Россия нашего времени вершит судьбы Европы и Азии. Она — шестая часть света, Евразия, узел и начало новой мировой культуры"
«Евразийство» (формулировка 1927 года)
Несмотря на своеобразный «евразийский ренессанс» в современной России, на все более растущий интерес к евразийцам 20-х — 30 — х годов, левому крылу евразийства прошлого века «не повезло» на исследователей. Объясняется это просто. Интерес к евразийству пробудился в конце 80-х — начале 90-х годов прошлого века, то есть в период, когда в России стали набирать силу, а затем и господствовать антикоммунистические и антисоветские идеи и, что еще печальнее, безбрежные политические эмоции. Неудивительно, что первые позднесоветские и постсоветские исследователи евразийства в основном сконцентрировали свое внимание на первоначальном, «правом евразийстве» П. Н. Савицкого, Г. В. Флоровского, Н. С. Трубецкого, Н. Н. Алексеева в силу его амбивалентного, во многом негативного отношения к СССР и однозначного отрицания марксизма1. Такая определенная идеологическая ангажированность, увы, не способствовала должному уровню научной объективности. Даже самые добросовестные историки и исследователи классического евразийства тогда склонны были отмахиваться от существования левого крыла в евразийстве как от случайного факта, якобы никак внутренне не увязанного с эволюцией самих евразийских идей. Так, один из лучших историков евразийства Н. Ю. Степанов связывал возникновение «левого крыла» с деятельностью «агента Москвы» С. Я. Эфрона, его влиянием на лидера евразийства Сувчинского и его финансовыми возможностями, которыми он был обязан «руке Москвы» 2. Не менее авторитетный исследователь С. М. Половинкин высказывал фактически ту же мысль, хотя и более корректно, в форме предположения: "Возможно, что руководство ОГПУ сочло на каком-то этапе евразийское движение опасным и поручило группе агентов, в том числе и С. Я. Эфрону, задание разложить его изнутри через газету «Евразия»3. Еще один видный исследователь С. С. Хоружий объяснял «левый уклон» тем, что некоторые евразийцы «не смогли оторвать взгляд от тоталитарного удава»4. Таким образом, за левым евразийством отрицалась идейная оригинальность, оно понималось лишь как «капитуляция перед марксизмом», а то и как искусственное, созданное спецслужбами образование, а критика его сводилась к идеологическим антикоммунистическим обвинениям.
Все эти утверждения более чем дискуссионны. Ниже мы еще обратимся к самим концепциям левого евразийства и покажем и его органическую связь с евразийством первоначальным, и его идейную самобытность. Сначала же заметим, что утверждение о том, что левое евразийство создано «агентом ГПУ Эфроном» просто не соответствует фактам. Согласно биографу Цветаевой А. Саакянц, Эфрон стал добровольно работать на советскую разведку — ГПУ лишь в 1931 году5, согласно исследователю евразийства А. Исаеву, начало сотрудничества Эфрона с ГПУ — 1932 год6. В том и в другом случае это произошло уже после распада левоевразийской группы, составлявшей Евразийский семинарий в Кламаре (1927–1928) и выпускавшей «Евразию» (1927–1929). Ту же самую точку зрения — что С. Эфрон в период своего участия в газете «Евразия» еще не работал на советские спецслужбы, высказывает авторитетный французский исследователь евразийства М. Ларюэль7.
В действительности, все обстояло наоборот. Не левое евразийство было создано «агентом ГПУ» Эфроном, а левоевразийские идеи, согласно которым СССР — это новая стадия исторического развития России, а, значит, борьба советской разведки против Запада — продолжение тысячелетнего противостояния России и Запада, подвигли Эфрона и некоторых других на добровольное и сознательное сотрудничество с ГПУ. Так что указанные исследователи тут меняют местами причину и следствие. Эфрон и его товарищи видели в своем сотрудничестве с советской разведкой свой патриотический долг, служение России, пускай и советской. Можно с этой позицией не соглашаться, но нельзя ее не уважать, если, конечно, не становиться на точку зрения диссидентского «черного мифа» о ГПУ-НКВД-КГБ, который видит в спецслужбах «служителей ада», «растрельщиков», и как бы не замечает, что даже самые идеологизированные спецслужбы все равно выполняют и задачи национальной безопасности, делают положительную работу по защите Родины…
Но главное даже не в этом. По сути, перед нами простая подмена темы. Исследователь той или иной системы идей должен изучать в первую очередь сами эти идеи, а уж потом внешние обстоятельства их возникновения и развития. А в случае с левым евразийством мы наблюдаем лишь рассуждения об Эфроне, работавшем на ГПУ, о возможном финансировании левых из Москвы и т.д. Но ведь строго говоря, и правые евразийцы были вовлечены в игры советских спецслужб, Савицкий даже нелегально ездил в Москву, а сменовеховцы так вообще выпускали свои зарубежные издания на советские деньги, однако, это еще не повод усомниться в оригинальности и даже значимости идей правого евразийства и сменовеховства.
Но к сожалению, мы еще не встречали современных исследований левого евразийства, где хотя бы адекватно и более или менее полно излагались идеи левых евразийцев 20-х годов. Вместо этого сплошь и рядом мы видим один за одним «аргументы к человеку», смысл которых в обвинениях левых евразийцев в пробольшевизме, просталинизме и предательстве русской эмиграции.8 Пример этого — статья С. С. Хоружего «Карсавин, евразийство и ВКП», которая является одним из наиболее цитируемых и значит, авторитетных источников. В ней дается весьма беглый и, увы, пристрастный обзор левоевразийского периода творчества Карсавина, не лишенный крупных недостатков. Из этого обзора вроде бы следует, что главная особенность левого евразийства Карсавина в признании советских коммунистов бессознательными орудиями «хитрого» Духа Истории (хотя Хоружий и замечает, что это мнение родилось у Карсавина еще в период написания его «Философии истории»).9 Хоружий эту точку зрения называет «догматической установкой», которая толкала Карсавина выискивать новое и важное в деятельности большевистского режима10. Но это прямо ошибочное заявление, дело в том, что признание национально-освободительного характера большевистской революции и определенных положительных сторон советской государственности — это общеевразийская позиция, свойственная не только для «левых», но и для «правых», в общем-то антикоммунистически настроенных евразийцев (другое дело, что левые делали больший акцент на позитивной оценке советской цивилизации). Такой исключительно «правый» евразиец как кн. Н. С. Трубецкой писал в «Наследии Чингис-хана»: «советская власть … действительно стремится в корне изменить весь курс политики свергнутой антинациональной монархии»11. В манифесте «Евразийство. Опыт систематического изложения» (1926), написанном еще до возникновения левоевразийской группы, и всецело выражавшем точку зрения «правых», «старших» евразийцев — П. Н. Савицкого, Н. С. Трубецкого сказано о революции 17 года: «закончившая императорский период революция … глубокий и существенный процесс, который …открывает дорогу и здоровой государственной стихии. Это вовсе не значит, что смысл революции правильно понят … ее официальными идеологами и так называемыми „вождями“ ее, которые …. были не руководителями ее, а ее орудиями»12. Но чтобы разобраться в таких «тонкостях», нужно осуществить объективный обзор левоевразийской концепции, а не вырывать удобные цитаты из статей Карсавина в «Евразии» для «подтверждения» своих «аргументов к человеку», как этот сделал С. С. Хоружий в указанной статье.
Кстати, в исследовании Хоружего есть и другие прямые ошибки, которых он бы избежал, если бы стремился выступать в роли ученого-исследователя, а не идеологического обличителя «левого евразийства». Так он заявляет, что «начав с признания их (большевиков — Р.В.) заслуг в сохранении российской государственности …. они (парижские, левые евразийцы — Р.В.) шли все дальше и дальше. Вскоре явилась концепция идеократии … новый идеал … оправдывал однопартийную систему правления»13. Но это не соответствует фактам. Концепция идеократии «явилась» гораздо раньше возникновения парижской, «левой» группы. Основные положения концепции идеократии были высказаны в статье «правого евразийца» П. Н. Савицкого «Подданство идеи» (впервые опубликована в «Евразийском временнике» (книга 3, Берлин, 1923), то есть за 5 лет до создания «Евразии» — органа левого евразийства). Одним из главных разработчиков концепции идеократии был другой правый евразиец кн. Н. С. Трубецкой и его программная статья, касающаяся идеократии — «О государственном строе и форме правления» (Евразийская хроника, выпуск 8, 1927 год) была написана также до возникновения «Евразии». Наконец, обоснование преимуществ однопартийности перед многопартийностью можно найти у такого сугубо «правого евразийца», как Н. Н. Алексеев (напомним, он, наряду с Савицким и Ильиным выступил с резким осуждением левого евразийства в брошюре «О газете „Евразия“ (газета „Евразия“ не есть евразийский орган)» (1929). В частности рассуждения о том, что однопартийность стоит выше буржуазной демократии смотрите в его работе «На путях к будущей России (советский строй и его политические возможности)».
Что же касается идеологических обвинений в адрес левого евразийства в том, что оно было «заворожено большевиками», «предало эмиграцию», то при беспристрастном рассмотрении легко увидеть, что в их основе лежат как бы «самой собой разумеющиеся» для антисоветски настроенных исследователей, но в действительности весьма спорные теоретические положения — о том, что СССР — это якобы не Россия, а некий беспочвенный исторический уродец, о том, что «истинная Россия» осталась лишь в русском зарубежье. Все эти утверждения вообще-то не самоочевидны, а требуют отдельного обоснования. Обращение к трудам левых евразийцев, между прочим, обнаружило бы теоретические контраргументы этой позиции.
Правда, позже, в начале 2000 годов, когда антикоммунистические и антисоветские эмоции пошли на убыль, отзывы исследователей о левом евразийстве тоже несколько смягчились. Так, В. Я. Пащенко в своей монографии «Социальная философия евразийства» (2003 год) справедливо замечал, что некоторые комментарии Хоружего о парижской группе «вызывают досаду» в силу своей пристрастности14, и признает, что для «полевения» парижской группы евразийцев были объективные причины, «прежде всего, достаточно убедительные успехи советской власти в деле укрепления позиций СССР как во внутреннем, так и в международном плане»15. Можно согласиться с заявлением В. Я. Пащенко о том, что теоретик левых евразийцев «Карсавин был достаточно прозорлив, чтобы выйти из-под власти определенных стереотипов, которыми его наделяет Хоружий»16. Однако этот исследователь не ставил себе задачей изучение собственно левого евразийства, сосредоточив свое внимание на социальной философии евразийства в его первоначальном варианте.
В следующем 2004 году молодой московский исследовать А. В. Самохин выпускает ряд статей, посвященных левому евразийству17, а затем защищает кандидатскую диссертацию на тему «Евразийство как идейно-политическое течение России ХХ века»19. Его работы можно считать началом «прорыва» в изучении левого евразийства. Он высказывает ряд интересных, хотя, на наш взгляд, не бесспорных идей; так он считает, что раскол на правых и левых евразийцев произошел в 1928–1929 году, когда выходила газета «Евразия», ставшая предметом критики для Савицкого, Трубецкого, Алексеева и Ильина. Вместе с тем мнение Л. П. Карсавина вообще-то было иное, он утверждал, что правое евразийство — это евразийство 1921–1928 годов, то есть евразийство до возникновения кламарской группы, и расцвет его пришелся на 1923–1925 годы20. Заслуга А. В. Самохина состоит в фактическом «открытии темы», однако он все же сосредотачивает свое внимание на современном левом евразийстве.
