«Евразийство» (формулировка 1927 года)
| |
|
Россия нашего времени вершит судьбы Европы и Азии. Она — шестая часть света, Евразия, узел и начало новой мировой культуры"
«Евразийство» (формулировка 1927 года) |
| |||
  |
назад к оглавлению ТЕМ, КОГО ЭТО КАСАЕТСЯ Стихи. Поэма.
ПАМЯТИ ЧАРЛЬЗА УАЙТМЕНА
Призрачным утром 1966 он лежал раскинув руки на крыше 27 — этажного небоскреба (г. Остин, штат Техас)
близорукий толстяк великий подонок взглянув на мир сквозь прицел М-16 он обнаружил порядок беспорядка и безучастно передернул затвор
это напоминало детскую игру смерть настигала бегущих людей и хлопала по спине свинцовой ладонью с криком: "води"
Прозрачным утром 1992 на безутешном пиру Мнемозины мои волосы почтили память Чарльза Джозефа Уайтмена вставанием
* * *
Поутру весны короткий роздых. После город вымучен теплом. Птичьим гомоном ошпарен воздух Как неразведенным кипятком.
По небу, синеющему тихо, Солнце сыпет частые гребки. Как рыжеволосая пловчиха Посреди катящейся реки.
НОЧЬ
Проснешься ночью и посмотришь сонно На циферблата круглые бока И шевеленье стрелки беспокойной Напомнит шевеленье паука, Настигнутого ловкою ладонью.
И кажется, что безразлично пробил Час воздаяний или час расплат. И глохнут уши от височной дроби И сердце как бессонный арестант В отчаянье трясет решетку ребер
БЕССОННИЦА
1. В окно посмотрит полночь: как и прежде, посередине комнаты оставлен, стул неподвижен маленьким кентавром, что бесконечно выбирая между
геранью на окне и целым лугом на выцветших, сиреневых обоях, так припозднился, что теперь напуган небезызвестного осла судьбою.
2.
И бьют часы, и тени обступают мою кровать, как свора докторов, что понимая неуместность слов, сосредоточенно перебирают
свои бумаги. И Морфей бессилен. Лишь утром наплывает сон, похожий на ребус и трясущиеся жилы, как змеи, расползаются под кожей.
МАЛЬЧИК НА ПЕСКЕ
Мальчик на песке моей души молча чертит странные фигуры, а прибой неотвратимых будней их смывает. Утро. Мальчик плачет и ворчит рассерженное море, и смеется как ребенок солнце.
Ты не любишь поцелуи солнца, ты дружна с полночными ветрами, и шаги твои как сны бесшумны, руки — белой птицы боязливей. Я вчера проснулся раньше моря и, придя на берег предрассветный, на песке моей души увидел твои следы...
ПОЭТ
Поэт, понявший шепот строк полуночного ливня четче, не вдохновенный полубог, а беспристрастный переводчик.
Взволнованный совиный крик и рыб премудрых красноречье он переводит на язык бессильной правды человечьей.
И бронза благородных од, и греческие гекзаметры, быть может — робкий перевод непостижимых песен ветра.
ОСЕНЬ Из Р. — М. Рильке
В холодном небе опадает сад, и листья кружат, кружат безутешно, и падает земля в ночи кромешной, сбивая звезд тяжелый виноград.
Недолог дней беспечных листопад, внезапное паденье неизбежно, всесилен Тот, Кто неотступно нежно оберегает падающих в ад.
ВЕСЕННЯЯ ЗАРИСОВКА
Весенний дворик. Подвигами бредя, прошлепали по лужам пацаны — гурьба мальчишек с улицы соседней пришла без объявления войны!
И не стихает шумное сраженье, и кровью перепачканы чужой вопят мальчишки — будущие жертвы и ветераны третьей мировой...
* * * "Поговорим о Риме. Дивный град!" О. Мандельштам
Я вскормлен волчьим молоком бумаги. Я к людям возвращусь, никем не узнан. Приснятся мне твои, волчица-Муза, Тяжелые сосцы и лепет жалкий
Прибрежных камышей. Приснится город, Который я на берегу построю. И лук в руках с дрожащей тетивою. И мертвый брат мой со стрелою в горле.
