Россия нашего времени вершит судьбы Европы и Азии. Она — шестая часть света, Евразия, узел и начало новой мировой культуры" «Евразийство» (формулировка 1927 года)

Nota Bene Наши статьи отвечают на вопросы Кто такие евразийцы? и  Кто такие антиглобалисты? В Библиотеке представлены разделы Классики евразийства, Современная евразийская публицистика, Советская цивилизация и т.д. Читайте Архив Евразийского Проекта Рустема Вахитова, выходившего на страницах газеты «Истоки» с 2000 г. Наши Архивы Евразийский Проект Нет Войне в Ираке! Первоисточники евразийства Начата работа над Библиотекой первоисточников евразийцев: 20–30-е годы Наши Соратники Noopolis Интернет против Телеэкрана «Демшиза» Сергей Георгиевич Кара-Мурза КПРФ.РУ Советская Россия Кнопки

Андрей ОКАРА © Історія української літератури: Made in U.S.A. Грабович Григорій. До історії української літератури. (Дослідження, есеї, полеміка). Київ: Критика, 2003. 631 с. (Грабович Григорий. К истории украинской литературы. (Исследования, эссе, полемика). Киев: Критика, 2003. 631 с.) ISBN 966-7679-27-6 “Вымывание смыслов”, имевшее место на Украине на протяжении, как минимум, всего XX века, коснулось, помимо прочих гуманитарных сфер, и такой специфической, как литературоведение. В 1970-1990-х годах украинские науки о литературе (прежде всего, теория литературы и история литературы) представляли собой довольно печальное зрелище: со всех сторон заедала заидеологизированность, давил дискурс “официальной народности”, формат эпохи не предусматривал интеллектуальной изящности, о каких-либо современных исследовательских методологиях речь вообще не шла, а сами “теоретики” занимались по большей части или литературной критикой, или бесконечной разработкой теории соцреализма. Украинская классическая литература, выведенная из процесса постоянного переосмысливания, без современных прочтений казалась тоскливой, скучной, однообразной и непривлекательной провинциальной словесностью, в которой открыть какие бы то ни было новые смыслы уже совершенно невозможно. На Украине не сформировалось ни своего Юрия Лотмана, ни своего Игоря Смирнова, ни своего Александра Панченко, ни даже своего Вадима Кожинова. И это при том, что в первой половине XX века за украинским литературоведением значились немалые достижения — оно отмечено именами выдающихся ученых: Сергея Ефремова, Владимира Перетца, Дмытра Чижевского, Александра Билецкого, Мыколы Зерова, Сергея Маслова и т.д. Профессор Гарвардского университета Григорий (Джордж) Грабович — один из очень немногих современных авторов, кто пишет об украинской литературе так, что и в научных кругах, и в более широкой интеллигентской “тусовке” иногда случается резонанс по поводу его “прочтений”, иногда — острая полемика, иногда даже скандалы. В книгу вошли статьи, писавшиеся на протяжении почти тридцати лет — доклады на конференциях, полемические заметки и т.д. Тексты часто спонтанные, не претендующие на системность и концептуальность — потому и книга называется “До історії...” (“К истории...”), а не “Історія...”. Однако причина тут вовсе не в авторской фрагментарности, а в принципиальной установке: отказе от традиционной для столь нелюбимой Грабовичем советской историко-литературной науки нарративной формы. Последней присущ определенный “тоталитаризм” мышления — иерархичность, структурность, последовательность изложения, система авторитетов, представление о собственной “полноте” и “объективности” и т.д. Именно по этой причине на Западе идет постоянная дискуссия о неуместности истории литературы как науки и университетской учебной дисциплины, ее постепенно вытесняет общее литературоведение и литературная критика. Сфера историко-литературных и теоретических интересов Грабовича — украинская литература во все периоды своего существования — от “Слова о полку Игореве” и до современного литературного процесса, самая известная и ценная его работа — “Поет як міфотворець: Семантика символів у творчості Тараса Шевченка” (1982; укр. пер. 1991 и 1998). Но разбираемая книга отражает лишь некоторые направления авторских интересов. В первом из четырех разделов речь идет о теоретических проблемах, о периодизации литературного процесса, о соотношении теории, истории и социологии литературы. Ценна интенция Грабовича: история литературы — это не только история текстов, не только статичная концепция, но и вполне динамичная система смыслов, история рецепции тех или иных текстов в ту или иную эпоху. То есть, конечно, это уже давно известно и без Грабовича, но в украинском литературоведении — пока не всем. Во втором разделе собраны компаративистские исследования о взаимоотношениях украинской литературы с двумя наиболее важными для ее становления литературами — русской и польской, а также статья о еврейской теме в творчестве украинских писателей. Третья часть посвящена расставлению смысловых “акцентов” в творчестве любимых Грабовичем либо принципиально значимых для литературного процесса писателей — Иоанна Вишенского, Павла Тычины, Ивана Котляревского и т.д. Последняя, четвертая, часть книги составлена из полемических заметок. Например, можно ли украинскую нацию считать "неисторической", а украинскую литературу “неполной”? Занятно и эссе “"Кобзар", "Каменяр" і "Дочка Прометея": українські літературознавчі парадигми та їхні підтексти”, в котором разбирается история "обронзовения" фигур Тараса Шевченко, Ивана Франко и Леси Украинки. Жаль, что в книгу не вошли многие интересные статьи Грабовича, например “Гоголь і міф України”, “Кохання з відьмами” (об Оксане Забужко) и т.