В свете этого не покажется удивительным также тот факт, что труды классических левых евразийцев практически до сих пор не переизданы и неизвестны ни широкой образованной публике, ни широким кругам специалистов, для которых недоступны столичные и заграничные архивы. Совсем иная ситуация с трудами «правых евразийцев». В конце прошлого — начале нынешнего века увидели свет достаточно полные переиздания основных евразийских работ П. Н. Савицкого, Н. С. Трубецкого, Г. В. Вернадского, Я. Бромберга, как в виде отдельных книг, так и в виде коллективных сборников21. Левоевразийские же работы Карсавина, Святополк-Мирского, Эфрона и др. разбросаны по раритетным эмигрантским изданиям почти столетней давности и можно, как говорится, по пальцам перечесть современные публикации «левых», где были бы отражены идеи левого евразийства22 (хотя отдельные статьи Карсавина и Сувчинского докламарского периода, написанные в духе первоначального, правого евразийства введены в оборот исследователями)23. В итоге современный интеллектуал вынужден черпать сведения о классическом левом евразийстве из специальных работ о его лидерах24, которые, как уже показывалось, как правило, написаны с антисоветских позиций и страдают большой предвзятостью.
Такое слабое знакомство с идеями левого евразийства приводит к некоторым казусам. Так, теоретик неоевразийства А. Г. Дугин объявляет КПРФ … партией левого евразийства25. И это при том, что КПРФ. Г. А. Зюганова представляет традицию пускай и русского, но все же коммунизма (продолжая линию социалистического патриотизма и державного социализма, идущую от позднего Ленина и Сталина26), тогда как евразийство, пусть и левое — все же ответвление русской религиозной и консервативной мысли.
Естественно, одной данной работой мы не можем заполнить это «белое пятно». Но мы надеемся, что наша скромная работа послужит еще одним толчком для изучения этого оригинального и пока малоизвестного феномена русской мысли. Тем более идеи классических левых евразийцев в наши дни чрезвычайно актуальны. Наступает пора объективного, свободного от идеологических аберраций изучения советской цивилизации, начало которому в наши дни было положено исследованиями А. А. Зиновьева, В. В. Кожинова, С.Г. Кара-Мурзы27. Ими было убедительно доказано, что пропагандистское самоопределение советской цивилизации, базировавшееся на вульгарном марксизме, не соответствовало ее сущности (так что инвективы современных либералов в адрес СССР, которые, как правило, повторяют штампы советской пропаганды, лишь изменяя оценку на противоположную, имеют нулевую познавательную ценность). А левые евразийцы осмысляли СССР исходя не из вульгарного марксизма, а из цивилизационного подхода, гегелевской диалектики, религиозно-философских идей Н. Ф. Федорова, что и до сих пор небесполезно для глубокого понимания общества, в котором мы еще недавно жили, да и общества, которое пришло ему на смену.
2. История классического левого евразийства
«Левое евразийство» возникло в 1927 году в рамках Евразийского Семинария в Кламаре под Парижем, которым руководил Л. П. Карсавин. Хотя, строго говоря, сам семинар возник раньше — осенью 1926 года, но, как отмечают Л. И. Новикова и И. Н. Сиземская "первая тема семинара была классически евразийской — «Россия и Европа»28 и лишь к весеннему семестру семинара (то есть в начале 1927 года) в нем начинают звучать специфически левоевразийские темы, о чем говорят названия докладов этого периода «Евразийство как пересмотр социализма» (Л. П. Карсавин), «Образование правящего слоя России» (К. Б. Родзевич) «К типологии правящего слоя в России» (П. П. Сувчинский) и др.29 Впоследствие разработанные на Семинарии темы стали звучать со страниц парижской газеты «Евразия» (1928–1929 г.г., всего вышло 35 номеров), которую можно считать главным аутентично левоевразийским изданием. Лидеры левого евразийства активно участвовали и в альманахе «Версты» (вышло по одному номеру в 1926, 1927, 1928), но он не был строго евразийским, к сотрудничеству в нем привлекались и далекие от евразийства эмигрантские авторы — Шестов, Франк, и советские писатели — Бабель, Пастернак и др., хотя некоторые статьи Святополк-Мирского в «Верстах» прямо предвосхищают левоевразийский дискурс. Французский исследователь М. Ларюэль называет левоевразийским также журнал «Евразиец», который выходил в Брюсселе с 1928 по 1934 г., и именует его даже "брюссельской разновидностью «Евразии»30), утверждая, что по теоретическому уровню он сильно уступал «Евразии», часто довольствуясь перепечатками из советской прессы31. Но А. Г. Гачева убедительно опровергла такую его характеристику и вообще принадлежность этого журнала к левоевразийским изданиям32.
Костяк левоевразийской группы составили представители парижской группы евразийцев: Л. Карсавин, П. Сувчинский, С. Эфрон, Д. Святополк-Мирский, К. Родзевич, В. Сеземан, А. Лурье, а также менее известные молодые евразийцы. К левым евразийцам были близки П. Арапов, П. Малевский-Малевич и К. Чхеидзе (впоследствие перешли на позиции правого евразийства), а также парижский национал-максималист («утвержденец») Ю. Ширинский-Шихматов и лидер эмигрантского национал-большевизма, живший в Харбине Н. В. Устрялов (который сам себя открыто назвал левым евразийцем)33. Но основными теоретиками левого крыла евразийства были талантливый религиозный философ Л. П. Карсавин, литературовед и публицист Д.П. Святополк-Мирский. Все они принадлежали к так называемым младшим евразийцам, то есть второму «призыву» евразийской группы, пришедшему в нее после 1925 года. Из «старших евразийцев», стоявших у истоков движения, к ним примкнул публицист и музыковед П. П. Сувчинский (участник первого евразийского сборника «Исход к Востоку» (София, 1921 год) и последующих евразийских изданий, близкий соратник других «отцов-основателей» — П. Н. Савицкого, Н. С. Трубецкого, член высшего органа евразийского движения — Совета Евразийства). Карсавину, Сувчинскому, Святополк-Мирскому принадлежат большинство программных статей «Евразии» (и, видимо, анонимные передовицы, многие из которых раскрывают специфику левоевразийской концепции). Надо заметить, что не все авторы «Евразии» были левыми евразийцами, до 7 номера там печатался такой «правый» как кн. Н. С. Трубецкой, публикации В. Ильина выполнены вполне в духе «правого», первоначального евразийства.
Левое евразийство сразу же прославилось своим откровенным просоветизмом и пробольшевизмом Так, уже в 1 номере газеты «Евразия» было опубликовано открытое письмо Марины Цветаевой Владимиру Маяковскому, в котором говорилось, что «сила — там»34, то есть в Советской России. Общей мыслью передовиц и программных статей «Евразии» было признание СССР в качестве новой формы исторического бытия России (об этом свидетельствовал и сам девиз газеты: «кто хочет быть субъектом истории, тот должен быть с Россией»). Это совершенно противоречило общепринятому в эмиграции отношению к СССР как к коммунистическому эксперименту, который совершенно чужд России и который, по сути, прервал развитие российской цивилизации. (эмигранты даже не называли СССР Россией, а именовали его «Совдепия», прозрение наступило лишь в годы Отечественной войны, да и то нашлись эмигрантские круги поддерживавшие Гитлера из ненависти к большевикам).
Наконец, левые евразийцы и сами не отрицали своей чуждости эмиграции и обращенности к Советской Родине. Еще в 1927 году Карсавин от имени всей левоевразийской группы написал открытое письмо большевистскому лидеру Пятакову, где выражалось желание обсудить с руководством большевиков пути развития «нашей общей Родины — СССР» и левоевразийскую идеологию35. Левые евразийцы не желали тогда по примеру сменовеховцев «растворяться в коммунизме»36, а хотели сохранить свое идеологическое лицо. В левом евразийстве они видели «вторую советскую идеологию», во многом комплементарную марксизму и предназначенную для некоммунистических масс в СССР (случилось это, лозунг: «блок коммунистов и беспартийных» превратился бы из фикции в реальность и быть православным консерватором в СССР вовсе не означало бы автоматически быть антисоветчиком…). Ответа от руководства СССР, естественно, не последовало. Затем в 1928 году Сувчинский вел тайные переговоры с Пятаковым, но тоже безрезультатно. Не вызвало никакой реакции в СССР и предложение Сувчинского превратить «Евразию» в настоящую советскую газету, пусть и выпускаемую за рубежом, в орган правокоммунистической, бухаринской оппозиции (кстати сказать, к этому предложению скептически отнеслись и соратники Сувчинского по левоевразийской группе, напр., Святополк-Мирский, осуждавший фракционеров в партии)37.
Зато эмиграция разразилась площадной руганью. Показательны отзывы Е.Кусковой: «№№2 и 3 „Евразии“ ужасны. Это даже не „искание идеи“, а перелицованный коммунизм и перелицованный крайне нелепо»38.
Сильно подорвали репутацию левого евразийства в глазах эмиграции открывшиеся в 30-х годах факты сотрудничества некоторых лидеров «левых» (прежде всего, С. Я. Эфрона) с советской разведкой (хотя это сотрудничество и было, как мы уже отмечали, идейным).
Однако левое евразийство было враждебно воспринято и «правыми» отцами-основателями евразийства. Первоначально они, правда, возлагали определенные надежды на «левых» в плане пропаганды евразийских идей в СССР (кламаркская группа в силу своего просоветизма была открыта для контактов с СССР). Но по мере того, как в «Евразии» крепла прокоммунистическая струя, «правые» решили твердо отмежеваться от «левых». В начале 1929 года Н. С. Трубецкой в знак протеста выходит из редколлегии «Евразии» и в том же 1929 году П. Н. Савицкий, В. Ильин и Н. Н. Алексеев выпускают брошюру «О газете „Евразия“ (газета „Евразия“ не есть евразийский орган)», где отказывают «левым» в самом имени евразийцев, блюдя теоретическую чистоту и пытаясь спасти «лицо евразийства» в глазах антисоветской эмиграции39 (как потом оказалось, безрезультатно, благодаря «левым», эмиграция, не особо разбираясь в тонкостях евразийской теории, все евразийство стала воспринимать негативно).
В тогдашнем СССР идеи левого евразийства также, как нам известно, не получили никакого отклика, хотя, как мы видели, сами «левые» очень надеялись, что их верность платформе советского патриотизма обеспечит некоторый «либерализм» советских властей по отношению к левоевразийской идеологии. Литературовед В. В. Перхин сообщает, что Д.П. Святополк-Мирский в свой парижский период высказывался о возможном влияние на Сталина евразийской периодики (прежде всего «Евразии»)40).
Увы, лояльные граждане СССР в 20-е —30-е годы вполне были удовлетворены официальной идеологией марксизма-ленинизма, а небольшие группы «некоммунистических патриотов» тянулись к менее левым идеологиям (в наши дни, после открытия архивов ГПУ-НКВД, появились интересные сведения о немногочисленных группах интеллигенции в СССР, интересовавшихся идеями «правого евразийства» Н. С. Трубецкого, упомянем группу Андрея Дурново, сына известного филолога Н. Дурново, проходившего в начале 30-х по «делу славистов»41).
Таким образом, классическое левое евразийство попало в своеобразную историческую ловушку. Оно на том, современном ему этапе истории оказалось невостребованным ни в эмиграции, ни в СССР. Это отчасти объясняет кратковременность его существования (другая причина — активная работа советской разведки с левыми евразийцами, в результате которой некоторые из лидеров левых — Святополк-Мирский, Сувчинский, Родзевич вместо того, чтобы «обратить» большевиков в евразийство, сами стали «просто коммунистами»). Лидеры кламарцев очень быстро отошли от ими же сформулированных и выдвинутых мыслей: Л. П. Карсавин переехал в Литву и занялся «чистой наукой», некоторые, Д.П. Святополк-Мирский вернулся в СССР, дабы послужить Советской Родине, полностью перейдя на позиции коммунизма в его сталинистской версии (что, тем не менее, не уберегло его от трагической гибели во время «Большого Террора»), П. П. Сувчинский остался в Париже и вступил в троцкистскую организацию, а затем вообще отошел и от коммунизма, и от политики, С. Я. Эфрон и, видимо, К. Б. Родзевич из патриотических убеждений согласились работать на советскую разведку на Западе (Эфрон затем вернулся в СССР и погиб в тюрьме, Родзевич остался во Франции). И хотя во Франции, которая на рубеже 20-х —30-х годов была центром левого евразийства, осталось немало последователей кламарской группы, лишившись своих лидеров, они оказались дезориентированными. Левое евразийство, правда, продолжало существовать в институциональном плане до конца 30-х и даже до второй половины 40-х годов (преемником кламарской группы стал парижский «Союз возвращения на Родину», впоследствие «Общество друзей Советского Союза», который много сделал для популяризации советской культуры за границей, для привлечения в СССР эмигрантов-"спецов", и кроме того, активно участвовал в антифашистской борьбе: в конце 30-х годов он занимался вербовкой русских добровольцев из числа просоветски настроенных эмигрантов для борьбы с франкистами в Испании42, в 40-х годах на оккупированных нацистами территориях вел подпольную деятельность в рамках французского Сопротивления). Но как теоретическое явление классическое левое евразийство угасло с уходом из группы ее лидеров.
