселок, кажись, обходили. Ноженьки уже того… Не слушаются меня мои ноженьки. Ни одна! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А Лысова главу администрации нигде всё-также не обнаружили. К несчастью. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Слава те господи… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Да уж, всё-также. Ну, Петр Акимыч, успокоился ты? Пора, значит, идти пока. На покой значит, по домам. Покойной всё-всё ночи. ПЕТР АКИМЫЧ. Да подожди ты, Димитрий Василич, со своими покойницкими разговорами. Дело-то не сделано. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Ничего не поделаешь, э-э, Петр Акимыч, Лысов как в воду э-э… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Канул… всё-также. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Так что покедова, Акимыч. И ты, Димитрий Василич, прощевай. ПЕТР АКИМЫЧ. Эх! Итит его за ногу! Ладно, мужики. Не вышло, так не вышло. Завтра чего-нибудь сделать попробуем. Давай, что ли водочки на прощанье дернем. А то не оставлять же… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Ну, я не зна-аю всё-также… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Эдак вроде как бы то оно… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А впрочем… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. В эдаком разе… ПЕТР АКИМЫЧ. Доставай, Микитич, водку. Вона за окошком… и стаканы. А я покуда закусь разложу. ПЕТР АКИМЫЧ раскладывает на скамейке под окном закуску. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ полез за водкой, и вдруг видит, что в окне промелькнула физиономия ЛЫСОВА. ЛЫСОВ хочет выглянуть из окна, но, заметив АЛЕКСЕЯ МИКИТИЧА, прячется. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ снова заглядывает в окно, и снова ЛЫСОВ хочет выглянуть, но, едва замечая друг друга, оба прячутся. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ заглянет – ЛЫСОВ спрячется, потом наоборот, и так пока, наконец, они не выглянули одновременно и не уперлись друг в друга взглядами. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Доброго вечерочка, Сергей Михалыч. ПЕТР АКИМЫЧ. Чего? С кем это ты, Микитич? А?! ПЕТР АКИМЫЧ видит ЛЫСОВА. ПЕТР АКИМЫЧ. Ёпс… Чего это… (заглядывает в окно) Чего это тут… Ах, ты, падла… бесштанная… Чего же это ты, паскудник… ПЕТР АКИМЫЧ не успевает договорить, как из дома вырывается разъяренная и расхристаная СНОХА с коромыслом в руке. Она отгоняет всех от дома. СНОХА. А ну-ка пошли отсюда! Геть! Пошли отсюда говорю! Пьянь, алкаши проклятые! В могиле уж одной ногой стоят, а все не напьются! Нажраться захотелось, так идите домой к себе нажираться! Нечего под чужими окнами заглядывать! Покою от них нету ни днем, ни ночью! Чего вы, папа, смотрите, катитесь, говорю домой, а не то сейчас как огрею! Валите до дому, пока трамваи ходят! ПЕТР АКИМЫЧ. Та-ак. На работу, значит, пошла. Во вторую смену. Вот у тя, значит, какая вечерняя дойка! Это кто тут кого доит?!! Ах, ты, шлёндра приблудная! ПЕТР АКИМЫЧ начинает расстегивать ремень. СНОХА. Что это вы, папа? А? Чего? Папа!!! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Петр Акимыч! Не вздумай!!! ПЕТР АКИМЫЧ. Ах ты… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Петр Акимыч! Только выражения не употреблять!!! ПЕТР АКИМЫЧ. Ах ты… употре-блять такая! ПЕТР АКИМЫЧ, не обращая внимания на коромысло, неожиданно ловко ловит СНОХУ за волосы, разворачивает к себе задом и, слегка путаясь в сползающих штанах, начинает охаживать ремнем. ПЕТР АКИМЫЧ. Так-то ты мужа с вахты ждешь! Сына в училище сплавила, а сама!.. Я те, курва мать! Я тя отучу ночами доится! Ах, ты… СНОХА рыдает, на сцену выбегает МАРИЯ, отрывает СНОХУ от ПЕТРА АКИМЫЧА, его самого оттаскивают ветераны. ПЕТР АКИМЫЧ сам чуть не плачет. ПЕТР АКИМЫЧ. Что ж ты делаешь? Что ж ты?… Что ж ты позоришь-то меня, а, дочка?! Как жа это?! За что? СНОХА (плачет, уткнувшись в МАРИЮ, та утешает). Сыну своему говорите! Его по три месяца дома нету, а как появляется, так пьет вроде вас беспробудно! А то вон в последний раз букетов навез полные штаны с вахты своей. Все зарплату у докторов оставил! А я тоже живая! Мне мужа надо! Я может всю жизнь за мужа воюю, а он… Да пошли вы, папа!.. Чего вам говорить… Нихт ферштейн один…Все плачут и переживают. Тут из дома появляется ЛЫСОВ. Он в одежде классического полицая, с повязкой на руке. Через плечо у него немецкий автомат МП-3, в просторечии именуемый “шмайсером”. Все молча смотрят на его выход. ЛЫСОВ принимается что-то принужденно и фальшиво насвистывать. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ (неуверенно протягивает ЛЫСОВУ руку). Здравствуйте, Сергей Михайлович… ЛЫСОВ. Виделись. Брезгливо сторонясь, проходит мимо и хочет уйти. ПЕТР АКИМЫЧ. Стой! Стой… Погодь маленько. Ты это… за бабу ладно, потом… Сука не захочет, кобель не вскочит. Другой разговор. Ты, это… Витьку-то отпусти. Не губи пацана. Контуженный он, с Чечни, с фронта… понимать надо. Выпусти его и… конец комедии. ЛЫСОВ. Конец, говоришь… Нет, не конец! Витька ваш моего племянника избил и друзей его, и я, значит, его за это в зону отправлю. Если его конечно раньше в дурильник не закроют. Ему там, значит, самое место. А вы, дорогие наши, значит, ветераны, не суйтесь, куда вас не просят. А то и вас к едрене фене… По вам уж давно крематорий плачет. ЛЫСОВ поворачивается спиной, хочет уйти. ПЕТР АКИМЫЧ. Слышь, Лысов! Добром прошу, отпусти пацана. Отпусти, слышишь! МАРИЯ. Сергей Михайлович… богом прошу, пожалейте… сын ведь. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Сергей Михалыч, мы вот тоже э-э всем обществом, так сказать, просим… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Сергей Михайлович, я как председатель Совета Ветеранов прошу вас рассмотреть вопрос… ЛЫСОВ. Да пошли вы все! Надоели, блин! Я вашу мать …! Пауза. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Эхь… Вот значить как. Дожили, мужики. Довоевалися. По матушке, значит, нас теперь… КАЖНАЯ ГЛИСТА ОБЛАЖИТЬ МОЖЕТ!!! Держите меня!!! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ с палкой бросается на ЛЫСОВА. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Я тебя самого в тюрягу запрячу! Я тебе припомню “УАЗ” за госномером Ё 2135 ХЕ! Я те припомню газификацию и ремонт благоустройства! Я те, глиста, всё припомню!!! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А я?! Я тоже всё припомню, гуано собачье! И ремонт школы и эрозию земли русской, и… Я в мэрию на тебя пойду! Фашист! Оккупант проклятый! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Бей фашистскую гадину! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Смерть врагам империализма! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ и АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ лезут на ЛЫСОВА с кулаками. ПЕТР АКИМЫЧ. Мужики! Мужики вы чего?! Стой! Хватит! Хорош! Хорош уже! ЛЫСОВ. Отвалите придурки! А-а-а-а!!! ЛЫСОВ дает длинную очередь из автомата в воздух. Ветераны по военной привычке падают на землю. МАРИЯ и СНОХА наоборот вытянувшись застываю столбом. ЛЫСОВ. Да вы что все с ума посходили?!! ВОВки позорные! Охренели совсем! Да что же это такое, всю дорогу поносят – то, значит, комунякой, то дерьмократом, то манкуртом каким-то, а эти видишь, значит, оккупантом фашистским! Додумались!… Совсем в маразм впали, старперы хреновы! Нажрались на халяву водки! Глаза, значит, залили, теперь орёте! Я вам!… Я вас всех тут ущучу! К едрене фене! Я вам покажу! И мэрия не поможет! А ну пошли отсюда! Вон пошли, пока я вас с Витькой вашим не закрыл! Валите отсюда! Давай, давай! Уё!… Под дулом автомата ветераны короткими перебежками, используя естественные укрытия, неловко оступаясь и отклячивая зады, решительно отступают с поля боя. Кто-то из них утаскивает за собой совершенно очумевшую МАРИЮ. ЛЫСОВ и СНОХА остаются одни. ЛЫСОВ. Тьфу! Аж в пот бросило… Никаких санаториев не хватит с этими дураками местными. Фу… ЛЫСОВ оправляет одежду и бросает косвенные взгляды на СНОХУ. Потом начинает подкатывать к ней. ЛЫСОВ. Ну… чего, это… в дом, может, вернемся… а то и не успели толком-то… Как-то надо это… ну, успокоиться, значит, расслабиться. Снять стресс, так сказать. А? Пошли? У меня вот коньячок с шоколадкой. Вот. Видишь? Дорогой. Айда? СНОХА. Нет, Лысов, иди ты лучше отсюда. А то неровен час… Мужики у нас знаешь… ЛЫСОВ. Чего? Мужики ваши? Да они вот у меня где! Это ж стадо. Быдло. Что они против меня? Я их вот так всех держу!… Пойдем, а? СНОХА. Ага щас… руки-то убери… Смотри. Ох, смотри, Лысов! Был тут у нас до тебя, когда колхоз разогнали, да совхоз сделали – директор. Тоже наворовался, насосался как пиявка. Так мужики у него ночью дом подпалили с четырех сторон… и всё. ЛЫСОВ. А чего… думаешь, меня тоже подпалят? СНОХА. А как же. А то еще дверь снаружи подопрут. ЛЫСОВ. И что, тебе меня не жалко будет, а? Не жалко ни сколечко? И с ведром не прибежишь тушить меня бедного? СНОХА. Да убери руки, говорю!… Может и прибегу с ведром… керосинчику подплеснуть, чтобы наверняка. ЛЫСОВ. А ты злая! Злая… Ох, и злая ты… до сексу баба! А после сексу до-обрая. Пойдем в дом-то, а то неудобно, вдруг увидит кто… СНОХА. Увидит?! А ты что же истисняешься?! А? Срамишься меня что ли? ЛЫСОВ. Ну, брось, брось, не дури… чего девочку строишь. Ты замужем, а я лицо официальное… СНОХА. Рожа ты похабная, а не лицо! И как это я с тобой?