ПЕРУН
Ветра пустились наутек И тучи летней пыли взвились, И над землей иссохшей вырос Непрочный водяной чертог.
Где всласть пображничал Перун, Порастрепал черемух ветки И луж веселые монетки Горстями разбросал в бору.
Шальной отваги торжество! Перун пирует своевольный! Багровыми рубцами молний Изрезано лицо его...
ТРИ ВОКЗАЛА
Для меня всегда Москва начиналась с трех вокзалов. С паровозного гудка. С толчеи. Восторгов. Жалоб.
Три вокзала! Зданья их схожи с лицами галерки. Сто разлук — все на троих! И стакан небес граненый.
И беседуют за жизнь, тех небес хвативши лишку, провода и этажи, поезда и электрички...
ОРФЕЙ
1. Ссутуленный, растерянный и бледный, Да погляди же – ты в аду, Орфей! Не видишь ты, как скалит зубы пламя Негаснущего адского огня И словно пес бросается на плечи? Не слышишь, как несчастные кричат, Как грешники кричат полуживые, И с безнадежной, сбивчивой мольбой Хохочущим чертям целуют лапы? Теперь ты понял? Ты в аду, Орфей! И этот ад, Орфей – твоя душа! Твоя душа насмешника, поэта…
И покидая этот ад, Орфей, И поднимаясь по ступеням грубым, И различая Солнце вдалеке, Не забывай напутствие Плутона И сдавленные, жалобные крики Не слушай – потеряешь Эвридику!
2. В высоких залах позднего метро От круговерти жизни шалой скроюсь. Колонн великолепие мертво. Вдруг темнота выплевывает поезд,
Где девочка с глазами глупых фей, И я в тревоге непонятной внемлю Седому голосу: “затем, Орфей, Ты и сошел, не узнанный, под землю…”
Но поезд прогрохочет тяжело, И радость гулких сводов видеть дико, И я, проклятью адскому назло, Не крикну: “Эвридика! Эвридика!”
СУМАСШЕДШИЙ НИЦШЕ
Нет! Я – не человек! Я – динамит! Что, сказано неплохо для поляка? Тем более, для немца! Слушай, Якоб, Мне не хватает денег, mon ami
Мне нужен весь еврейский капитал: Их акции, кредиты, займы, чтобы Кровопусканьем вылечить Европу От хворей старческих. Но вот беда –
Банкиры все трусливы словно бабы, Они не раскошелятся, пока Есть церковь. Я писал об этом Папе,
Но он молчит, мерзавец! Грандиозно! Какая непочтительность к богам! Ведь не секрет, что я – Господь Дионис!
ВАРИАЦИЯ НА ТЕМУ 136 ПСАЛМА
Над домишками в низине снегопад заверчен ветром и изгнанницы-снежинки с плачем мечутся по свету,
над чужою крышей кружат, и в дыму пречерном гибнут... Родина их — неба круча, а земля для них — Египет,
долгий плен, где не до плясок. ...и еще им, как сегодня, два тысячелетья плакать, вспоминая о Сионе...
МЕТЕОР
Случайный метеор в трех звездах заплутав, пробил земную стратосферу и весь в огне метался в плотных облаках попавшимся в ловушку зверем.
Что чудилось ему, когда он догорал над голубою, злой планетой? В морях Юпитера мерцающий коралл? Сатурнианские рассветы?
Он на мгновенье стал пылающей звездой, булыжник с крапинками пемзы, и, неземной огонь рассыпав над землей, по ветру разлетелся пеплом...
А человек велел: окон не закрывать! И видел метеора гибель. А человек успел желанье загадать и вскоре стал царем в Египте.
ТОЛЬКО ЗВЕЗДЫ
Этот серый город — не навек. Но навек — ночей пречистых небыль. Фортку распахнув, гляжу я вверх: звезды набухают в черном небе.
И, с улыбкой узнавая их, "Сириус — шепчу я нежно — Вега..." От названий бронзовых одних сразу сладко тяжелеют веки...