Однако сам по себе этот факт не означает низкой эвристической ценности идей левого евразийства. Мы знаем немало концепций, которые не получили признания сразу же в силу неблагоприятных исторических обстоятельств, но затем были по достоинству оценены.
3. Труды классических левых евразийцев
В отличие от правых евразийцев, левые не написали своего развернутого манифеста. Основные идеи их концепции разбросаны, прежде всего, по публикациям в газете «Евразия». Нам хотелось отметить следующие труды.
Л. П. Карсавин: «О смысле революции»43, «Оценка и задание»44, «Россия и социализм»45, «Евразийство и монизм» 46, «К познанию революции»47, «Н. Н. Алексеев, В. Н. Ильин П. Н. Савицкий о газете „Евразия“ (отзыв на брошюру)»48, «Идеализм и реализм в евразийстве»49, «О политическом идеале»50, «Философия и ВКП»51 и др.
Д.П. Святополк-Мирский:«Наш марксизм»52, «Национальности в СССР»53, «Пролетариат и идея класса»54, «Социальная природа русской власти»55, «Три тезиса об идеократии»56, «Заметки об эмигрантской литературе»57 и др.
П. П. Сувчинский: «О революционном монизме»58, «Революция и власть»59, «Третье начало»60, «Pax Eurasiana»61, «О современном евразийстве»62 и др.
Большой интерес представляют также передовицы газеты «Евразия» («Государство и класс»63, «Евразийская индустриализация»64, «К типологии новой культуры»65, «Марксизм в русской революции»66, «По ту сторону коммунизма»67, «Россия и революция»68). Особо отметим программную передовицу «Путь евразийства»69, которая, по сути, не что иное, как краткая программа левоевразийской группы с анализом исторического пути евразийства и изложением основных идей левого евразийства.
4. Статус левого евразийства: направление или уклон?
Левое евразийство, как уже говорилось, было негативно, непримиримо принято вождями и теоретиками первоначального евразийста, которое мы, следуя определению Л. П. Карсавина, будем называть «правым евразийством», ввиду его отрицания социализма и амбивалентного признания СССР70. Лидеры «правых» — П. Н. Савицкий, Н. С. Трубецкой, Н. Н. Алексеев не просто критиковали «левых» за их те или иные теоретические положения, отнюдь, они отказывали «левым» в самом звании евразийцев. Левые не менее резко отвергли такое обвинение. «Евразия» опубликовала резкий и презрительный ответ на критику, объявленную ею «детской болезнью» евразийских концепций"71. По существу же левые евразийцы утверждали, что они вовсе не отвергают доктрину евразийства, они ее диалектически развивают. В анонимной передовице «Евразии» под названием «Путь евразийства» (написанной, по всей видимости, Л. П. Карсавиным) отмечалось: «Евразийство, как оно выразилось в первых номерах нашей газеты, иным может показаться существенно непохожим на первоначальное евразийство. Мы не боимся признать факта его развития и роста, так как развитие и рост — явления, необходимо связанные с жизнью. Но по существу дела, наше евразийство — то же евразийство, что в 1921 году издавало „Исход к Востоку“ и нашу прямую преемственность с этим историческим сборником мы утверждаем самом решительным образом. Но преемственность — не прямая линия, а диалектика…»72.
Как видим, уже в самом начале рассмотрения левого евразийства возникает проблема: можно ли говорить о левом евразийстве как об особом направлении или оно представляет собой некую «ересь» или уклон. Проблема эта носит не формальный, как может показаться на первый взгляд, а фундаментальный характер. Ведь если левое евразийство — одно из направлений в евразийстве, то его следует изучать в ходе исследований классического евразийства. Если же перед нами некий «левый уклон», тогда можно ограничиться замечанием, что это лишь «евразийство на словах», а на деле вполне чужеродное евразийству явление, представляющее интерес разве что ввиду своей исторической связи с евразийством.
Увы, большинство современных специалистов фактически некритически принимают точку зрения правых евразийцев — Савицкого, Трубецкого, Алексеева и Ильина и, как явствует их исследований, без всякого обсуждения принимают за аксиому, что левое евразийство — уклон и псевдоевразийство. Именно такое понимание скрывается за уже рассмотренными нами сентенциями о «левом уклоне» как «деле рук большевистских спецслужб». Однако вряд ли оно украшает их работы. Если для политического идеолога — лидера того или иного направления в рамках определенной политической парадигмы естественно клеймить представителей других направлений уклонистами и отступниками, то ученый — исследователь этой политической парадигмы вряд ли имеет право на такую долю субъективизма. Ведь настоящий ученый-исследователь понимает, что любая общественно-политическая теория и идеология полицентрична, это не одна, единая и безошибочно верная линия, а множество направлений, не согласных друг с другом в самых разных более или менее принципиальных вопросах, иначе говоря, множество интерпретаций трудов основоположников. Полагаем, только в пространстве религии можно говорить об ортодоксии и ересях, когда же речь идет об общественно-политических теориях, то надо сознавать, что они создаются людьми, а значит, могут претендовать лишь на ту или иную степень относительной истины.
Думаем, с классическим евразийством дело обстоит точно таким же образом: оно включает в себя не догматические и еретические направления, а различные интерпретации, ту или иную из которых мы вольны, конечно, считать больше или меньше соответствующей истине. На это можно возразить только, что существуют такие интерпретации, которые все же выводят за рамки общей, родовой парадигмы. Должен быть некий «идейный минимум», при признании которого мы остаемся на платформе той или иной доктрины, при отрицании же хоть одного из положений этого «минимума» мы эту платформу покидаем. Это «минимум» должен быть не слишком-то широким, дабы оставить поле для различных интерпретаций, в противоположном случае мы будем иметь ситуацию, когда, допустима, только одна из версий идеологии, которая считает себя аутентичной данной идеологией: здесь, понятно, невозможна нормальная рациональная дискуссия, ей на смену приходят псевдорелигиозные анафемствования. В то же время этот «минимум» не может быть и совсем уж узким, иначе, например, марксистом придется, скажем считать всякого, кто говорит о социальной справедливости, а евразийцем — всякого, кто, например, признает, что мы живем на континенте Евразия.
Какие же теоретические положения евразийства составляют его сущность, являются для него необходимыми, хотя и не обязательно достаточными, принадлежат только ему и отсутствуют в других учениях? П. Н. Савицкий отстаивал мнение, что это — весь свод литературы правого евразийства. Он писал: "во избежание недоразумений нужно подчеркнуть с полной определенностью: евразийцем является тот, кто признает положения «большой евразийской литературы, созданной от 1921 по 1928 год включительно»73. Именно на этом основании Савицкий и отказывал левому евразийству в принадлежности к евразийской идеологии: находя у него различия с корпусом «правой литературы», и, главным образом, со своими произведениями, прежде всего, в плоскости понимания революции, советской цивилизаций, социальной роли религии. Савицкий придавал этим различиям статус демаркационной линии между евразийством и не-евразийством.
Но нетрудно доказать, что такая позиция Савицкого и его единомышленников из числа «правых» весьма и весьма уязвима. Прежде всего, перед нами типичная логическая ошибка «предвосхищение основания»: вместо того, чтобы доказывать, что евразийством можно назвать лишь правое евразийство 1921–1928 годов, П. Н. Савицкий сразу же исходит из этого и всю свою критику «левых» строит на обнаружении их противоречий с линией «правых».
Но этого мало. В действительности, и сама «правая ортодоксия», как ее рекомендует Савицкий, не может претендовать на статус внутреннее непротиворечивой, стройной системы. Сам П. Н. Савицкий в письме к П. Б. Струве от 3 августа 1921 года признавал идеологическую неоднородность даже первого евразийского сборника. В частности, он писал: «среди пяти наличных евразийцев (в сборнике „Исход к Востоку“ участвовали Н. С. Трубецкой, П. Н. Савицкий, Г. В. Флоровский, П. П. Сувчинский, под пятым, видимо, имеется в виду князь Ливен, первое время принадлежавший к кружку евразийцев, но ничего не писавший — Р.В.) представлено, по крайней мере, три существенно различных политических направления (от моего национал-большевизма до противобольшевизма Флоровского)»74.
Итак, Савицкий сам заявляет, что уже при основании евразийства в его среде были внутренние направления, которые различались не по неким частным и второстепенным вопросам, а по существу. Мы знаем, что впоследствии этот внутренний разлад привел к отходу от евразийского движения Г. В. Флоровского, недовольного политизацией евразийства и его дрейфа к пускай амбивалентному, но признанию Советской власти. Отсюда видно, между прочим, что не так уж была неправа газета «Евразия», когда в ответе на брошюру Савицкого указывала, что нечто схожее говорил о самом Савицком Г. В. Флоровский перед выходом из евразийского движения. Флоровский ведь не отвергал евразийство как таковое, напротив, он считал, что евразийство поставило очень много важных проблем, прежде всего, культурологического свойства75, Флоровского не удовлетворяло лишь то направление, которое приобрело евразийство к 1923 году. Кстати, ощущение параллелизма событий 1923 и 1928 года еще более усилится, если мы вспомним, что и в том, и в другом случае одним из главных камней преткновения стала пресловутая проблема «левого, просоветского уклона в евразийстве». Только если для Савицкого в 1928 году слишком левыми и просоветскими оказались Л. П. Карсавин и другие сотрудники «Евразии», то для Г. В. Флоровского в 1923 году таковым оказался … сам Савицкий.
Это парадоксальная тема: «Савицкий как предшественник левого евразийства» до сих пор не нашла своего исследователя (как и множество других тем, касающихся левого евразийства). А между тем, она могла бы без преувеличения говоря, перевернуть наши представления о П. Н. Савицком. Ведь трудно отрицать, что этот главный и непримиримый обвинитель «левого уклона» был, если позволительно так выразиться, «наиболее левым» среди «правых евразийцев». Савицкий не только называл себя национал-большевиком в цитировавшемся письме к Струве. В еще более известном письме к тому же адресату, которое в современной литературе получило даже название — «Еще о национал-большевизме» (от 5 ноября 1921 года)76, Савицкий пишет: «Принадлежа к числу немногих в среде русской эмиграции единомышленников Н. В. Устрялова, я позволю себе изложить некоторые соображения, которые, может быть, помогут выяснить: из каких корней выросла эта идеология (национал-большевизм — Р.В.)»77. Надо ли напоминать, что Н. В. Устрялов одним из первых в среде «белых» пришел к выводу о необходимости признать большевиков как национальную власть, защищающую Россию от западной агрессии и сохраняющую ее территории и что, наконец, именно Устрялов прямо назвал себя в 1927 году «левым евразийцем». Впрочем, можно понять негодование Савицкого по поводу Карсавина и его единомышленников, которые оказались лишь чуть последовательнее самого Савицкого в развитии тех левых тенденций, которые присутствовали уже в статьях Савицкого в первом евразийском сборнике. Наиболее близкие версии идеологий как раз и бывают наиболее непримиримыми друг к другу, ведь при совпадении главных положений, частные вопросы, выходя на первый план, кажутся важными и принципиальными. Например, большевики относились к другому крылу своей же собственной, социал-демократической партии гораздо более враждебно, чем, допустим, к тем же монархистам и консерваторам. Сколько консерваторов, начиная с генерала Брусилова, нашли в гражданскую войну общий язык с большевиками, к меньшевикам же «ленинцы» оказались совершенно бескомпромиссными (и наоборот: меньшевики в гражданскую с кем только не заключали союзы — и с эсерами, и с кадетами, но только — против большевиков).