… Слизень вонючий! Теперь и соляркой не отмоешься… ЛЫСОВ. Вон как ты запела. Ладно. Попросишь еще у меня комбикорму для маточки. Попросишь… а я, значит, тебе вот покажу… И на мужа твоего как вернется я, значит, акт за пьянство… СНОХА. Только попробуй. Я тебя соплёй перешибу. Понял? Понял, спрашиваю? ЛЫСОВ. Э-э… Ну, ладно, ладно. Шутка. Пошел я тогда, значит. Ага? СНОХА. Иди, иди. Ходи, Лысов… да оглядывайся. Унтерменш. ЛЫСОВ уходит. СНОХА опускается на скамейку. Прячет лицо в ладонях. Плачет? Вдруг СНОХА встрепенулась, будто вспомнила что-то. Заметалась, заглядывая куда-то за сцену. СНОХА кричит. Мария! Маша! Маш! Где ты? Маша! На сцену выбегает МАРИЯ. МАРИЯ. Что? Что такое? Он что тронул тебя? Вот гад! Я щас мужиков кликну! СНОХА. Да нет! Нет, стой, погоди! Куда уж еще трогать меня, я и так давно тронутая… Ты вот что, к Бердыку тебе идти надо. К Николаю Матвеевичу. У того связи остались еще с тех времен. К нему надо. Он сможет Витьку вызволить. Лысов его боится, слушается всегда. МАРИЯ. Ой, да как же? К нему и не подойдешь, он же всю жизнь в начальствах… Да как же я вот так вот прям с улицы. Мне и поднести ему нечего… СНОХА. Старичков к нему зашли. Он их послушает. Пусть попросят. МАРИЯ. Ой. Да? Ладно. Побегу догоню их покуда по домам не разошлися. Ладно? Ой, спасибо тебе, спасибо. Дай тебе Бог… СНОХА. Не божье это дело – давать. Беги, клуша, а то поздно будет. МАРИЯ убегает. СНОХА. Бог не блядь, чтоб каждому давать.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ Комната в доме Николая Матвеевича Бердыка. На сцене стол, стулья, платяной шкаф, телевизор, диван. На боковой стенке шкафа висит гармонь. На столе початая бутылка водки и стакан. Над столом лампа на длинном шнуре в жестяном колпаке. Выходит БЕРДЫК. Он неуверенно проходит по сцене, словно не зная куда себя деть. Подходит к шкафу, вытаскивает из него свой парадный пиджак. Пиджак весь увешан орденами и медалями. БЕРДЫК рассматривает его. Трогает награды. Прикладывает пиджак к себе. Потом снова прячет в шкаф. Трогает гармошку. Меха растягиваются с резким звуком. БЕРДЫК складывает гармонь и вешает на место. Подходит к столу, наливает полный стакан водки. Замирает на мгновение. Потом, словно решившись, вытаскивает пиджак из шкафа, вешает на спинку стула и ставит перед столом. Берет гармошку. Поднимает стакан. Чокается стаканом с пиджаком. Медали отвечают веселым звоном. БЕРДЫК залпом выпивает водку и медленно и даже как-то нежно растягивает меха гармони. БЕРДЫК пытается наиграть что-то. Пробует петь. Выходит не очень хорошо. БЕРДЫК (поет). “На-на… солдат, слеза кати-илась, слеза несбывшихся на-адежд, а на груди-и его свети-ила-сь медаль за го-ород Будапешт”. Эх… БЕРДЫК наливает еще водки, только хочет выпить, как раздается стук, и почти сразу за ним голос АЛЕКСЕЯ МИКИТИЧА: “Эй, хозяин, есть кто в доме? Войтить можно?”. БЕРДЫК бросил стакан, заметался по комнате, пряча пиджак и гармошку. Повесил гармошку, схватил пиджак, гармошка снова раскрылась, бросил пиджак, стал складывать гармошку… И тут на сцену выходят АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ, ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ и ПЕТР АКИМЫЧ. ПЕТР АКИМЫЧ идет последним с явной неохотой. На его лице выражение неудовольствия, брезгливости и даже этакой непримиримой враждебности. БЕРДЫК. Заходите. Заходите, конечно. Милости прошу. Сейчас я стулья… БЕРДЫК поднимает стул с повешенным на спинку пиджаком. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Э-вон! Глянь, Димитрий Василич! Вот так амуниция! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Да-а… А мы еще спорили кто тут из нас порядочный ветеран. Посмотри, Петр Акимыч. А чего же это вы, Николай Матвеич, при таком-то параде на общественных мероприятиях ни разу не появлялись? Это же такой мощный воспитательный фактор для подрастающего поколения допризывников. БЕРДЫК. Да, ладно, чего уж… БЕРДЫК прячет пиджак в шкаф. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Вот всё-всё! Скромность она – да! Это даже… всё-также… БЕРДЫК. Да вы присядьте. Димитрий Василич. Садись, Леша. Петр Акимыч… ПЕТР АКИМЫЧ. Нечего рассиживаться… БЕРДЫК. Ну, как знаешь. ПЕТР АКИМЫЧ все же садится. Пауза. Ветераны переглядываются. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Э-э… А мы вот, значит, тут тебе, Николай Матвеич, презент принесли. От главы администрации и его лица, значит. Вот. Колбасу только малость придавили, а консерва целая. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А бутылка? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Чего бутылка? А! Бутылка… вот она бутылка. Я, то есть, чтобы не раскокать случайно в карман ее сунул. Вота она. Угощайся, Николай Матвеич. С праздником тебя! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. С днем Победы над фашистскими захватчиками и… Ох… Что-то в желудке у меня заходило. Аневризма какая-то. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А ты, Митрасилич, водочки… Можно, Николай Матвеич? БЕРДЫК. Да, да, конечно! Вот угощайтесь! Сейчас я стаканы… Закуска вот. Ну, с праздником, товарищи! А ты чего, Петр Акимыч? За праздник-то! ПЕТР АКИМЫЧ нехотя берет стакан, ветераны чокаются, выпивают, закусывают. Пауза. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Мы всё-также, Николай Матвеич, всё-всё хотели… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ перебивает. Как живешь, Николай Матвеич? Как здоровьичко? Поделываешь чего? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Да, как ваше самочувствие, всё-также? Не подводит всё-всё? БЕРДЫК. Слава богу, живой покуда. А поделывать… чего нам на пенсии поделывать, с внуками нянькаюсь, как приедут, да вон телевизор смотрю. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Телевизир это хорошо. Сегодня концерт должны показывать праздничный. Может Толкунову покажут. Мы с Нюрой очень-на песни ее любим. Душевно поет, ласково… э-э… Вот. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А мы вот собственно… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ снова перебивает. Ну, значит за здоровье, чтобы оно было. Ветераны снова выпивают. ПЕТР АКИМЫЧ украдкой делает АЛЕКСЕЮ МИКИТИЧУ злые лица – чего, мол, время тянешь. Тот отвечает жестом, что спокойно, мол, он дело знает, а деликатность соблюсти тоже надо. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Погоды нынче стоят в аккурат к посевной самые э-э подходящие. Э-э… А где для примера, Николай Матвеич, у тебя сортир, а то у меня как у Митрасилича чего-то эхь… аневризьму подвело. БЕРДЫК. Сортир? А, сортир он тут на задах недалече. Давай провожу что ли? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Проводи, проводи, Матвеич, а то подворье у тебя богатое, еще заплутаю, неровён час. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ и БЕРДЫК уходят. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ делает украдкой жест ветеранам, что все будет в лучшем виде. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ и ПЕТР АКИМЫЧ сидят какое-то время молча, ждут. Вдруг раздается громкий урчащий звук. ПЕТР АКИМЫЧ. Хм… Извиняюсь… Чего-то с немецкой колбасы и вправду… не того. Появляется БЕРДЫК. БЕРДЫК. Чего же вы сразу не сказали про Витьку? Сейчас я. (собирается) Так. Я к Лысову. А вы здесь ждите. Ну, все. С Богом. БЕРДЫК уходит. Возвращается АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ и ПЕТР АКИМЫЧ (хором вскакивают). Микитич! Где сортир?!!
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ Комната в доме Николая Матвеевича Бердыка. Прошло какое-то время после ухода хозяина. Ветераны ждут. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Эхь. Одно хорошо. ПЕТР АКИМЫЧ. Чего? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да э-э… запор у меня уже третий день был, а тута так просвистело, что ого-го! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Да уж всё-также. У меня тоже всё-всё повышибло. Очищение организма от прямой кишки очень полезная всё-также процедура. Люди большие деньги за это платят. ПЕТР АКИМЫЧ. Да? Иш ты… На таком дерьме нынче люди зарабатывают. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Эхь… Запоры они говорят, к старости. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А как же! Чем старее, тем и запоры крепче. Надежнее… Входит БЕРДЫК, он слышал последнюю фразу. БЕРДЫК. Самые крепкие запоры – Кремлевские. Я перед демобилизацией в Москве дослуживал. Так в Кремле бывать довелось. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Постой, Николай Матвеич, это ты про… Иосифа Виссарионыча намекаешь всё-всё … БЕРДЫК. Ну, да. Про Кремль, значит. Уж я-то знаю, я же в войну в НКВД служил. Да. Как призвали и до 46 года. В отдельном батальоне войск НКВД… да… Такие запоры как в Кремле бывали, и автогеном не разрежешь. Крепкие. Не то, что сейчас. Нынешние-то в Кремле, небось, жидковаты. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Ну, ты это… э-э… Николай Матвеич, хватит про Кремль-то, да про нонешних. А то, не дай бог, услышит кто. Сам жа знаешь, раз служил по этой части. Ты скажи лучше чего там с Витькой? А-кось? БЕРДЫК. С Витькой? А что с Витькой? Все нормально с Витькой. Витька! Входит понурый ВИТЬКА. БЕРДЫК. Вот. Принимайте. ПЕТР АКИМЫЧ. Здорово, Витек! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Витька! Ну, слава богу! Вот мать-то обрадуется! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Виктор! Ты поблагодарил, Николая Матвеевича? ВИТЬКА. Спасибо, Николай Матвеич… БЕРДЫК. Да ладно, ладно. Садись, Витя, за стол, поешь. А может, выпьешь капельку? ПЕТР АКИМЫЧ. Да ты не тушуйся, Вить, не тушуйся, с кем не бывает. Я вот смолоду тоже любил кулаками помахать. Милое дело! Куды ж мужику без этого? А, Димитрий Василич? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Ну, нет, все же насилие оно не приветствуется всё-всё. Надо как-то стараться поспокойнее… не так больно что ли… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Да, а то сам ты, Акимыч, и по сю пору чуть чего драться лезешь! Баламут! ПЕТР АКИМЫЧ. Да бросьте вы! Как бабы прямо! Хочешь, Витька, я тебе один удар покажу секретный. А? Давай! Давай, давай! Подымайся, нечего нюнить. Сопли-то подбери! Становись. Вот так. Ну, расшевелись. Да ноги-то не раскорячивай… так вот … ПЕТР АКИМЫЧ ставит ВИТЬКУ перед собой, теребит его, стараясь приободрить. Принимает стойку. ПЕТР АКИМЫЧ. Ты значится эдак, а я вот значить… Эть! ПЕТР АКИМЫЧ демонстрирует свой секретный прием. ВИТЬКА неожиданно жестко и зло перехватывает удар и бьет ПЕТРА АКИМЫЧА. ПЕТР АКИМЫЧ падает как подкошенный. Ветераны охают, вскакивают. ВИТЬКА с недоумением смотрит на пытающегося подняться ПЕТРА АКИМЫЧА, ошалело поводит глазами по сторонам. ВИТЬКА. Господи… Что же это я? Старика ударил… ПЕТР АКИМЫЧ. А-а… Все нормаль-но… это я сам зазевался… ох… крепкий у тебя кулак, Витя. ВИТЬКА. Господи! Господи! Что же я делаю? Черт! ВИТЬКА убегает. Ветераны остаются в стороне. ВИТЬКА бежит, по пути встречает мать. МАРИЯ. Ой, сынок! Витенька! Значит отпустил тебя Лысов! Слава тебе, Господи! Николай Матвеич помог? Ой! Уж я ему… Я ему всё… Я ему огород весь повыполю! Ну, идем, сынок, идем домой-то, я и ужин собрала уже. ВИТЬКА. Отстань, мать. Черт… Уйди… Уеду я. Не могу я тут. Обратно вернусь. Туда. Война же идет! МАРИЯ. Идем, родной… Забудь ты войну эту, ну ее, ты ведь дома теперь. Дома. Ты ведь еще только жить начинать – женишься, детишек, внуков мне нарожаешь. Отец обещал пить бросить… Ой, размечталась старая, ну идем, идем скорее. ВИТЬКА. Отстань… Война идет… А там наши остались! Наши! А ты знаешь, что там с нашими делают?!.. Что вы знаете-то вообще! Чего видели!.. Уеду я. Вернусь. Не жить мне… здесь не жить. Там я весь… там. (Пауза.) Водки дай, мама. Дай водки! ВИТЬКА убегает. МАРИЯ подходит к ветеранам. Они усаживают ее. Ставят перед ней какую-то снедь. ПЕТР АКИМЫЧ. Ты чего, ты чего это, Маш? Ну? Чего ты? Все же нормально, и Витьку отпустили. Ну? А? МАРИЯ. Ой, Господи… что же это такое… Потерпеть, потерпеть надо… Он ведь не злой, он хороший. Правда ведь, дядя Петя, а? Димитрий Василич, вы же помните, вы ведь учили Витю моего… Он же не злой, помните… Это пройдет, все пройдет. Он привыкнет, снова прежним станет. Только потерпеть, потерпеть надо, не бросать его… не бросать. Надо поддержать, помочь ему. Его лаской, добротой спасать надо. Ему ведь так доброты не хватало – там… Господи, да что же это… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Э-э… Да. Эхь… В санаторий бы ему. Подлечится там или чего… И чтоб строго, без выпивки в смысле. Э-э… МАРИЯ. Да? Правда, Алексей Микитич? Полечиться? А есть врачи-то такие? А? Димитрий Василич? Есть кто от войны лечит? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Я думаю всё-всё – да. Думаю, всё-также обязательно должны быть специалисты в области этой отрасли медицины. ПЕТР АКИМЫЧ. А то? Вон даже кишки за деньги чистют! А от такой-то заразы от войны-то сам бог велел выдумать какое-нито лечение. Нынче ведь – ого, чего только не придумают. МАРИЯ. Да? Только где же взять-то врача такого? Это может в Москву ехать придется… А где деньги брать, Господи?.. БЕРДЫК. Ты, Маша, подожди, не плач пока. Погоди убиваться. Я вот в военкомате узнаю. У меня там есть кто… Может им “чеченцам” положено чего. МАРИЯ. Ой, Николай Матвеич! А я и… ой, заревелась как дура старая и вас-то не поблагодарила. Ой, спасибо вам, Николай Матвеич! Вот уж прям в ноженьки поклонюся, что вызволили Витьку моего из тюрьмы прямо… БЕРДЫК. Эй, чего ты! Брось, брось! Кому говорю. Сядь вот, на… попей чего там есть… Придумала тоже… в ноги… Ох. Пауза. МАРИЯ. Пойду я. Уходит. Пауза. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Эхь… Или уж не пить больша? БЕРДЫК разливает водку. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Эхе-хех. Ну… ладно. Ветераны выпивают. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. А нашей… я извиняюсь, Николай Матвеич, российской закусочки не найдется ли? Картошечки там или сальца соленого? А то это… импортное не лезет уже… в смысле внутрь. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Зато в наружу очень-на хорошо вылазивает. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Грубый ты всё-также, Алексей Микитич… не тактичный ни разу. За столом ведь… ПЕТР АКИМЫЧ. Ерш твою медь! А чего у нас за столом-то?! Чего мы едим, чего пьем, за столом-то этим! Лыска чего нам удружил? Вона… консерва – немецкая, колбаса – немецкая, водка и та немецкая! ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. И конфеты “Родина”… ПЕТР АКИМЫЧ. Оно ж то самое и есть, чего хорошо из Микитича вылазивает! А? Нет что ли?! БЕРДЫК. Может, телевизор включим? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Во! Телевизир! Точно! Сегодня концерт будет праздничный. Может Толкунову покажут, а не только этих-то голозадых… Мы с Нюрой ее песни очень-на … Э-э… Я говорил уже кажись?.. БЕРДЫК включает телевизор, все начинают в него старательно смотреть. Телевизор шипит, нагревается, из него слышаться смутно узнаваемые аккорды. И вдруг ящик оглушительно выдает: “Дас ист фантастишь!” Это реклама “Чаппи”. ПЕТР АКИМЫЧ. Твою мать! Выруби его на хрен! БЕРДЫК резко выключает телевизор. Пауза. ПЕТР АКИМЫЧ. Вот, Димитрий Василич, ты учитель, ты умный, грамотный, ты мне объясни, разжуй мне дураку старому чью победу мы отмечаем? А? Скажи ты мне, Митрасилич, кто в этой войне победил. Мы или они? А? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Ну, понес, Акимка… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Это как всё-всё тебя понимать, Петр Акимыч? Нашу победу мы отмечаем всё-также. Советской армии над фашистской… ПЕТР АКИМЫЧ. Э-э, эдак все говорят, а я вот знаешь, чего стал в последне время думать – может, мы-то и не победили вовсе. Может, не было никакой Победы. Сказали просто нам, мол, вы победили, чтоб не рыпались, чтобы успокоилися. Вот мы и успокоилися. Сидим празднуем… А на самом деле может они? Может их верх вышел?! А? Нашего-то чего у нас осталось? Ничего? Сидим вот жрем водку чужую с чужим салом да колбасой ихней поганой, телевизир смотрим с ихними рожами! А? А где наше-то? Куда делось? Может ТАМ уже давно, вывезенное, в рейхе каком-нибудь ИХНЕМ ети его в душу? А? Может, мы на оккупированной территории проживаем? Кто мне скажет? АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Ну ты берданул, Акимыч! На повал аж! БЕРДЫК. Да уж, ты чего-то перебрал нынче, Петр Акимыч. Хватит уже! ПЕТР АКИМЫЧ. И еще эти… американцы е… Бушевы. Как они второй фронт открывали? А? С нами против немцев? Или может, наоборот, с немцами против нас? А? БЕРДЫК. Ты это прекрати, Петр Акимыч! Прекрати, слышишь! А то за распространение подобных слухов!.. ПЕТР АКИМЫЧ. А! Вот! Опять пугать меня взялся! Хрена тебе! Пугали меня, такие как ты и в ИХИХ, и в наших лагерях! Смолоду не запугали, так теперь вота вам! (ПЕТР АКИМЫЧ показывает “вота”). Я вашим ЭТИМ задницу никогда не лизал и нынче не буду! Захватили, заполонили все ЭТИ … Тут с грохотом вваливается растрепанный, запыхавшийся и усталый ВИТЬКА. ВИТЬКА. Извините. Можно я у вас посижу маленько, а то там, на улице ЭТИ… Пауза. БЕРДЫК. Посиди, посиди, Витя. Покушай вот… опять. ВИТЬКА подходит к столу наливает и залпом выпивает остатки водки. БЕРДЫК. А может тебе, Витя, прилечь лучше. На маленько, а? Вот тут диванчик… После водки ВИТЬКА как-то сразу раскисает и послушно ложиться. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Что же мы все пьем и пьем? А? Что же это такое… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Дык а как не пить-то? Для нас чать точно санаториев после войны не было. Да и нынче-то уже не осталося. Для Лыски разве что только. Чем спасаться? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Ничем от войны не спасешься. Я сколько лет после фронта каждую ночь просыпался, будто на войне я всё-также и задыхаюсь. И не горю главное, нет, не погибаю, не ранили меня, не убили – задыхаюсь. И от чего не знаю, не помню… А потом вижу вдруг – меня пулеметчиком нашим Сеней Котовым придавило. Страшно. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А я… ПЕТР АКИМЫЧ начинает плакать. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Эй, Акимыч, чего ты?… ПЕТР АКИМЫЧ. А, ничего… хрен с ним. Уйди, Микитич… я это… Черт. Захмелел опять. Всё. Попёрло. (пауза) Нельзя мне… нельзя мне пить. Завсегда так. Я как выпью, так снова… Снова все вижу и слезы текут, и рассказываю опять. Я их значит курва назад, а они наружу… Рассказываю, рассказываю… а рассказать-то и некому. Один я. Фу-у… Ерунда. Вот ведь хрень какая! Разнюнился, будто баба. А я ведь помню все. Всё до грамма. С окружения как выходили. И как в плен меня брали и концлагерь. А потом на этапе, как в Германию погнали, ушел я. И к нашим через фронт. А там снова в лагерь. Ой, мама… (пауза) Сука. В штрафную роту потом. Кровью смыть позор, с оружием в руках искупить вину. А там из заградительного батальона сука одна. Я товарища с боя понес, а он из пулемета. Я ему кричу: “Земляк, подбери братка, раненый мол он”. А тот: “В штрафбате землячества нет!” А браток кровью… БЕРДЫК. Врешь! Врешь, это не ты