Остаемся в мире только я, жадно пьющий разряженный воздух, комнатка летящая моя и тяжелые, живые звезды...
К темному окну прижавшись лбом, позабыв брюзжание дневное, я блаженно думаю: о чем тихо говорит звезда с звездою
и смеюсь: к чему судьбу корить, если есть в треклятой "дольче вита" полночи, когда окно открыть то же, что в открытый космос выйти?
АДАМ
Ветрами засвистевшими подкошен Я крикнул: “Отче! Страшен Твой приход!” И тут сорвал с моих лопаток кожу, И выдернул ребро мое Господь.
В изнеможенье я упал на камни, Забрать мое бессмертие моля… Когда очнулся, женщина нагая С усмешкою смотрела на меня
И было в звездах незнакомых небо… Я крикнул этой женщине со злом: “Вернись в меня, мучительница-Ева, И как и прежде, стань моим ребром!”
Она надменно губы искривила, Взглянув на волчью свадьбу вдалеке. И вдруг, смеясь, со мной заговорила На даденном мне Богом языке.
Тогда лицо руками закрывая, Уже не в силах Господа молить, Я закричал: “Ты плоть моя живая! Мне не о чем с тобою говорить!”
* * *
В лесу дремучем бухается оземь листва, не оборачиваясь гордым царевичем из сказки. Это осень прескверное, скажу вам, время года,
в душе пошаришь — слякоти донельзя ,а за душою нечего и шарить, что, впрочем, не в новинку на планете с дурацкою собачьей кличкой: шарик.
* * *
Свалился на пол календарный листик и закрутились снеги в небеси, в кафешке мне сказал поддатый физик: виной тому наклон земной оси
и я подумал, глядя с укоризной на самоликвидацию окна, что ось моей демисезонной жизни, как и земная ось, наклонена.
* * *
В этой женщине августа тихая грусть уживалась с железом зимы и ее поцелуй был похож на укус хитроумной библейской змеи,
и смеялся я, в стылые окна дыша, в ночь бурановой галиматьи, и листками стихов прикрывалась душа, устыдившись своей наготы.
* * *
На тысячу верст на земле — никого. Мать кормит тяжелою грудью младенца. Растерян отец — опершись на копье, поодаль стоит с колотящимся сердцем.
Младенец сопит. Молоко по щекам змеится, в душистые травы стекая... и мать говорит, улыбаясь: Адам, я имя придумала мальчику — Каин.
* * *
В тот год я Фрейда едкого читал свободам перестроечным в угоду, а на божбы Петрарковы чихал и не писал стихов почти полгода.
За окнами читалки дождь бубнил чеканные сонеты. Было лето. По Светке рыжей я с ума сходил. ...не знаю почему я вспомнил это.
ВЕЖЛИВОСТЬ
В юности я был вежлив безукоризненно каждое утро со свертком с бутербродами, ничего кроме носков ботинок не видя я спешил в библиотеку через городской парк
мимо молодых мамаш, упоенно рассуждающих о кори, луковом горе и школе и отрабатывающих короткие команды на бегающих по аллее косолапых малышах мимо стариков на скамейке ладьями раздвигающих тени от веток на шахматных досках и в разговоре перескакивающих от Каспарова к Сталину и от сицилийской мафии к сицилианской защите мимо очередного несанкционированного митинга развесившего на деревьях плакаты и воззвания и требующего в триста глоток мани небесных или отставки небожителей правительства и президента,
я входил в широкий зал библиотеки светлый как бы в подтверждение лозунга на стене учение свет и, водрузив на стол Пизанскую башню из книг весь день напролет читал Ницше или Шопенгауэра Бодлера или Рембо Кафку или Фрейда всех не упомнишь, попадая бутербродом мимо рта почти всегда
напоминаю я был тогда вежлив безукоризненно. Я хотел выслушать сначала мертвых.
* * *
Снег подтаял уже. Вылезает трава поглазеть на прохожих... Весна в городишке! По стальным ручейкам скачет с криком трамвай, как сбежавший с уроков шкодливый мальчишка.
На работу машины спешат — на ходу остроносые туфельки-брызги надели, к другу в гости я с девочкой рыжей иду, по которой вздыхаю уже три недели.