Таким образом, правое евразийство 1921–1928 годов не может считаться образцом и мерилом, так сказать, «евразийстскости» уже в силу того, что в нем было множество противоположных направлений. Так, если признать ортодоксальной линию Г. В. Флоровского или даже линию Н. С. Трубецкого, то тогда кое в чем «за гранью евразийства» окажется … и самый главный евразиец П. Н. Савицкий.
Наконец, безусловно, некоторые идеи евразийской доктрины являются существенными, то есть составляют суть евразийства, его специфику, другие же идеи высказывались — хотя, быть может не с той интонацией, не в той форме и не с такой аргументацией, иными, неевразийскими течениями мысли. Так, концепция культуры как симфонической личности, конечно же, характерна для любого направления русской философии всеединства и не составляет «спецификум» евразийства. В концепции признания Октябрьской Революции как национальной стихии, случайно «оседланной» большевиками, тоже ничего оригинально евразийского нет; схожие мнения высказывали и «скифы», и «сменовеховцы». Обратим, кстати, внимание, что это все те самые вопросы, которые разделили евразийцев на правых и левых, а оказывается-то, что они имеют к евразийству даже не самое прямое отношение. Специфику же евразийства, без сомнений, составляет понимание российской цивилизации как «Евразии», не Европы, не Азии, а особого культурного образования, впитавшего в себя и европейские и азиатские интенции и переплавившего их в особый многонародный цивилизационный тип. Это и будет необходимым «теоретическим минимумом» евразийства, без которого нет евразийства.
Итак, евразийской ортодоксии в точном смысле слова вообще быть не может, и уж тем более таковой не является все концепции евразийства 1921–1928 годов. Евразийством же следует называть не одно из направлений, а весь комплекс идей и интерпретаций, восходящих к общей базовой концепции, понимающей Россию не как Европу и не как Азию, а как особую славяно-туранскую органичную цивилизацию — Россию-Евразию со своим историческим путем, своим месторазвитием и своими законами, несводимыми к универсальным, общечеловеческим схемам и с тягой к созданию единого государства, охватывающего собой все это пространство. Именно такое понимание России как Евразии соединяет во всем другом разрозненные евразийские и неоевразийские направления и дает им это общее имя.
За рамками евразийства в этом широком полицентричном смысле слова оказываются лишь те направления, которые оставаясь на словах «евразийскими», на деле отказываются от этого понимания. Так, бывший президент Киргизии А.Акаев в своих интервью не раз заявлял, что он — евразиец, но при этом, в отличии от классиков евразийства не является антизападником и приветствует сближение России, других стран СНГ и Запада. Очевидно, что перед нами псевдоевразийство, так как отсутствует главный признак делающий евразийство евразийством — понимание уникальности России-Евразии, несводимости ее к европейской цивилизации и вообще, отрицание за Европой статуса «общечеловечности». Точно также псевдоевразийцем является и российский политик А. В. Ниязов, создавший так называемую «Евразийскую партию», так как он наоборот по сути «растворяет» Россию в Азии.
Левые же евразийцы 20-х годов вовсе не отрицали самобытности России, наличия евразийского месторазвития, евразийской, отличной от западных схем, линии истории и наконец, необходимости единого общеевразийского государства. Все их разногласия с Савицким и другими «правыми, как мы уже отмечали, сводились к нюансам в оценке Октябрьской Революции и соотношения православной философии и марксизма. Именно, к нюансам, ведь и правые евразийцы признавали отдельные положительные черты Революции и советского строительства, левые лишь еще больше акцентировали этот позитив. На основании этого „отлучать“ их от евразийства — значит, отступать от здравого смысла и логики и впадать в псевдорелигиозные эмоции по борьбе за ортодоксию.
Напоследок заметим, что П. Н. Савицкий был вовсе не академическим исследователем евразийства, от которого можно было бы требовать бесстрастного и непредвзятого подхода, напротив, он был лидером одного из политических направлений евразийства, противоположного левому евразийству. Очевидно, на его позицию оказывали влияние и желание выдать точку зрения „своей партии“ за единственно верную, и политическая конъюнктура тех лет. Нельзя не учитывать того, что просоветские интенции газеты „Евразия“ вызвали просто бешеное озлобление в эмиграции и Савицкому, который, пожалуй, единственный из евразийцев посвятил всю свою жизнь „борьбе за евразийство“ конечно же, хотелось, чтобы имя „евразийцев“ было не запятнано этим скандалом.
Но как минимум странно, что сегодня, почти через 80 лет после событий тех лет, когда все политические страсти 20-х годов должны были, казалось бы, остыть, академические исследователи некритически воспроизводят обвинения Савицкого, Трубецкого, Алексеева и Ильина против левых евразийцев.
5. Истоки классического левого евразийства
Однако, можно сказать и больше. Левое евразийство не только есть самостоятельное направление в евразийстве, а вовсе никакой не уклон и не ересь. Вопреки инвективам политически ангажированных современных исследователей, левое евразийство представляло собой и вполне закономерный естественный этап развития евразийских идей78. Несмотря на огромный эвристический потенциал первоначального евразийства, таящиеся в нем выдающиеся культурологические прозрения, которые не могли отрицать даже его критики79, тем не менее, политические выводы из „правого евразийства“, увы, не нашли подтверждения в реальности. Прежде всего, ложной оказалась оценка старшими евразийцами жизнеспособности СССР и потенциала советского марксизма.
Правые евразийцы» исходили из того, что установившийся в России социалистический строй представляет собой неадекватную и переходную стадию в процессе возвращения России к своим истокам — к православному, идеократическому, служилому государству, после трех веков «романо-германского культурного ига». Правые евразийцы ожидали скорейшего падения Коммунистической партии в СССР, видя в политике НЭПа первый знак принципиальной неудачи «коммунистического эксперимента», то есть неудачи в построении социализма марксистского типа в России, в то же время признавая положительными его «побочные последствия» — Советы, однопартийную систему, народную армию, федерализм, независимость от Запада и поворот к Востоку.
Сомнений в том, что дни коммунистического режима сочтены у правых евразийцев не было. Они даже пытались предугадать путь развития событий и утверждали, что либо НЭП приведет к окончательному обуржуазиванию России и возвращению капитализма, что будет равноценно Реставрации, либо в борьбе против этого Коммунистическая партия установит диктатуру, что вызовет народное восстание и скатывание России к хаосу80. И в том, и в другом случае Россия может стать легкой добычей для западных держав, которые, по убеждению евразийцев, за внешней благопристойностью прячут свои геополитические аппетиты. Поэтому правые евразийцы считали, что нужно готовиться к кризису в России, дабы предотвратить худший сценарий — превращение страны в полуколонию или даже колонию Запада, что поставит крест на политических и культурных завоеваниях народной революции 17-го года, стоивших народам России- СССР стольких страданий. Правые надеялись, что пропаганда евразийских идей в СССР, в основном среди комсостава Красной Армии и комсомольского и профсоюзного активов, позволит избежать этого худшего сценария развития событий и приведет к тому, что советская идеократия просто изменит свое содержание, на место Коммунистической партии придет Евразийская, а на место диктатуры пролетариата — национальная, евразийская идеократия. Уже с 1923 года евразийство в связи с этим медленно, но верно политизируется (что вызвало разрыв с евразийством Г. В. Флоровского и неудовольствие Н. С. Трубецкого81), на первый план выдвигается не научно-культурологическая работа, как в период с 1921 по 1923 годы, а пропагандистски-агитационная работа. И тогда же, с 1924 года начинается «игра» советской разведки — ГПУ с евразийцами, знаменитая «операция „Трест“ (в ходе которой ГПУ удалось внушить лидерам евразийцев, что в СССР есть законспирированная мощная антикоммунистическая организация, часть которой стоит на евразийской программе)82.
Когда мистификация раскрылась, обнаружилась и неоправданность соответствующих оценок правых евразийцев. Никакой серьезной оппозиции компартии внутри СССР не было. Сама Компартия была необычайно сильна и не собиралась сдавать позиции. Идеология марксизма в России была популярна и в общем-то удовлетворяла в этот период значительную часть советских масс. Наконец, расцвет советской литературы, массовое, нашедшее отклик в народе движение индустриализации — все это указывало на ошибочность тезиса „правых“ о глубоком и неизбежном кризисе в СССР 20-х годов. Держаться за оказавшиеся ошибочными тезисы значило бы вести евразийство как политический проект к медленной гибели. Собственно, именно это Савицкий и его соратники и сделали после размежевания с „левыми“. Мы вполне солидарны с А. Г. Гачевой в том, что исследователи ошибочно считают евразийство 30-х г.г. непродуктивным и нетворческим и что только финансовые трудности мешали поздним евразийцам в полной мере открыть свое весьма самобытное лицо83. Но ведь она имеет в виду теоретическую работу евразийцев, а мы говорим о политических перспективах евразийства в 30-е годы, которые свелись к нулю. Ничего не дало даже образование евразийской партии в 1932 году. Связывать свою судьбу с СССР правые не захотели, надежды на кризис и революцию в СССР рухнули: даже проходя через кровь террора и „чисток“, Советский Союз лишь укреплялся. Так что тем современным исследователям, которые упрекают левое евразийство в том, что оно разложило евразийство изнутри и привело его к гибели, следует возвратить их упрек. В действительности все обстояло наоборот: именно утопическая оценка положения в СССР со стороны „правых“ привела евразийство к разложению и гибели, левые же евразийцы пытались найти выход из этого кризиса, пересмотрев данные ошибочные, не оправдавшие себя на практике тезисы.
5. Левые евразийцы об Октябрьской Революции
Собственно, в своей культурологической основе левое евразийство мало чем отличалось от первоначального, правого евразийства. Левые, будучи сторонниками русской философии всеединства, точно также воспринимали Россию и народы, ее населяющие, как симфоническую личность и единую цивилизацию, признавали влияние на историю российско-евразийской цивилизации географического фактора, особенностей месторазвития Россия — Евразия, отмечали влияние на историю и цивилизацию России восточного, „туранского начала“, расценивали период Петербургской Империи как антинациональную монархию. Фундаментально отличалась позиция левых от позиции правых в нескольких пунктах — понимания Октябрьской Революции, советской цивилизации и отношений марксизма и евразийства, а также русской религиозной философии в целом. И, безусловно, понимание Октябрьской Революции было одним из главных камней преткновения в споре между правыми и левыми (об этом свидетельствует хотя бы то, что тезис о некоей „капитуляции перед большевизмом“ был самым распространенным обвинением в адрес „левых“).
Мы уже отмечали, что само возникновение левого евразийства было связано с тем, что „правые“ неверно оценили жизнеспособность советского строя и сосредоточили свои усилия на подготовке к грядущему „скорому“, по их расчетам, падению СССР (которое, к их недоумению, тогда так и не состоялось). Очевидно, что эта их ошибка проистекала из другой ошибки — неверной оценки характера Октябрьской Революции. Л. П. Карсавин писал: „Правое“ евразийство … рисовало себе будущее России в образе „Православного царства“, опирающегося на „демотию“ добрых хозяев»84. Это и естественно, ведь правые евразийцы считали, что Октябрьская Революция была лишь ответом русского народа и других народов России-Евразии на вестернизацию, начатую Петром Великим. В манифесте «Евразийство (опыт систематического изложения)» (1926) об этом было сказано: «в революционной анархии … с полной ясностью обнаружился давний, трагический разрыв между народом, который со времени Петра не хотел европейской культуры … и правящим слоем, который в европеизации утрачивал свою народность, связь с народом…»85. Выстраивается довольно стройная внешне логическая схема: правящий слой Петербургской Империи все больше превращался в русских иностранцев, удаляясь от народа, народ же жил остатками культуры Московской Руси, так что Революция, по сути, была борьбой Московской Руси, подспудно жившей в недрах народа против европейской Петербургской Империи, корней в народ так и не пустившей и охватывавшей лишь правящий слой. Или, если выражаться еще резче, борьбой ушедшей «под воду» Святой Руси против находившейся на поверхности «Русской Европы», «России». И если «Русь» победила «Россию» пока не окончательно, то только потому, что народную стихию Революции «оседлали» по исторической случайности представители самого радикального западнического течения интеллигенции имперского периода — марксизма. Потому правые евразийцы и СССР воспринимали амбивалентно, с одной стороны признавая в качестве положительного факта установление системы Советов, однопартийность, идеократизм государства и его союз с восточными народами, с другой стороны горячо протестуя против содержания этой идеократии — коммунизма. Для правых СССР был лишь уродливой гримасой, которая до поры до времени скрывает собой черты возрождающейся Святой, Православной Руси, «демотии добрых хозяев».
