«Евразийство» (формулировка 1927 года)
| |
|
Россия нашего времени вершит судьбы Европы и Азии. Она — шестая часть света, Евразия, узел и начало новой мировой культуры"
«Евразийство» (формулировка 1927 года) |
| |||
  |
зав. справочно-библиографическим отделом библиотеки БГПУ ГОЛОСА СОВЕСТИ (Евразийские мотивы в книге С.Т.Аксакова “Детские годы Багрова-внука” и повести Мустая Карима “Долгое-долгое детство”) Воссозданием религиозно-нравственной основы уходящего русского и башкирского быта проникнуты книга С.Т.Аксакова “Детские годы Багрова-внука” и повесть Мустая Карима “Долгое-долгое детство”, воскрешающие в новом качестве общенациональной “лирики” семейную теплоту, мудрость и благословенность православной и мусульманской бытовой культуры. Особую значимость этим произведениям придает тот факт, что они появились в годы крушения национальных культурных традиций. У Аксакова — накануне крестьянской реформы, разрушившей патриархальные отношения в русской деревне, а у Мустая Карима — “во время распространения казенного атеистического барачно-казарменного быта и быта “коммуналок” в Советской России и накануне внедрения стандартизованного механизированного быта, который в обществе потребления стал важной частью массовой культуры, сферой манипуляций над общественным сознанием”, как характеризует эту эпоху исследователь Ю.К. Герасимов. Однако, если задуматься о правомерности сравнительного анализа произведений Аксакова и Мустая Карима — писателей разных эпох и культур, то главной их общей чертой будет не автобиографизм и даже не изображение детства, а та ненавязчивая защита традиционных ценностей, которая достигается подлинными художниками не через политическое или эстетическое фрондерство, а через поэтизацию национальной культуры. Законы совести и любви евразийского космоса вводятся в научный оборот автором данной статьи для того, чтобы четче обозначить приоритеты евразийской культуры как в плане ее многовекового самобытного развития, так и готовности к диалогу на равных с другими мировыми культурами. По мысли евразийцев начала ХХ века (Н.С. Трубецкого, П.Н. Савицкого и др.), различия между культурами в духовной сфере гораздо более глубоки, чем в материальной. Если предположить существование единой общечеловеческой культуры, то она будет способна лишь к удовлетворению чисто материальных потребностей при игнорировании или сведению к минимуму потребностей духовных, к навязыванию всему многообразию этносов единой примитивной массовой культуры. Предвидя эту опасность, евразийцы предлагали другую систему взаимодействия национальных культур, обладающую значительным числом самобытных элементов, объединенных, однако, общей функцией, жизнеспособную и перспективную в своем развитии. Моделью такой системы стала для них идея России-Евразии. Путь же к общеевразийской идентичности, по их мнению, должен лежать только через изучение истории и культуры, через самопознание. Как отмечает И.Б. Орлова – современный исследователь евразийства, “мысль о том, что самопознание есть единственная и наивысшая цель человека на Земле — очень старая. Ее высказал Сократ почти две с половиной тысячи лет назад. Но и он не придумал это, а прочел в надписи, начертанной на стенах священного храма Аполлона в Дельфах”. Вполне вероятно, что храмовое изречение “Познай самого себя” являлось осколком знаний погибшей гиперборейской цивилизации1, наследницей которой стала цивилизация евразийская. Как пишет историк М.Струнина, “есть сведения, что Дельфийский оракул Аполлона основали гипербореи. По словам Павсания (II в.), “местная поэтесса Бойо, написавшая гимн дельфийцам, говорит, что это прорицалище было основано в честь Бога людьми, прибывшими от гиперборейцев; в их числе был и Олен; он был первым пророком Бога и первый произносил пророчества в гекзаметрах””. Самопознание не только способно указать человеку или народу его истинное место в мире, но и приучить к мысли о том, что ни он сам и никто другой не может быть центром вселенной. От постижения собственной природы человек или народ приходит к осознанию равноценности всех людей и народов, и одновременно — к утверждению своей самобытности и пониманию уникальности собственной национальной культуры. Вместе с тем в этом состоит и суть нравственности. У евразийца Н.С.Трубецкого в статье “Об истинном и ложном национализме” есть очень важная мысль о том, что “при истинном самопознании прежде всего с необычной ясностью познается голос совести, и человек, живущий так, чтобы никогда не вступать в противоречие с самим собой и всегда быть перед собой искренним, непременно будет нравственен. В этом есть и высшая достижимая для данного человека духовная красота, ибо самообман и внутреннее противоречие, неизбежные при отсутствии истинного самопознания, всегда делают человека духовно безобразным”. Поскольку же нравственная проблематика является стержнем жизнеутверждающего творчества Аксакова и Мустая Карима, постольку их произведения пронизаны “голосами совести”, являющейся одним из важнейших законов евразийского космоса.