Над заброшенной стройкой висит птичий ор, черный ворон гуляет преважно по балке... пусть попробует только сказать: "невемор!", я сшибу его первой попавшейся палкой!
* * *
В марте даже брюзги — до смешного романтики. Я по улицам шляюсь — весной оглушен, в этих лужах, быть может, есть капля Атлантики, что донес до Урала приблудный циклон.
И пускай никогда не увижу я марево той страны, где туман от неона колюч, в этом городе, выхлестанном ливнем мартовским, нынче каждый прохожий — почти что Колумб! * * * Е.А.
Как были же мы счастливы тогда! Купались в Белой, хохоча и вздоря, Всю воду взбаламутив – та вода Уже лет десять как в Каспийском море.
По Каме с Волгой лодки отласкав, На солнце млеет и ворчит про старость И пьют ее, столпившись, облака, Как бестолковое овечье стадо.
А мы остались в городе своем, Пресладко спящем на плече Урала, И как умеем тужим и живем, И нашей в том вины как будто мало,
Что в Каспий, не блеснувший вдалеке, Уплыли наши молодые лица, В бегущей между ивами реке, Успевши, опадая, отразиться.
Но все же ничему и никогда На свете умереть не удается И бельская, давнишняя вода Дождем июньским в Белую вернется.
Сбегут со смехом тропкою другой На берег мальчик с девочкой другие И, низко наклонившись над водой, Увидят наши лица молодые.
* * *
Не летчиком и не артистом – в детстве Мечтал я стать шофером, как отец. В кабину впрыгивать и хлопать дверцей Да так, чтоб услыхали все окрест,
Дымить “Казбеком” и ругаться крепко, Плечом из грязи “газик” свой толкать, И после капремонта смятой кепкой Со лба мазут медовый вытирать,
Глядеть на пешеходов полубогом В стекло все в трещинках как бы от пуль, Поигрывать складным ножом дороги, С улыбкой поворачивая руль,
Шалеть от загородного простора, И глоту драть на пару с “Маяком”, И гнать под улюлюканье мотора Вперед, в согласье с путевым листом.
…Я вырос. На обед придя устало, Вздохнет отец, чинариком чадя: “Ты в люди выбился.. Стихи в журналах.. Теперь, сынок, тебе я не чета…”
И руки моет, на меня не глядя… А я вчерашний черновик сомну И глухо отвечаю: брось ты, батя, Шутить… Нашел завидовать кому!
В трех строчках заплутавшему поэту! Ты, батя, по простому рассудить, Хоть знаешь, по какой дороге едешь! А темень – можешь дальний свет врубить…
УРУС-НИЗАЙ
Мой прадед был отменным баламутом. Его насмешники Урус-Низай Прозвали на деревне, потому что Не чтил законы он, какими край
От века жил. Курил табак кусачий И хоть судачили со всех сторон Гонял чаи он с русскими купцами, Наяривал частушки под гармонь,
А как судачили людишки злые, Когда он с первой мировой войны Привез жену – тишайшую Марию С косой невиданнейшей белизны!
Он на завалинку – вдогонку ругань. Старухи, коромыслами тряся, Шипят: “зачем женился на уруске? Татарок мало что ль, Урус-Низай?”
Тогда губу закусит он до боли, Свою гармошку схватит за бока… Я часто не думаю: не от него ли Во мне клокочет русская тоска?
Я вижу, как махру в траву рассыпав – Раздался в поле русской песни плач – Он о плетень оперся: “как красиво Урусы называют сандугач!”
__________________________ “Сандугач” (татарс.) – соловей
АСТРОНОМ С.Ч.
Не спавший ночь сутулый астроном Включает свет в своей обсерватории, Ворчит угрюмо о дожде дрянном И с полки кофе достает с цикорием,
Глаза уставшие до боли трет И возится со старой кофеваркою, И вспоминает детство, небосвод Над городишком с дремлющими вязами.
Как он тайком на крышу вылезал И, вглядываясь в летней ночи марево, С ладонями за головой лежал И с Зодиаком тихо разговаривал.