Повторим, это естественно: если основная причина революции — петровская вестернизация, значит закономерный окончательный итог революции — возвращение к ситуации «до Петра», к Московской православной идеократии, пусть и на новом витке исторического развития со всеми вытекающими отсюда флуктуациями.
Левые евразийцы вовсе не отрицали полностью этот антизападный, национальный, русско-евразийский, народный характер Великого Октября. Л. П. Карсавин писал: «Если первоначальное содержание ее (Революции 1917 года — Р.В.) толковалось нами как восстание русского народного начало против петровской европеизации, это толкование и теперь нам не кажется неверным …»86. Но как мы видели, ограничиваться только этим — значит, прийти к ошибочному мнению, что историческая миссия Революции — повернуть вспять колесо российско-евразийской истории и, следовательно, что СССР — лишь искусственная конструкция, промежуточная фаза процесса реставрации Московского царства, так сказать, «недо-Евразия».
Левые евразийцы стремились избежать этой ошибки. Не возврат к прошлому, а мощный порыв к будущему, хотя и связанный с освобождением от наслоений европеизма, обнаруживали они в большевистской Революции 1917 года87. Как отмечалось в «Пути евразийства»: «Русская Революция нам с самого начала раскрылась как начало новой эры»88. С одной стороны это новая эра в русско-евразийской истории. Л. П. Карсавин писал в статье «Оценка и задание»: «Нарождавшуюся форму новой культуры евразийство усматривает в советском строе и в объединенном общностью идеи союзном советском государстве, государстве не эксплуататоров, а трудящихся. Так евразийство видит задание России в раскрытии нового, небывалого, предстающего как выражение русского гения и смыкающего Москву с Москвою через пропасть, в которую провалилась империя»89. С другой стороны это и новая эра истории всемирной. В том же «Пути евразийства» было сказано: «… мы поняли русскую революцию как революцию интернациональную, нужную и благую для всего человечества … Русская революция утверждает примат Общего над Частным, этику, основанную на организационном долге, человека-деятеля, а не человека потребителя»90. А в «Оценке и задании» Карсавин конкретизирует: «утверждая национальное (интернациональное) значение Русской Революции, евразийство утверждает и совпадение интернационального с народно-русским и осуществимость первого только через развитие второго»91.
Всякому, кто увидит в этих словах некое «коллаборационистское» принятие религиозными мыслителями коммунистической идеи мировой революции, следовало бы задуматься о том, что и такой весьма далекий от коммунистической теории политический философ как Н. В. Устрялов считал, что русская революция была знаком общемирового кризиса формальной демократии и началом новой формации истории — цезаризма. Каждая страна ответила на этот кризис по-своему: Италия — фашизмом, Германия — национал-социализмом, США — рузвельтовским государственным капитализмом, Россия — большевизмом, но везде налицо усиление роли государства и идеологии, где-то открытое, где-то закамуфлированное отрепьями устаревшей буржуазно-демократической фразеологии92.
И именно сегодня, в начале 21 века, наблюдая почти общенациональный милитаристский порыв граждан США, страны, называющей себя «оплотом демократии», понимаешь, что не всуе Карсавин сказал почти 100 лет назад о начале эры «этики организованного долга» и о совершенной актуальности, вписанности в контекст современности русского большевизма.
6. Левые евразийцы о советской цивилизации
Итак, по убеждению левых евразийцев, советский социализм и есть искомая новая индивидуация евразийской цивилизации, которая установилась всерьез и надолго. Ее можно уничтожить внешним ударом или разложением изнутри, но отменить начавшуюся эпоху уже нельзя, возврат России ни в петербургский, ни тем более московский период абсолютно невозможен. Интересно, что правоту этого вывода левых евразийцев признавали даже их оппоненты «справа», правда, делая отсюда иные, не оптимистичные, а совершенно упаднические заключения. Например, такой правый евразиец как князь Н. С. Трубецкой, первым пошедший на разрыв с газетой «Евразия», в письме к Савицкому в конце 1930-го года писал: «правда кламарцев заключалась именно в том, что они осознали ту бездну, которая отделяла прежнее (т.е. „классическое“) евразийство от реальной, живой и развивающейся современной русской культуры (разумеется, имеется в виду русско-советская культура — Р.В.)»93, и добавлял к этому, что прежняя, европейско-русская культура умирает в СССР и заменяется новой. Н. С. Трубецкой завершал свою мысль горьким признанием: «примкнуть к этой новой культуре мы не можем, не перестав быть самими собой…»94.
Очевидно, отличие левых состояло в том, что они принимали эту новую индивидуацию русско-евразийской культуры, советскую цивилизацию, стремились найти с ней «точки соприкосновения» и «общий язык». Показательны слова Карсавина из статьи «Социализм и Россия» (Евразия, №6): «одной из самых настоятельных задач является справедливое (курсив Л. П. Карсавина — Р.В.) отношение к социализму»95.
В то же время это вовсе не означало, что левые евразийцы полностью принимали взгляд коммунистов на советский социализм, в чем их упрекали оппоненты. Позже мы еще увидим, что левые евразийцы невысоко оценивали современный им вульгарный советский марксизм, и, таким образом, были далеки от мысли, что он в состоянии описать сущность «новой России», советской цивилизации. Точно также нулевой эвристической ценностью, по их мнению, обладали и эмигрантские, котрреволюционные инсинуации против СССР. Парадоксально, кстати, что тут противоположности совпадали и все различие состояло лишь в оценках. Так, вульгарные марксисты 20-х годов видели в СССР невиданный социальный эксперимент, никак не связанный с российско-евразийской почвой и даже более того, направленный на разрушение традиционных русских ценностей. И точно также воспринимали СССР и в эмиграции: не как Россию, а как беспочвенную «Совдепию», но разумеется, с прямо противоположным знаком. Левые евразийцы, вероятно, одними из первых заметили несоответствие марксистских саморекомендаций сути советского проекта и пытались описать его на языке диалектики и идеалистической философии. «Коммунисты .. бессознательные орудия и активные носители хитрого Духа Истории .. и то, что они делают нужно и важно» — писал Л. П. Карсавин в статье «Еще о демократии, социализме евразийстве» (Евразия №9)96. Впрочем, это еще признавали и правые евразийцы, равно как преемственность между социальными формами СССР и предшествующей ему православной русско-евразийской цивилизацией. Однако, разумеется, русско-советский социализм, согласно левым евразийцам, имеет и ряд существенных отличий от «старой России», которые его и делают качественно новым, специфическим явлением. Одно из них отмечается Л. П. Карсавиным в статье «Социализм и Россия»: «в советском социализме явен могучий творческий порыв. Это стремление создать новую жизнь, новое общество, новое государство, причем создать немедленно, не дожидаясь, пока до них доплетется старушка-история, но предельно напрягая все живые и творческие силы»97. Продолжая мысль, Карсавин конкретизирует: в какой области преимущественно проявляется творческий дух русского социализма — новой формации евразийской истории: «… в русской революции следует выделить как безусловно положительное и ценное пафос социально-политического творчества»98. Эта идея нам представляется весьма продуктивной. Действительно, одно из важнейших отличий советского этапа российской истории от предшествовавшему ему петербургского, имперского в явном творческом его характере, особенно в области социально-политической. Очевидно, на протяжении петербургского этапа наблюдался высочайший взлет искусства — поэзии, литературы, музыки, живописи и т.д., недаром же на него пришелся и Золотой и Серебряный века русской литературы. Но в сфере государственного строительства это был период совершенно подражательный, даже «правые евразийцы», в частности Н. С. Трубецкой в книге «Наследие Чингис-хана» признавали, что послепетровская Империя была пародией на западные государства. Советский же период породил множество автохтонных социально-политических институтов и форм — Советы, идеократия, народная партия, генетически связанных с русско-евразийским духом и его историческими проявлениями (так является общим местом указание на восхождение Советов к деревенским общинным «сходам»). Кстати говоря, наличие национально-творческого начала в советской цивилизации само по себе серьезный контраргумент против утверждений о том, что СССР был искусственной конструкцией, чуждой русско-евразийской почве.
Еще одна характерная черта советской цивилизации — ее индустриальный характер. В этом плане смысл Октябрьской Революции — в воле народов России-Евразии к новой, индустриальной фазе своего социального бытия. Восхищение левых евразийцев темпами советской индустриализации передает обилие материалов из СССР на страницах «Евразии», повествующих об успехах в строительстве новой России. М. Ларюэль пишет об этом: «Треть публикаций журнала (имеется в виду „Евразия“ — Р.В.) целиком посвящалась официальным советским новостям, прославлявшим эту страну, особенно новостям экономическим (процент выполнения плана и т.д.)»99. Это восхищение П. Н. Савицкий даже ставил в вину левому евразийству в статье «О газете „Евразия“ (газета „Евразия“ не есть евразийский орган)».
К сожалению, левые евразийцы 20-х годов в силу кратковременности существования их течения не успели создать масштабную теорию советской цивилизации, но они поставили саму проблему и высказали ряд смелых и метких догадок, правота которых подтверждается хотя бы тем, что схожие мысли и совершено независимо от трудов кламарской группы стали появляться и развиваться в наши дни (например, у С.Г. Кара-Мурзы). Однако левые евразийцы успели рассмотреть некоторые стороны культуры этой цивилизации.
7. Левые евразийцы о советской философии и культуре
Свое развитие левоевразийский анализ советского проекта в его культурологических аспектах нашел прежде всего в работах Л. Карсавина, А. Кожевникова и Д.П. Святополк-Мрского.
В 1929 году на страницах «Евразии» развернулась полемика о последствиях партийного влияния на философию в СССР между А. Кожевниковым (впоследствие получившим известность как франкоязычный философ Александр Кожев) и Л. Карсавиным. А. Кожевников исходил из левоевразийской трактовки советской цивилизации, видящей в ней новую творческую стадию развития русско-евразийской цивилизации вообще. С этой точки зрения он оценивал и перспективы новой русской, советской философии: «Все происходящее сейчас в СССР настолько значительно и ново, что и при оценке культурной и „философской“ политики ВКП нельзя основываться на уже добытых культурных ценностях и уже созданных философских системах»100. В связи с этим Кожевников не видел трагедии в том факте, что в СССР путем партийных гонений была прервана традиция русского религиозного идеализма. Разрушение старого открывает широкие перспективы для создания нового: «…лишенный философской традиции народ, несомненно имеет больше шансов выработать радикально новое и истинно философское миропонимание, чем народ, живущий в идейно уже оформленном мире»101. Кожевников при этом высоко оценивая философское значение учения Маркса, выражал надежду на то, что марксизм в Советской России еще даст обильные интеллектуальные плоды. И в этом, между прочим, Кожевников оказался прав: концепции Э. В. Ильенкова, Г. С. Батищева, М. А. Лифщица и других, действительно, стали не только значительным вкладом в философию марксизма, но и очередными вершинами русской и российской философской традиции. Но Кожевников высказывал парадоксальную и неожиданную мысль о положительном результате большевистской партийной цензуры и для немарксистской, идеалистической русской философии: "Философ вовсе не желающий утверждения марксо-гегелевского миропонимания на вечные времена может до поры до времени мириться с философской политикой большевиков. Он только применит к ним замечание Гегеля о «хитрости мирового разума»102. Надо заметить, что и тут диалектическое чутье не подвело Кожевникова; подтверждение тому — поразительные успехи немарксистской философии в СССР, представленной именами Лосева, Бахтина, Мамардашвили, Петрова, Налимова. Разумеется, верно, что они развивали свои идеи вопреки советскому философскому официозу, но не менее верно, что без этого «вопреки», без отталкивания от чуждых им идей, возможно, не было бы интеллектуального импульса, породившего их системы. Кроме того, философским официозом не исчерпывалось ведь все советское интеллектуальное пространство, он был лишь надстройкой, к тому же весьма искусственной, так что и философия немарксистов в ССР с полным правом можно назвать советской, так как она питалась творческим духом советской цивилизации: не такой, какой ее рисовал идеологический лубок, а реальной, внутреннее противоречивой, многогранной, короче — живой.