д. Жаль, что в книге нет статей “Слідами національних містифікацій” и “Вічне повернення містифікацій”: в первой он “деконструирует” миф вокруг “Велесовой книги”, во второй, вслед за Эдвардом Кинаном, покушается на "святое" — на аутентичность “Слова о полку Игореве”. Его Грабович считает, по аналогии с макферсоновскими “Песнями Оссиана” и чешской Краледворской рукописью, мистификацией конца XVIII века — эпохи преромантизма и романтизма, а авторство приписывает богемскому иезуиту Йозефу Добровскому. В случае публикации в книге этих двух провокативных статей можно было бы рассчитывать, что какие-нибудь украинские “Идущие вместе” или неоязычники-“рунвировцы” за небольшое воздаяние ритуально сожгут несколько пачек увесистого фолианта где-нибудь у ворот американского посольства — обязательно в присутствии телекамер. Тираж моментально вырастет, коэффициент прочитанности уже купленных экземпляров будет сравним разве что с сорокинским, сам импозантный Грабович мгновенно станет героем светской хроники — его покажут по всем украинским каналам, по одному американскому и даже по НТВ. Авторские сокрушения по поводу того, что на первое издание этой книги (1997) за шесть лет в прессе появилось только пять содержательных отзывов, останутся в прошлой жизни. Вообще, Грабовича много кто в Киеве считает “агентом западного влияния”, даже “сотрудником ЦРУ” (правда, эти “много кто” — по преимуществу литературоведческая братия старшей генерации). Согласно такой “тусовочной” версии, он “заслан” на Украину для того, чтобы “подрывать устои”, то есть переосмысливать украинскую литературу в категориях постструктурализма. Однако это еще вопрос — кто в большей степени подрывает “устои”: те, кто пытается казалось бы известным вещам дать новую жизнь, либо те, кто готов умучить новое поколение читателей и исследователей старыми железобетонными теоретическими конструкциями, как то делают авторы, к примеру, квазиакадемической “Історії української літератури XX століття”, несколько раз переиздававшейся за последнее десятилетие (1993, 1998). Свою концептуальную задачу Григорий Грабович видит в том, чтобы на смену “тоталитарному”, “советскому” литературоведению, в котором интерпретация литературы держалась, как он пишет, на “монополистично-авторитарных”, “идеологических”, “патриархальных”, “ксенофобских”, “антиинтеллектуальных”, “антизападных” нарративах, привести иную литературоведческую парадигму — основанную на “многообразии подходов”, на “свободе интерпретации” и т.д. И вот тут-то начинается самое интересное. Во времена “холодной войны” советскому тоталитарному политическому строю противопоставлялся в качестве антипода западный либерализм. Однако реально оказалось, что западный либерализм — система никак не менее тоталитарная, нежели советский коммунизм, другое дело, что принуждение в либеральном обществе осуществляется иными, “мягкими”, методами. Ненавидит Грабович своих оппонентов, судя по всему, не намного меньше, чем они его, только более культурно и толерантно — как и подобает западному профессору. Ничего не скажешь — в конечном итоге либерализм более эффективен в качестве технологии превращения нормальных людей в дебилов и моральных уродов, чем советский коммунизм. Оказывается, что внутренне свободными легче быть в тоталитарном обществе, чем в либеральном. Несвобода западных исследователей-гуманитариев иного рода, чем в свое время советских, но она, по большому счету, никак не меньше — чего стоит вся эта “корректность” — “политическая”, “этническая”, “расовая”, “гендерная”, “научная”, в конце концов. Не случайно американский исследователь Иммануил Валлерстайн, введший в оборот категорию геокультуры, отмечал, что обязательной “изнанкой” либерализма является расизм, ибо именно для либеральной идеологии актуально деление всех народов и культур на "цивилизованные" и “варварские”. Вот и Грабович: он обвиняет украинскую соцреалистическую литературу в заидеологизированности, в отсутствие эстетической оригинальности. Соцреализм как “неотделимая составляющая тоталитарной полицейской системы, орудие насаждения не только идеологии коммунистического режима, но и, вместе с нею целого комплекса русского империализма и колониализма, а в отношении украинской культуры — орудие ее провинциализации, прививки квази-сентиментальной популистской эстетики, неокотляревщины и т.д.”. Но чем тут подход Грабовича отличается от советского литературоведения, которое тоже избегало собственно эстетического анализа соцреалистических текстов, подменяя его идеологизированной риторикой? Конечно, оценки этого явления у советских апологетов и у американского профессора прямо противоположны, но ведь подход-то совершенно одинаков! А литература социалистического реализма еще ждет своего исследования именно в качестве эстетического феномена. Американский славист вполне виртуозно справляется с задачей по “новому прочтению” украинской литературы и перередактированию ее смыслов. Однако это еще не конец исследовательского пути: следующее слово — за исследованием метафизических аспектов в украинской литературе. Но едва ли подобная задача по силам Грабовичу, да и кому-либо другому, работающему в подобной методологии (о “старом” украинском литературоведении речь вообще не идет). Впрочем, едва ли такая задача по силам и кому-либо в современной украинской науке. Ну, а адептам, последователям, оппонентам и ненавистникам Григория Грабовича остается теперь “грызть” 630-страничный фолиант большого формата. Хорошо, если с таким же азартом и вдохновением, с каковым на киевской презентации самой книги, в Доме художника, присутствующими был съеден огромный торт, верхняя поверхность которого всеми разноцветными сливочными кремами повторяла суперобложку грабовичевой “Історії”.

Все права защищены. Копирование материалов без письменного уведомления авторов сайта запрещено