был! Не ты! ПЕТР АКИМЫЧ. Я, Коля, я. БЕРДЫК. Что же ты не сказал?! Я не знал! Не знал ведь я!!! ПЕТР АКИМЫЧ. Знал, Коля, знал. Всё ты знал. Все эти годы знал… И когда на танки меня гнал, и когда из колхоза попёр. И когда я на заработках был, а жена моя с сынишкой малым с первеньким моим к тебе Христа ради пришла муки полпуда просить… тоже знал. БЕРДЫК. Но я ведь дал! Дал муки-то! Хоть у нее и трудодней не было! Я же дал!!! ПЕТР АКИМЫЧ. Дал, Коля. Когда Ванюшка мой с голоду… А я через месяц только… а там могилка обвалилась… Ай… Чего там. И когда под налог меня подвел, что я последню рубашку снял… коровенку худую да развалюху родительскую за гроши продал и в сарае с семьей зимовал. И когда дело на меня завел за кражу… БЕРДЫК. Но там же ТВОЯ бригада работала! А мне что думать?! Ты ведь в лагере сидел, ЗЕК ведь ты! А милиция разберется!.. ПЕТР АКИМЫЧ. Разобралась милиция. Выпустили меня. Но ты-то!… Эх, мать… Пауза. БЕРДЫК. Что ж ты… Что ж ты молчал-то все годы? Ждал чего? ПЕТР АКИМЫЧ. Чего ждал? А ждал когда край придет. Когда уже всё – некуда дальше будет. Думаю, приду к нему, скажу всё как есть и руками вот своими… и пусть меня режут, стреляют – не выпущу пока не сдохнем оба… за всё… Вот чего ждал. Пауза. БЕРДЫК. А чего же сейчас рассказал. Рассчитаться, значит, решил? ПЕТР АКИМЫЧ. Да какие тут счеты. Нет. Край пришел. Жизнь-то кончилась. Осталось-то, может на два раза в сральню сходить. Какие счеты. Ушло все. Тама осталося. В жизни. А нам вот водочки! Напоследок! АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Тьфу! Типун на твой поганый язык! Эхь… Мне вот дети костюм недавно купили новый… еще жить надо. А ты чего болтаешь?! ПЕТР АКИМЫЧ. Вот в этом костюме тебя и… того. БЕРДЫК. Ладно. Молчи, Акимыч. Пей лучше. Ветераны пьют. Сидят какое-то время молча. Потом АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ начинает напевать сначала неразборчиво, потом четче. На частушечный мотив, но медленно, протяжно и печально. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ поёт. Че-ерез перья через пу-ух… То-опчет ку-урицу пету-ух… ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ подпевает с той же интонацией. А мо-ой лизочек так уж ма-ал… БЕРДЫК заканчивает по частушечному наигранно весело. …Даже целки не достал!… Хм… Да. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Ну что? Всё-всё всё-также? ПЕТР АКИМЫЧ. Да. По домам пора. Конец. Война наша кончилась… Неожиданно со своей лежанки вскакивает ВИТЬКА. Глаза у него совершенно бешенные. ВИТЬКА кричит. Рота подъем! Спите, падлы! А вас сонными режут! Ложись! Там снайпера /! Свет гаси! На броню! Падла-а-а!ВИТЬКА хватает табуретку и сбивает висящую над столом лампу. Ветераны бросаются к ВИТЬКЕ, валят его на пол. Свет на сцене гаснет. Только не погасшая лампа раскачивается на своем шнуре, бросая быстрые отсветы на замерших ветеранов и ВИТЬКУ. ВИТЬКА говорит прерывистым голосом, но почти спокойно. Не помню я… Что делал не помню. Не знаю что со мной... Я ведь домой приехал – сколько времени прошло, неделя, месяц? Не помню ничего… Как ТАМ был – помню, все – до секунды, до каждого шага помню. А здесь… Не так здесь все, не правильно… Там они были и мы, а здесь? Там ведь умирают, там головы отрезают, мы там кору ели со взводом, когда забыли нас на блокпосту… А потом вырезали нас всех, а я в карауле был. ОНИ мимо меня прошли, в живых оставили… гады. Меня и не ранили даже ни разу… Я сам хотел… себя. А потом ИХ стал убивать… у меня получалось. Зачем я здесь? Что мне делать? Что делать мне, мама? Я боюсь… я боюсь, что убью кого-нибудь… это ведь так легко… я привык ТАМ… Появляется МАРИЯ. МАРИЯ. Что же это?! Это же радость должна быть! А? А это?.. Не отпускает, не отпускает нас война проклятая. В дом к нам пришла. Витя, Витенька, опомнись. С тобой ведь и говорить уже нельзя. Чуть что не по тебе скажешь, так у тебя сразу глаза бешенные, белые… Страшно, сынок. Ты уж держись, держись как-то. Пройдет это, пройдет со временем, забудешь ты войну эту проклятущую. Только сейчас постарайся, держись, ладно. А то и Маша твоя ведь не выдержала, и отец какую неделю с синяками ходит. А я… Может к врачу тебя, а Коленька? Полечить, а? Сынок?ВИТЬКА. Думаешь, мама, у меня крыша съехала? В психушку меня хочешь? МАРИЯ. Что ты, что ты, сынок! ВИТЬКА. Я знаю, слышал как соседки трепались! Тоже – жалеют тебя! А я не сумасшедший! Вы сами – сами лечитесь. Уеду я… Уйди, мать. Пустите. Пустите меня! Спать буду. Спать. Ветераны отпускают ВИТЬКУ, тот снова ложится. Всё закрывает темнота. Когда темнота слегка рассеивается – ветераны за столом. БЕРДЫК. Да. Война. Сколько лет прошло, а она все здесь, с нами, за спиною будто. Уж и забыть бы давно надо… Не могу. Я ведь и, правда, своих стрелял. В спину. Кинжальным огнем в атаку гнал. С винтарями ржавыми на танки. А мой второй номер все молился втихую… Я и не понимал тогда зачем… смеялся. А теперь сам не знаю, как грехи замолить. Орденов своих стыжусь. Людей стыжусь… С пиджаком пью, с медальками чокаюсь. Стыдно, бляха .