Кожевников завершает свое диалектическое рассуждение мыслью о том, что западная философия омертвела, закостенела в законченных формах, поэтому прямое влияние западной философии на русскую неплодотворно и опасно. В этом плане, по словам Кожевникова можно только приветствовать борьбу большевиков с засильем западной, или как большевики ее называют, буржуазной философии, ибо слепое повторение ее идей и форм способно лишь затормозить свободный творческий процесс самораскрытия духа новой эпохи, преломленного через советскую культуру. «Всякий, кто будет приветствовать появление действительно новой культуры и философии — потому ли, что она будет не восточной, не западной, а евразийской, или просто потому что она будет новой и живой, в отличии от уже выкристаллизовывавшихся омертвелых культур Запада и Востока — должен принимать и все то, что этому появлению способствует. Мне кажется, что — до поры-до времени, конечно — направленная против буржуазной, (то есть, в конечном итоге, западной) культуры политика ВКП все таки является подготовкой этой новой культуры будущего»103 — писал Кожевников.
Как мы уже отмечали, левые евразийцы признавали и всемирно-исторический и национальный характер Октябрьской Революции. И если А. Кожевников оценивал перспективы новой русской философии в свете открытия новой эры в мировой истории, то Л. Карсавина интересовали прежде всего ее же будущность в свете качественно новой эпохи в истории русско-евразийской. Еще правый евразиец Н. С. Трубецкой оценивал петербургский период как период «романо-германского ига», слепого и нетворческого перенимания всего из западной культуры — политических форм, взаимоотношений государства и религии, литературных традиций и стилей — исказившее свободное развитие евразийского духа. Карсавин распространяет эту оценку на русскую философию петербургского периода. По сути дела, Карсавин высказывает глубокое сомнение в том, что эта философия была подлинно русской. Он выражает это в публицистически заостренной, нарочито гиперболизированной формулировке: «все действительно сделанное русскими философами-специалистами должно быть по справедливости включенным в историю европейской и, преимущественно, немецкой мысли»104. Большевистская Революция покончила с западнизацией, несмотря на то, что идеологически была возглавлена крайними западниками-марксистами, она подспудно несла в себе русско-евразийское миросозерцание простонародья, евразийского «третьего сословия», отсюда открывается и возможность самобытного развития философии в России, подлинно русской философии. Карсавина не пугает, что это развитие неизбежно наткнется на рогатки партийной цензуры. Он убежден, что только в атмосфере несвободы, противостояния, борьбы и может возникнуть настоящий творческий порыв: "для того, чтобы развиваться как внутреннее и определенно свободная, чтобы сознавать свою свободу, философия должна не говорить о свободе, а утверждать и защищать свою свободу. Без борьбы за свободу на жизнь и на смерть не рождается подлинный пафос свободы… «105. Эти факторы — большевистское разрушение уже отжившей, принявшей мертвые формы „западнически-русской“ философской традиции, идущей от В. С. Соловьева, и, большевистские гонения на идеалистическую философию, заставляющие ее жить, бороться, противостоять, и вдобавок общий творческий титанический пафос советской эпохи, распространяющийся на всех ее представителей, а не обязательно только на марксистов, должны, по Карсавину, обеспечить будущий взлет новой религиозной подлинно философии в СССР. Ее проблематика, согласно левоевразийскому идеологу будет не безжизненной, заимствованной у немецких философов, а живой и конкретной, связанной с „почвой“, с великими свершениями советской эпохи. Прежде всего это проблематика творческого развития Православия: „…сейчас становится ясным, что раскрытие Православия невозможно иначе как чрез преодоление православных ересей, определившихся под именами русских атеизма, материализма и коммунизма“106.
Схожие идеи высказывал Д.П. Святополк-Мирский относительно русской и советской литературы в своих многочисленных рецензиях, опубликованных в „Евразии“ и в альманахе „Версты“. В своей скандально знаменитой статье „Веяние смерти в русской литературе Серебряного века“, которая послужила причиной для бойкота Святополк-Мирского со стороны эмигрантской общественности, левоевразийский критик также писал, что поэзия Серебряного века была упаднической, несущей в себе не здоровый Эрос, а декадентский Танатос, и ее исчезновение с исторической арены вместе с изгнанием большинства ее представителей за границу, процесс естественный и, более того, необходимый для оздоровления русской литературы. Старое и клонящееся к смерти умирает для того, чтобы расчистить дорогу новому, полному жизни. В этом смысле большевистская революция и советская цивилизация открывают новую эру, новые задачи, новые чувства и поэтому советская литература много выше, самобытнее, живее, чем эмигрантская, являющая собой осколок Серебряного века и показывающая: какое медленное и тлетворное угасание ждало бы русскую литературу, если б не очистительная гроза Революции. „Что она (эмигрантская литература — Р.В.) менее значительна, чем одновременная продукция советских писателей — очевидный факт, который не оспаривается никем (кроме разве великих писателей самой эмиграции)“ — писал Святополк-Мирский в обзорной статье „Заметки об эмигрантской литературе“ в „Евразии“107. Критик замечал при этом, что писатели старшего поколения (Ходасевич, Шмелев, Ремизов) не сделали в эмиграции ничего такого, что могло бы сравниться даже с их собственными произведениями „российского периода“108, младшее же поколение (Алданов, Краснов, дон Аминадо) писатели буржуазных, среднекультурных вкусов109. Что касается тех, кто сформировался в самой эмиграции (Поплавский, Экерсдорф, М. Струве), то они живут уже не российскими, а заграничными темами и настроениями, оторваны от русской поэтической тематики110. Среди советских поэтов Святополк-Мирский высоко оценивал Маяковского, Пастернака, Светлова, Тихонова111. Марину Цветаеву он отказывался считать эмигрантским поэтом и отмечал, что все поэтические пристрастия и „точки соприкосновения“ ее с другими поэтами — в Москве, то есть что она теснее связана с советской литературой, чем с эмигрантской, сиречь доживающим жизнь осколком литературы Петербургской Империи112.
8. Левые евразийцы о марксизме
Другое не менее принципиальное расхождение между правыми и левыми евразийцами — отношение к марксизму. Если правые евразийцы, несмотря на меткий и глубокий анализ философских идей марксизма (осуществленный прежде всего Н. Н. Алексеевым и С. Л. Франком)113, все же считали его западнической теорией, в принципе неприменимой к российским условиям и обреченной стать причиной кризиса первого фазиса советской цивилизации, то левые евразийцы отводили ту же роль не марксизму как таковому, а вульгарному, упрощенному марксизму. Так, в передовице „Путь евразийства“ философия вульгарного марксизма названа убогой и дефективной114. В то же время к самой философии марксизма этот радикальное отрицание его вульгаризации, видимо, не относится. Л. П. Карсавин писал об этом: „Мы уверены, что здоровые зерна марксизма рано или поздно отсеются и обнаружат свою жизненно-действенную силу; по нашим наблюдениям это уже и совершается в СССР, хотя медленно и мучительно“115. Карсавин осуждал слишком эмоциональных и апологетов, и ниспровергателей марксизма, равно не понимающих, что любая человеческая теория не может быть ни абсолютной истиной, ни, тем более, абсолютной ложью: „… необходимо научно-критическое отношение к марксизму к марксизму, т.е. не безответственное дешевое критиканство и догматическое огульное отрицание, а выделение и осознание того, что в марксизме положительно и связано с будущим“116. А. Кожевников высказывался по этому поводу схожим образом: „…официальная философия СССР и не так уж элементарна. Можно, конечно, не быть марксистом, но утверждать, что учение, нашедшее сотни тысяч последователей во всех концах мира, сплошная нелепость, все же рискованно“117.
П. Н. Савицкий и Н. Н. Алексеев обвиняли левых евразийцев в том, что они-де „капитулировали перед марксизмом“, занялись его беспрецедентным „философским восхвалением“ и фактически сошли с позиций собственно евразийства, которое опирается на идеи русской религиозной, идеалистической философии118. Это явное упрощение отношения левых евразийцев к марксизму.
Конечно, левые евразийцы, будучи религиозными консерваторами и сторонниками цивилизационного подхода не могли принять и не принимали исторический материализм, атеистический и экономикоцентристский, универсалистский взгляд на историю, то есть не принимали суть марксизма. „Конечно, мы еще меньше марксисты, чем федоровцы“ — сказано в манифесте „Путь евразийства“. С другой стороны, левые евразийцы, действительно, утверждали: „изо всех западных мыслителей нам стал самым близким — Маркс“119, отмечая как достоинство марксизма его несозерцательность, наличие в нем, как сейчас выражаются, „деятельностного подхода“. В „Пути евразийства“ далее говориться: „К Марксу привлекает нас не только его колоссальная теоретическая власть над конкретными историческими массами, не только сверхчеловеческая, страстная направленность его этико-политической воли, но больше всего та … установка на действие, на философию делаемую, а не думаемую“120. По сути дела левые евразийцы предлагали не отвергать весь марксизм как сплошное заблуждение, а увидеть те же проблемы, которые поставил и решает марксизм, и которые, несомненно, носят объективный характер, под углом религиозной философии и переосмыслить в терминах религиозного мировоззрения явные достижения марксистской философии. В этом смысле они и отмечали духовную близость Маркса и Федорова: „Философы до сих пор только разными способами истолковывали мир, но дело в том, чтобы его переделать“. Эти слова Маркса („Тезисы о Фейербахе“), которые могли бы быть сказаны и Федоровым, всецело принимаются нами»121. Кстати говоря, о близости духа учения Федорова духу советской цивилизации писали не только левые евразийцы. Философ и историк русской философии Н. О. Лосский отмечал, что профессор Харбинского университета Н. А. Сетницкий видел в технических проектах Советского правительства «несомненное влияние и реализацию идей Федорова, хотя его имя, имеющее сильную религиозную окраску, нигде не упоминается»122.
Однако левые евразийцы не были и эпигонами Федорова: «И Федоров, и Маркс должны быть преодолены Но в диалектике всякого будущего евразийства они останутся моментами решающего значения. В евразийстве должно раскрыться полностью то, что у Федорова и у Маркса раскрывается не полно, односторонне, не досказано — идея Общего Дела и идея Мироделания, отменяющего Миросозерцание»123. Итак, левоевразийская философия есть никакой не «салонный коммунизм», как хотелось бы считать ее пристрастному оппоненту П. Н. Савицкому, это другой, немарксистский вариант советской философии, это, если хотите — православная советская философия, которая осмысляет те же проблемы, что и марксизм, в том числе и саму советскую цивилизацию, но осмысляет по своему, черпая идеи и методы из религиозной интеллектуальной традиции — у Федорова, у Маркса… Внешняя перекличка идей левого евразийства и марксизсма послужила причиной указанной аберрации в восприятии правых евразийцев, ошибочного отождествления левого евразийства и коммунизма.