И Псы, и Козерог, и Рак со Львом Тенями с неба прыгали бесшумными И, рядом сев, смотрели на него Всю ночь глазами влажными и умными.
…Бросается к столу он. Шелестит листками – сердце тяжело колотится разложенный на спектр свет звезды он подцепляет формулой холодною…
Так Микеланджело, под стол резцы Швырнувши с яростью больной и темною Искал – измучен тайной красоты Последнего ответа в анатомии,
И, скальпелем распотрошивши труп, ненастной ночью выкраденный с кладбища, Он вытирал кровь ледяную с рук И думал о живой улыбке ласковой.
Вздыхает астроном. А Рак со Львом Тенями льнут к его окну бесшумными И снова до рассвета на него Глядят глазами влажными и умными.
* * *
Темень во дворе. За стены зелень Держится как пьяный гость со свадьбы. Тихо так, что слышно как на Землю Глухо воют лунные собаки.
Выйдешь на балкон. Закуришь. Лето Выжгло звезды все. И веселее, Что от замерцавшей сигареты Посветлее стало во вселенной.
* * *
Уже полчетвертого. Ты не пришла. И надо бы ополоуметь. Но вьюга июньская вновь замела Нетающим снегом проулок.
И как не высматривай черную грусть На небе, сгоревшем и чистом, Вовек не увидишь. Прескверно. Боюсь, Что я становлюсь оптимистом.
* * *
Висел закат над гаснущей рекой, В затонах листья плавали упавшие И ива воду трогала рукой, Склонясь как боязливая купальщица.
И тень ее валялась на песке, Как будто сброшенное платье смятое. Горел костер рыбацкий вдалеке И пахло дымом, клевером и мятою.
* * *
Дымились низко облака И волны, поднимаясь круто, Катились к берегу – река, Как женщина, дышала грудью,
Меж пальцев камушек вертя, Лежал в траве я, слушал ветер И думал о тебе, хотя Тебя тогда еще не встретил.
* * *
Осенний скверик. Желтых листьев горсти Нам вслед кидает клен – криклив и весел. На свадьбе так подвыпившие гости Кидают деньги в жениха с невестой.
А мы идем. Белеет на пригорке. Уже твой дом. И белый ветер пью я, И кепку мну. И мне смешно и горько, Что снова я тебя не поцелую.
ПОСЛЕДНИИ ДНИ ПОМПЕИ
Не удивлюсь, если узнаю, Что жители Помпеи были заблаговременно предупреждены.
Думаю, все радиостанции города Битую неделю передавали сообщения О температуре в жерле вулкана, Перемежаемые модным рок-н-роллом “Моя крошка, давай займемся любовью Прямо на вершине Везувия” Думаю, каждый вечер по городскому TV Выступали бородатые ученые мужи И скучно долдонили о последствиях извержения: “…а потом многометровый слой застывшей лавы покроет город, оставив в неприкосновенности строения, памятники архитектуры и трупы людей, что будет иметь огромное значение для науки будущего… - Простите, уважаемый академик! А теперь – немного рекламы: - Моющий пылесос “Авгиевы конюшни”! Ваш дом увидят Ваши далекие потомки! - Без генеральной уборки не обойтись!”
Думаю, если это было и не так, То я ошибся только в деталях.
Но все это не мешало людям, как ни странно, Откладывать деньги про запас И на обучение подрастающих детей, Мечтать о повышение по службе, Делать предложения руки и сердца и спорить, Примет ли завтра столичный Сенат решение О вводе войск в Косматую Галлию.
А иначе, Почему на их бесплатных посмертных масках – Такая растерянность?
И если археологи еще и обнаружат в лаве Свежий неразрезанный номер “Помпейского комсомольца” С крупным заголовком на всю полосу: “Конец света снова переносится на завтра” лично меня это ничуть не удивит.
* * *
Октябрь. Одиночество. Тоска. И устарела как кинопроектор Поэзия. В стихах об этом как?