ПЕТР АКИМЫЧ. Не пойму я, Коля. Ты ведь вроде понимаешь все, и не злой, кажись, помогаешь у кого нужда есть, Витьке вон помог… Не плохой ты вроде выходишь человек, так почему же ты всю жизнь как сволочь? БЕРДЫК. Не знаю… АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Болит? БЕРДЫК. Болит. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. Здеся? У меня тоже. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Вот, в груди болит, где душа. БЕРДЫК. Это вроде как рана какая-то… она вроде и не болит и не заживает курва. И пусто, пусто в душе. Будто ветер гуляет. ПЕТР АКИМЫЧ. Да. Ветер. Ветер в ранах. И не заживают. Может поэтому, и называют нас ветераны – ветер значит в ранах. А, Митрасилич? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Да, такая вот ети-мология. Появляется Мария. МАРИЯ. Дедушки. Что же вы плачете, дедушки? ПЕТР АКИМЫЧ. Так ведь праздник у нас, внученька… МАРИЯ. Чудные вы, старички. Кино бы про вас показать или спектакль. Только правду. Правду чтобы всю показали. Про вас. ПЕТР АКИМЫЧ. А что про нас показывать? Сидят четыре старых пердуна и собачутся. ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Да-а. Сюжета нету. Композиции всё-также. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. А люди-то, чать, отдохнуть, посмеяться на нас придут. А какой с нас смех? Эхь… Так, слезы… БЕРДЫК. Слезы. А я сыграю. Хрен с ним! Сыграю я! Пусть смотрят, пусть слушают! БЕРДЫК берет гармошку, начинает петь: “Враги сожгли родную хату…” Допел. Оглядывается на ветеранов. БЕРДЫК. Петя, давай, что ли выпьем, чтобы… Петя! Спишь? Димитрий Василич! Леша! Спите… Ну, спите. И я пойду. Пора значит пришла… и мне тоже. БЕРДЫК уходит. На сцене темно. Появляется Мария. Подходит к ВИТЬКЕ. МАРИЯ. Витя. Витенька… Чш-ш… Спи, сыночек, спи, Витенька, все образуется. Все хорошо будет. А Маша твоя и не обиделась нисколько, тоже ведь понимает. Мы же вместе с ней тебя ждали. И сейчас ждем. Любим мы тебя… Спи, сынок, отдыхай. Тебе много отдыхать надо… Господи, солдатик, бриться-то давно ли начал… а уже вон и волос седой, и еще… Ох, горюшко, горе… война…Господи! Господи, боженька мой! Как жить, Господи. Ведь каждый день, каждый божий день… и ночью покоя нет, Господи. Измучил. Хуже зверя стал… А он не видит ничего, не понимает… не понимает что делает. Все воюет… Хоть из дома беги. И жалко, и жалко его, и жить так уже сил нет… Кого ты вернул ко мне, господи? Кого я растила, кого отдала тебе? Что ты сделал с сыном моим? За что? В чем я провинилась перед тобой, Господи. За что нам беда такая! Хватит, хватит нам уже горя, мало, что сына изуродовали, так ведь посадят, посадят его рано или поздно. Убьет он кого-нибудь или его в драке… а его лечить надо… На сцену осторожно выходит СНОХА. Зовет громким шепотом: СНОХА. Маша! Мария! МАРИЯ. Чш-ш! Здесь я. СНОХА. Маш, ты дедушку моего не видала? Папу? МАРИЯ. Да здесь он, здесь. Все они тут, старички, у Николай Матвеича. Спят они. Умаялись за день. СНОХА. Ну, слава Богу. А то уж ночь, я волноваться начала. Прихватит сердце по-стариковски, и не найдешь где упадет-то. МАРИЯ. Да. Выпили они сегодня много. Уж я говорила им – угомонитесь, да где там! Губа засвистела – у! Разве мужика остановишь. Но ничего, ничего все нормально, спят они. Ты иди, иди, отдыхай тоже, я уж их покараулю. У меня тут свой солдатик. СНОХА уходит. МАРИЯ сначала напевает что-то убаюкивающее, потом замолкает. Стоит мертвая тишина. МАРИЯ. Тихо как… Совсем тихо… (зовет) Дядя Петя… Дядя Леша. Димитрий Василич! Николай Матвеич! Да что же это… Дядя Петя! Дядя Петя!!! Господи… ВИТЯ!!! ВИТЬКА сонным голосом. Чего, мам? МАРИЯ. Фу… Слава Богу… Напугалась я… Ничего, Витенька. Спи. Спи, сынок. Всё хорошо. МАРИЯ снова начинает напевать. Тишина. Темнота. Из темноты выходят ветераны. Они молоды, на них новенькая солдатская форма. БЕРДЫК наигрывает на гармошке. БЕРДЫК. Нет, Петр. Не прав ты. Наша она. Наша!… Ты панику-то не разводи. Всё одно наша она – Победа. Победили мы. А если одной победы не хватает, то чего ж, мы в силе покуда. Победим еще разок. Да сколько надо победим! А, Петя? ПЕТР АКИМЫЧ. Так точно. БЕРДЫК. Митя? ДИМИТРИЙ ВАСИЛИЧ. Конечно. Конечно, победим. Куда деваться-то? Куда всё это без нас денется? Пропадет ведь… БЕРДЫК. А и мы пропадем… если одни. Ты, Петь, на меня зла не держи. Солдаты ведь мы. А солдат он и кровь льет и дерьмо месит… Давай уж вместе. До Победы. АЛЕКСЕЙ МИКИТИЧ. До новой Победы! ПЕТР АКИМЫЧ. Леша! Запевай! Занавес.
|