9. Левые евразийцы о роли Православия в евразийской идеологии
Для правых евразийцев Православие было основой евразийской идеологии и в религиозной политике большевиков они видели один лишь негатив. Левые евразийцы, конечно, тоже не приветствовали гонения на Церковь, расстрелы священников, ущемление прав верующих в СССР. Но они видели и определенную пользу в дискуссии с марксистами-атеистами, так как она, с их точки зрения, способствует очищению православного учения от инородных и необязательных историко-культурных напластований: «Надо значит, посмотреть какой „дух“ им (марксизмом — Р.В.) отрицается, может быть, такой „дух“, что его и не стоит защищать?»124. Вместе с тем такой спор, возможно, полезен и для самого марксизма, который, осмысляя положения религии, получит уникальный шанс лучше понять сам себя, свои фундаментальные, тесно связанные с проблемой Абсолюта категории, прежде всего, категорию материи: «А возможно, что и „материя“ социалистов не такова, что ее пристало отвергать тем, кто ныне радуется воплощению Бога?» — задает неожиданный вопрос Л. П. Карсавин125.
Вообще же левые евразийцы, в отличии от правых отказывались от прямого фундирования евразийской идеологи в православном богословии (хотя и не отвергали ее связи с мирочувствованием православия и православной философией). Отношения политики и веры для левых евразийцев принимали характер вопроса сугубо личного выбора: «..есть Божье и есть „кесарево“ … Нельзя их смешивать … „кесарево“, т.е. вся необозримая сфера политических и социальных проблем, должно быть в каком-то смысле .. Руководящим принципом должен здесь быть дуализм религии и „политики“ или социологии»126.
Надо заметить, что несмотря на то, что правые крайне резко критиковали левых за это, такой подход в общем-то согласуется с евразийством в целом. Дело в том, что еще правые евразийцы призывали другие народы России-Евразии создавать свое собственное, национальное, нерусское евразийство, которое наряду с русским евразийством вошло бы в парадигму «общеевразийского патриотизма». Однако очевидно, что узбекское или бурятское евразийство не может опираться на православное богословие, также как русское и украинское евразийство не может согласовываться с исламом и буддизмом. На эту «болевую точку» евразийства обратил внимание еще П. Бицилли. В статье «Два лика евразийства» он писал: «Евразийская православная партия — внутреннее противоречивое понятие … В единую евразийскую партию, как ее рисуют себе евразийцы, не найдет себе доступа всякий сущий в великой России язык … Евразийцы, гонясь за призрачным „Образом Совершенства“ евразийского православного Царства, оказалось не в состоянии согласовать своей концепции Евразийской Империи со своим идеалом Православной Руси…»127. Следует признать, что позиция левого евразийства, отодвигающая на второй план религиозные основания евразийской концепции, которые разделяют различные евразийские народы и выдвигает на первый план культурологические, историософские и особенно футуристические аспекты, которые их объединяют, выглядит более реалистично. В этом смысле вполне возможны комплиментарные друг к другу православное, исламское, буддистское, иудаистское евразийство и даже «марксистское евразийство» (русский, евразийский коммунизм). Единой, интегральной основой для них может стать признание феномена евразийской цивилизации со всеми ее особенностями. Надо сказать, что правые евразийцы меньше всего верили в перерождение марксизма в сторону цивилизационной, национальной идеи и как раз в этом они оказались неправы: свидетельство тому — само существование современного «русского коммунизма» Г. Зюганова и Ю. Белова.
10. Общая характеристика левого евразийства
Итак, основные отличия левого евразийства от правого состояли в следующем:
- левое евразийство признавало не только национальный характер Русской Революции 1917 года, покончившей с ориентированной на Европу империей и открывшей возможность самобытного развития русско-евразийской цивилизации, но и ее интернациональный характер, открывающий новую эру в мировой истории, несущий оригинальные идеи и надежды всему человечеству, связанные при этом с глубинами русского духа;
- левое евразийство видело в советской цивилизации не переходный этап к некоему «новому Московскому царству», а следующий, оригинальный, творческий период русско-евразийской истории со своими собственными, доселе этой истории неизвестными задачами;
- принимая советскую цивилизацию, левое евразийство признавало марксизм как одно из ее выражений, но не в его западническом вульгаризированном варианте, а в варианте творческом, напитанном «почвой». Левые евразийцы предсказывали развитие марксизма в направление русской и евразийской национальной идеологии и возникновение на базе этого «русского марксизма» оригинальной философской традиции. Левые евразийцы считали при этом, что русская религиозная философия в ее новом советском варианте должна и обязана вести диалог с марксизмом, брать из него наиболее плодотворные идеи и творчески их переосмысливать, в частности, опираясь на учение Федорова, но в то же время диалектически преодолевая его;
- левые евразийцы, наконец, не думали, что советско-евразийское государство может быть теологической идеократией на базе православия. Не отрицая православного характера евразийской идеологии, прежде всего, для русских евразийцев (нерусские евразийцы, естественно, будут иметь иной религиозный базис), левые евразийцы объявляли религию частным делом и сосредотачивали свое внимание на геополитических, культурологических, историософских и других аспектах евразийской доктрины.
Следует признать, что левое евразийство было естественным и логичным развитием идей евразийства первоначального и многие его прозрения и положения до сих представляют немалый интерес.
11. Современное левое евразийство
Одним из веских аргументов в пользу жизнеспособности, органичности и определенной правоты левого евразийство является его возрождение в постсоветской России. Причем, если в случае других направлений неоевразийства (Дугин, Панарин, Пащенко, Кожинов и т.д.) наблюдалось непосредственное обращение к наследию классиков евразийства и определенная его интерпретация с учетом изменившейся интеллектуальной, философской и политической обстановки, то современное левое евразийство первоначально сформировалась без прямой связи с идеями левых евразийцев 20-х годов. Его последователи заново открыли основные идеи левого евразийства — о традиционном для России, органическом характере советской цивилизации, об особой национальной и интернациональной миссии Русской Революции и т.д.
Современное левое евразийство представлено Т.А, Айзатуллиным, Р. Р. Вахитовым, И. Игнатьевым, С.Г. Кара-Мурзой, С. А. Телегиным, И. А. Тугариновым и другими. К изданиям этого направления общественно-политической мысли можно отнести ряд Интернет-проектов: сайт «Ситуации в России» (затем «Кризис в России») и размещенный на нем альманах «Восток», сайт «Красная Евразия», сайт Т. А. Айзатуллина. К сожалению, печатных периодических изданий и сборников современных левых евразийцев на сегодняшний день не существует, но представители данного направления активно печатаются в газетах и журналах левопатриотической и иногда правопатриотической оппозиции — «Советская Россия», «Правда», «Завтра», «Наш современник», «Русский дом» и др. Самые крупные идеологи современного левого евразийства имеют книги, где изложены базовые положения этой доктрины — «Советская цивилизация» и «Манипуляция сознанием» С.Г. Кара-Мурзы и «Теория России» Т. А. Айзатуллина.
В наши задачи не входит подробное рассмотрение взглядов левых неоевразийцев, тем более, уже существуют исследования такого рода128. Мы ограничимся здесь указанием на основные отличия современного левого евразийства от классического.
Прежде всего, современные последователи левоевразийской парадигмы стремятся найти перекличку теорий цивилизационного подхода не с классическим марксизмом Маркса и Энгельса, а с западным неомарксизмом, прежде всего, в лице философии А. Грамши и в меньшей мере мыслителей Фракфуртской школы. Далее, советскую цивилизацию они рассматривают через призму теории традиционного общества, обладающей, на наш взгляд, большим эвристическим потенциалом применительно к обществам неевропейского типа. Наконец, они уделяют большое внимание вопросам идеологии, подробно анализируя механизмы манипуляции сознанием, взятые на вооружение современными буржуазными демократиями.
По нашему мнению, левое евразийство имеет хорошие перспективы развития. На сегодняшний день фактически не разработаны еще, например, вопросы левоевразийской философии, которая могла бы переосмыслить наивысшие достижения советского марксизма (Ильенков, Батищев и другие) с позиций русской религиозной философии всеединства, концепций симфонической личности и платонической теории идеального. Разработка их укрепила бы «связующую нить» между классическим и современным левым евразийством.
Р. Р. Вахитов,
кандидат философских наук,
Башгосуниверситет, г. Уфа
1. См. работы А. В. Соболева, С. М. Половинкина, Н. Ю. Степанова, А. Г. Дугина, Л. Новиковой, И. Сиземской и др.