Я телеграмму сочиню про это: “СКУЧАЮ ЖДИ ЦЕЛУЮ ТЧК ЗАБЛУДШАЯ ДУША ЗЕМЛЯ ПРОЕЗДОМ”
"ПОД СОЗВЕЗДЬЕМ КОЗЕРОГА" Поэма этюдов О. Л. ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ
Под созвездьем Козерога поклонюсь Разлуке в ноги, перед дальнею дорогой подниму стакан. Капля грусти... Капля грога... Да никак я пьян?
Под созвездьем Козерога, под твоей звездой высокой мне уже не больно трогать жизни злую сталь. Выпитый веселым Богом сердца пуст Грааль.
МЕЖДУГОРОДНИЙ ЗВОНОК
На столе лягушкой телефон. Что ж, Иван-дурак — не все так скверно! Есть же заклинанье — тут же он обернется любящей царевной,
не самой — так голосом ее, выслушает, ахнет, приголубит... Так ворвалась в тихое житье сказка про любовь, хоть это глупо
в век не Спаса — спеси на крови, в век асфальта, небоскребов, фабрик, брошенных лесов, где даже фавны не живут — не то что соловьи...
ВТОРОЙ ЧАС НОЧИ
Сердцетрясенье спать мне не дает.
На кухне, где обои — в гроздьях ягод и чайник будто бедуин поет я говорю с Пречистою Бумагой на тарабарском языке ее,
смешны мои стенанья о разлуке сопящему под чайником огню, глухая ночь прикладывает ухо к светящемуся моему окну.
Уже второй. Во всех домах соседних черным черно. Должно быть, ты легла. А мне от сантиментов нет спасенья, я все твержу: печаль моя легка.
Печаль моя легка теперь как мрамор. Печаль моя светла как антрацит. Я, голову зажав в ладонях, замер... Сие — не озарение — тошнит
от звездопадали под носом прямо.
НОЧНОЙ ПЕРЕЛЕТ
Не выспавшийся в тесном кресле "Ту", на высоте семь тысяч двести метров, обещанную чашку кофе жду и ангелам киваю незаметно. И между делом — нежных чувств рантье — а как еще определить поэта? набрасываю наскоро рондель на обороте авиабилета. Возвышенный рондель о жизни злой и о любви, сравнимой лишь с Памиром... Что сделаешь? Чем выше над землей, тем, милая, возвышенней и мысли. Рондель окончен. Кофе принесен. И над проходом вспыхивает надпись "No smoking". Отступает горизонт и самолет ложится курсом на ночь. И под крылом уже мотор брюзжит, и лезут облака в иллюминатор, царапая стекло — они вблизи арктический пейзаж напоминают. И вот — аэропорт. Гудят винты. И город твой меня встречает снегом. Ты скоро спросишь: да откуда ты? Я глупо пошучу: свалился с неба.
ОБЪЯСНЕНЬЕ В НЕЛЮБВИ
"Не люблю" — сказала ты с улыбкой. И не рухнул наземь небосвод. Не забарабанил дождь, по Рильке славя одиночества приход.
Так же люди шли через дорогу. Так же снегопад стоял столбом. Лишь в обсерватории далекой пять ночей не спавший астроном
чертыхался, глядя в осциллограф, ногти грыз — никак понять не мог: почему в созвездье Козерога обнаруженный квазар умолк?
РАЗВИВАЯ КАЛЬДЕРОНА
Не отнять ладони от лица... Неужели мне приснилось это? И снегов московских голоса — балаган насмешливого Фрейда?!
Впрочем, что гадать? Жизнь — тоже сон, как заметил вскользь другой невротик, и зевнул. Мне машет Кальдерон из окна в небесную Европу.
Где не беды, а обеты лишь, и куда попасть — поверьте барду! даже много легче, чем в Париж. Оформлять не нужно загранпаспорт.
И сейчас я сплю. Мне снится сон. Наяву же — звезд нависла люстра. И будильник сердца заведен. Но пока что ночь. Не скоро утро.
ЭПИЛОГ
На столе бумага. Музы, лгите же! Скоро мы с любимой повстречаемся, и прилюдно в стольном граде Китеже под водою темной обвенчаемся.
На земле же, где кручина желчная по пятам крадется дикой кошкою, жить останется чужая женщина, на мою любимую похожая. назад к оглавлению
|