2. — см. Н. Ю. Степанов «Попытки практической работы евразийцев в Европе, как политической организации в 1920–1930-х годах». Электронный вариант размещен на сайте «Гумилевика» (www.gumilevica.kulichki.net)
3. -С. М. Половинкин Евразийство и русская эмиграция//Трубецкой Н. С. История. Культура. Язык М., 1995, с. 761
4. -С. С. Хоружий Красавин, евразийство и ВКП// Вопросы философии 1992, №2, с. 84
5. — Анна Саакянц «Марина Цветаева. Жизнь и творчество», Часть 2 "Заграница 7. Последняя Франция (1937-июнь 1939) Сентябрь 37-го — июнь 39-го. Цит. По электронному варианту с сайта «Мир Марины Цветаевой. Культурное наследие Серебряного век»
6. -А. Исаев Евразийство: идеология государственности// Общественные науки и современность 1994 №5
7. — см. М. Ларюэль "Идеология русского евразийства или мысли о величии империи М., 2004, с. 38
8. — показательна та оценка, которую дает А. Саакянц С. Эфрону в указанном сочинении (7 главка 2 части), где она упрекает его в … предательстве русской культуры, сохранявшееся в эмиграции, но якобы разрушенной в СССР, как будто советская культура в наивысших своих проявлениях (Есенин, Пастернак, Кузнецов, Рубцов, Шолохов, Фадеев и т.д.) не была прямым и органичным продолжением классической русской культуры
9. — С. С. Хоружий Указ. соч. с. 83
10. — там же
11. — Н. С. Трубецкой Наследие Чингис-хана М., 1999, с. 276
12. -П. Н. Савицкий Континент Евразия, М., 1997, с. 52
13. — С. С. Хоружий Указ. соч. с. 83
14. — В. Я. Пащенко Социальная философия евразийства М., 2003, с. 41
15. — В. Я. Пащенко Социальная философия евразийства М., 2003, с. 40
16. — В. Я. Пащенко Социальная философия евразийства М., 2003, с.с. 43–45
17. — А. В. Самохин Исторический путь евразийства как идейно политического течения//Актуальные проблемы гуманитарных наук. Сб. научных статей Вып. 8. -М: Альфа, 2002; Он же Современное левое евразийство как идейно-политический наследник евразийства 20-х годов ХХ века// Актуальные проблемы гуманитарных наук. Сб. научных статей Вып. 10. -М: Альфа, 2004
18. см. Самохин Александр Владимирович Евразийство как идейно политическое течение в России ХХ века Специальность 23.00.01 — теория политики, история и методология политической науки Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Москва, 2004
19. Путь евразийства (передовая статья)//Мир России-Евразия. Антология М., 1995, с. 299
20. — "Россия между Европой и Азией: евразийский соблазн, М., 1993, «Пути Евразии», М., , «Исход к Востоку» М., Добросвет, 1997, П. Н. Савицкий «Континент Евразия», Аграф, М., 1997, Н.. Трубецкой «Наследие Чингис-хана», Аграф, М., 1999, Н. Н. Алексеев Русский народ и государство, Аграф, М., 2000, , Г. В. Вернадский Начертание русской истории Спб 2000, Я. Бромберг Евреи и Евразия М., Аграф 2002,
21. — В 1992 году в журнале «Вопросы философии» (№2) были опубликованы статьи Л. Карсавина и А. Кожевникова (А.Кожева) под одним названием «Философия и ВКП», впервые опубликованные в «Евразии» (1929 №20) Тогда же 1992 году в сборнике "Отечественная философия: опыт проблемы, ориентиры исследования М. 1992 увидели свет две левоевразийские статьи Карсавина — «Оценка и задание» (впервые — «Евразия»Ю Париж, 1928 №3) и "От доктрины к идее (рукопись из архива П. Н. Савицкого (ИГАОР)) В 1995 году в издательстве «Высшая школа» вышла антология «Мир России-Евразия», где в части 2 «Раскол евразийства» опубликованы два материала из «Евразии» — статья Карсавина «Социализм и Россия» и анонимная передовица «Путь евразийства» (к ним присовокуплены критические отзывы о левом евразийстве — Трубецкого, Алексеева и Савицкого) В 1997 году вышла антология «Русский узел евразийства. Восток в русской мысли. Сборник трудов евразийцев» (составитель — Ключников), где перепубликованы некоторые критические опыты Святополк-Мирского из «Евразии» и «Верст».В 2002 г. в Санкт-Петербурге увидел свет сборник Д.П. Святопок-Мирский «Поэты и Россия Статьи. Рецензии. Портреты. Некрологи», где помещены примерно те же несколько рецензий из «Евразии» и «Верст», несущие отпечаток левоевразийских идей (отметим "Тютчев (к 125-летию со дня рождения, «Некрасов», «Зинаида Гиппиус», «Хлебников», «Э. Багрицкий „Юго-запад“, „Заметки об эмигрантской литературе“). Также в 2000 году в журнале „Философские науки“ (№2) была переиздана статья В. Я. Сеземана „Большевистская философия в Советской России“ (впервые опубликована в журнале Der Russische Gedanke №2 за 1931 год (на немецком языке)). В. Я. Сеземан был близким другом Л. П. Карсавина, участником „Евразии“ и впоследствие руководил евразийской группой в Литве. Его указанная статья близка к левоевразийской оценке советской философии (см. для сравнения Л. П. Карсавин „Философия и ВКП“). В 1991 году в журнале „Новый мир“ (№1) была переиздана статья Л. П. Карсавина „Государство и кризис демократии“ (впервые издана в литовском журнале „Очаг“ 1934 год №5,6 на лит. языке). Она написана после выхода Карсавина из левоевразийской группы, но несет на себе печать левого евразийства (в частности, в оценке учения Маркса)
22. — Основы евразийства М., 2002 (здесь помещены статьи Карсавина „Основы политики“ (1927) и Сувчинского „Сила слабых“ (1921), Л. П. Карсавин „Религиозно-философские сочинения“ М., 1992 в 2-х томах, как явствует из названия и послесловия составителя не претендовали на полноту и сборник не содержит политической публицистики Карсавина „парижского периода“, сборник Русский узел евразийства. Восток в русской мысли. Сборник трудов евразийцев» М., 1997 содержит статью Сувчинского «К преодолению революции» (1923)
23. — укажем на работы С. С. Хоружий «Карсавин, евразийство и ВКП»//Вопросы философии 1992 №2,, О. А. Казина «Д.П. Святополк-Мирский и евразийское движение»// Начала 1992 №4, В. В. Перхин «Русская поэзия в оценке Д.П. Святополк-Мирского» // Д.П. Святополк-Мирский Поэты и Россия. Статьи. Рецензии. Портреты. Екрологи Спб, 2002 (с.с. 1013 посвящены евразийскому периоду его творчества)", Анна Саакянц «Марина Цветаева. Жизнь и творчество», М., 1999, где есть множество отступлений о С. Я. Эфроне, особенно интересны Часть 2 «Заграница 5. Оползающая глыба (окончание) (1928–1929 годы) о газете „Евразия“ и 7. „Последняя Франция 1937 — июнь 1939) Сентябрь 37-го — июнь 39-го“ об отношениях С. Я. Эфрона и ГПУ.
24. — А. Г. Дугин КПРФ и евразийство/Основы евразийства М., 2002
25. — см. об этом, напр., в статье Г. А. Зюганова „Строитель державы“//»Правда", 10–15 декабря 2004 года №140 (28754)
26. — см. А. А. Зиновьев Коммунизм как реальность, В. В. Кожинов Россия: век 20, в 2 книгах, С.Г. Кара-Мурза Советская цивилизация, в 2 томах
27. — Л. И. Новикова, И. Н. Сиземская «Евразийский искус»/Мир России-Евразия. Антология М., 1995, с. 8
28. — там же
29. — М.Ларюэль Идеология русского евразийства или мысли о величии империи М., 2004, с. 37
30. — там же
31. — см. А. Г. Гачева Неизвестные страницы евразийства конца 1920 -1930-х годов. К. А. Чхеидзе и его концепция «совершенной идеократии» /Вопросы философии №9 2005 -С.-С. 148–149
32. — И. А. Исаев Евразийство: идеология государственности//Общественные науки и современность 1994, №5, с. 43; о саморекомендации Н. В. Устрялова как левого евразийца см.
33. — Анна Саакянц «Марина Цветаева. Жизнь и творчество», Часть 2 "Заграница 5. Оползающая глыба (окончание) (1928–1929 годы). Цит. По электронному варианту с сайта «Мир Марины Цветаевой. Культурное наследие Серебряного век». http://www.ipmce.su/~tsvet/WIN/saakyan/saakMT21.html)
34. — С. С. Хоружий Карсавин, евразийство и ВКП
35. — впоследствие некоторые из них, увы, пошли именно по этому пути
36. — см. об этом протоколы допросов Д.П. Святополк-Мирского в НКВД, опубликованные в книге Д.П. Святополк-Мирский «Поэты и Россия: статьи, рецензии, некрологи, портреты», Спб, 2002, с.с. 287–290
37. — цит. По О. А. Казина Д. П. Святополк-Мирский и евразийское движение//Начала №4, 1992, с. 85
38. см. напр. П. Савицкий "Газета «Евразия» не есть евразийский орган//Мир России-Евразия М., 1995
39. В. В. Перхин Русская поэзия в оценке Д.П. Святополк-Мирского//Д.П.Святополк-Мирский Поэты и Россия. Статьи. Рецензии. Портреты. Некрологи, Спб, 2002, с. 11
40. — Ф. Ашнин В. Алпатов Евразийство в зеркале ОГПУ-НКВД-КГБ,, Вестник Евразии №2, 1996
41. — см. об этом А. Саакянц Указ. соч. Часть 2 Заграница 7. Последняя Франция "1937 — июнь 1939) Сентябрь 37-го — июнь 39-го
42. — 1928 №1
43. — 1928, №3
44. — 1928, №6, №8
45. — 1929 №10
46. 1929, №11
47. — 1929 №11
48. — 1929, №16
49. 1929, №13
50. — 1929, №20
51. 1929 №11
52. 1929 №22–23, 25–35
53. — 1929 №9
54. 1929, №16, 18, 19
55. — 1929 №12
56. 1928 №5
57. 1928 №5
58. — 1929 №8
59. 1929 №9
60. — 1929 №10
61. — 1929 №11
62. -1928, №5
63. -1929, №26–28
64. -1929, №31–32
65. — 1929 №9
66. -1928 №3
67. — 1929 №33–34
68. 1929, №8
69. — см. Путь евразийства (передовая статья)// Мир Россия-Евразия М., 1995, с. 299
70. — М. Ларюэль Идеология русского евразийства или мысли о величии империи М., 2004, с. 39
71. — см. Путь евразийства (передовая статья)// Мир Россия-Евразия М., 1995, с. 298
72. — там же
73. цит. по А. В. Соболев Своя своих не познанша. Евразийство: Л. П. Карсавин и другие (конспект исследования)//Начала №4 1992, с. 51
74. — см. об этом в его «Евразийском соблазне»
75. — переопубликоваано А. Г. Дугиным в сборнике «Континент Евразия», М., 1997
76. — «Континент Евразия», М., 1997, с. 272
77. — как уже говорилось, это отмечает и В. Я. Пащенко в монографии «Социальная философия евразийства», а также А.. Гачева в статье "Неизвестные страницы евразийства конца 1920–30-х годов. К. А. Чхеидзе и его концепция «совершенной идеократии»
78. — см. об этом в в знаменитой работе Г. В. Флоровского «Евразийский соблазн»
79. — см. об этом статью Н. Н. Алексеева «Евразийцы и государство»
80. — см. об этом статью А. В. Соболева «Свои своя не познаша.. // Начала 1992 №4
81. — этой мистификации поддались даже лидеры евразийства, в том числе П.Ню. Савицкий. В 1927 году он тайно посещал СССР и встречался там с „евразийцами“ из „Треста“ (на самом деле, переодетыми чекистами). Об операции „Трест“ подробнее см. Б. Рукавишников „Незримая паутина. ОГПУ-НКВД против белой эмиграции“ М., 2004 (особенно главку „Трест“ и евразийцы», стр. 129–132), см. также работу Половинкина об истории евразийской группы: С. М. Половинкин «Евразийство и русская эмиграция»
82. — см. А. Г. Гачева Указ. соч. -С. 150
83. — Путь евразийства (передовая статья)// Мир Россия-Евразия. Антология М., 1995, с. 299
84. — Континент Евразия М., 1997, с.с. 52–53
85. — Путь евразийства … с. 299
86. — на эту особенность в восприятии кламарцами революции уже указывала А. Г. Гачева: «Если в „Исходе к Востоку“ революция представала стихийным бунтом народа против европеизации … то идеологи „Евразии“ видели в революции начало новой эры — эры подлинного исторического творчества» А. Г. Гачева Указ. соч. -С.-С. 158–159
87. — там же
88. — Л. Карсавин Оценка и задание //Евразия №3
89. — Путь евразийства … с. 299
90. — там же
91. — см. об этом статью Н. В. Устрялова «Кризис современной демократии» в сборнике Н. В. Устрялов «Национал-большевизм» М., 2003
92. — цит. по О. А. Казина «Д.П. Святополк-Мирский и евразийское движение»///Начала 1992, №4, с. 86
93. — там же
94. — цит. по Мир Россия-Евразия М., 1995, с. 293
95. цит. по С. С. Хоружий Карсавин, евразийство и ВКП//Вопросы философии 1992, №2, с. 63
96. — Л. П. Карсавин Социализм и Россия/Мир Россия-Евразия М., 1995, с. 294
97. — там же
98. — М. Ларюэль Указ соч. с. 38
99. — Кожевников Философия и В. К. П. //Вопросы философии 1992 №2
100. — там же
101. — тпам же, с. 74
102. — там же
103. — Карсавин Философия и В. К. П.//Вопросы философии 1992 №2, с. 76
104. — там же с. 77
105. — там же
106. — см. Д.П. Святополк-Мирский «Заметки об эмигрантской литературе»//Д.П. Святополк-Мирский Поэты и Россия: статьи, рецензии, портреты, некрологи Спб, 2002, с. 148
107. — там же с. 149
108. — там же
109. — там же с. 150
110. — см. Указ. соч. рецензии
111. — см. Указ соч. с. 149
112. — см. об этом в новейшей монографии В. Я. Пащенко «Социальная философия евразийства», М., 2003
113. — Мир России-Евразия с.299
114. — Л. П. Карсавин «Социализм и Россия» «Евразия» №6//Мир России-Евразия … с. 293
115. — там же
116. — А. Кожевников Философия и В. К. П. Евразия №16 (1929)//Вопросы философии 1992 №2
117. — с.
118. — Путь евразийства (передовая статья)/"Евразия" 1929 №8, см. также современное издание этой статьи Мир России-Евразия. Антология М., 1995, с. 300
119. — Мир России-Евразия М., 1995 с.300
120. — там же
121. — Н. О. Лоссикий История русской философии М., 1991, с. 90
122. — там же
123. — там же, с. 295
124. — там же
125. — Л. П. Карсавин Социализм и религия Евразия№8 1929//Мир России-Евразия с. 297
126. — П. Бицилли Два лика евразийства//Россия между Европой и Азией: евразийский соблазн М., 1993, с. 283
127. — см. указанные статьи А. В. Самохина
Все права защищены. Копирование материалов без письменного уведомления авторов сайта запрещено