В “Детских годах Багрова-внука” любые различия в характерах людей Сережа Багров пытается осмыслить с нравственных позиций: в свете своих представлений о хорошем и плохом. Между этими крайними полюсами он не допускает никакого компромисса. Ему становится “очень больно” от равнодушия любимой матери к природе, “совестно, стыдно” от собственного неумения работать подобно крестьянским ребятам. Он с отвращением слушает рассказы о старосте Мироныче, которому все сходит с рук; о ловком управителе Михайлушке, который “от крестьян пользуется и наживает большие деньги”. Сережа Багров в силу своего возраста еще не может осмыслить всех этих деяний, но его совесть безошибочно подсказывает ему, что эти поступки дурны и причиняют страдания многим людям. Как утверждает биограф Аксакова С.И.Машинский, “”Детские годы Багрова-внука” отличаются гораздо большей обнаженностью моральных оценок, чем “Семейная хроника”. Никогда “этический кодекс” Аксакова не выражался с такой определенностью, как в этой второй части трилогии”. Однако никакие грехи окружающих не побуждают Сережу Багрова к активному протесту, желанию творить суд над людьми. И в этом нет никакого благодушия и наивности. Как истинные христиане, Аксаков и его маленький герой принимают окружающих такими, каковы они есть. Трезвая моральная оценка, подчас даже излишне строгая, не влечет за собой немедленной расправы с самим человеком. В своей проповеди “О покаянии” Митрополит Антоний Сурожский говорит не только о приятии жизни во всем ее несовершенстве, но и о прощении как долге каждого христианина: “Простить означает посмотреть на человека, как он есть, в его грехе, в его невыносимости, какой он есть для нас тяжестью в жизни, и сказать: Я тебя понесу, как крест; я тебя донесу до Царствия Божия, хочешь ли того или нет”. И Аксаков “донес” всех героев своей автобиографии до этого Царствия, поэтому его книги и видятся одними из немногих “светлых пятен” на мрачном фоне русской “протестной” литературы ХIХ века.По закону совести живут и любимые герои Мустая Карима. Эта совесть сопряжена с разумной жертвенностью во имя блага ближнего. Такова Старшая Мать, пожертвовавшая своим личным счастьем ради семьи. “Совесть — “счет ведет всему”. Потому и самый строгий суд — тот, что каждый вершит над собой”, как замечает биограф М.Карима М.Н. Ломунова. В главе “Два суда” действие происходит в первое десятилетие Советской власти. Взбудраженные революционными событиями жители аула творят скорый и неправедный суд над своим односельчанином. Красивый Марагим и Круглый Талип пытаются образумить людей, но обезумевшая толпа совершает самосуд. Но суд совести до конца жизни не даст покоя зачинщику этого преступления и его исполнителю — вору и убийце Ярулле. Тенью прошел по жизни этот Ярулла: “Люди отринули его. Для их суда время ушло. Слезы, кровь, пролитые Яруллой, в горле комом запеклись”, как отмечает тот же литературовед. Тщетно пытался состарившийся убийца обрести покой рядом со своей жертвой на аульском кладбище: “Эй, люди! ... Вы лучше старайтесь за великие грехи и малые ваши прегрешения в свой срок свою кару получить! Торопитесь, не опоздайте!” . Максимализм революционной эпохи толкает на бессовестный поступок и главного героя повести. Одурманенный классовой ненавистью Пупок принимает участие в коллективном избиении беззащитного “Цапли”. Спустя годы, муки совести не дают покоя главному герою, не давая забыть невинно пролитую кровь: “В каждой капле крови, на землю упавшей, кто-то повинен — с той или с другой стороны. Но чтобы никто не виновен или виноваты обе стороны — не бывает”. В произведениях Аксакова и Мустая Карима герои на бытовом уровне живут в соответствии со своими эпохами. Но голоса совести в них при всем различии высоты и тембра звучат по единому закону евразийского космоса.Закон любви – другой наиболее универсальный и фундаментальный закон евразийского космоса. В той или иной форме он присутствует в культуре практически каждого народа, что говорит о его глубокой древности, возможно, восходящей также к гиперборейской цивилизации. Митрополит Антоний Сурожский указывает на общие лингвистические корни глагольной формы “любить” и “быть любимым” со словом “свобода”: “Ранняя интуиция санскритского языка определила свободу как любовное соотношение двух, причем любовное в самом глубоком смысле слова: я тебя достаточно люблю, чтобы тебя не поработить, я тебя так люблю, что хочу, чтобы ты был собой до конца, без того, чтобы я тебя определял, тебя менял, чтобы я на тебя влиял. Мне кажется гениальной такая интуиция, которую мы находим в словах, причем настолько древних, что они почти говорят о рождении мысли из чистого опыта”. В произведениях Аксакова и Мустая Карима высокая, целомудренная, облагораживающая любовь занимает не просто важное, а центральное место, пронизывая собою все отношения персонажей и являясь главным мерилом их человеческой состоятельности. В “Детских годах Багрова-внука” бурные романтические чувства молодых Багровых периода их знакомства и всех перипетий женитьбы сменяются мерным течением семейной жизни. Но любовь не ушла из этой семьи: просто она переместилась в глубины родительских сердец, тихим светом проливаясь на маленького Сережу и его сестрицу. Любовь Алексея Степановича к сыну более сдержанная. Своего высшего выражения она достигает не в моменты душевных излияний, а в совместном безмолвном созерцании природы: “... мне не хотелось спать, и я остался посидеть с отцом и поговорить о завтрашней кормежке, которую я ожидал с радостным нетерпением; но посреди разговоров мы оба как-то задумались и долго просидели, не говоря ни одного слова... Наконец сон одолел меня, и я заснул в каком-то блаженном упоении”. Это христианское слияние в единство позволяет отцу и сыну за пределами всяких слов прекрасно чувствовать и понимать друг друга. “Это, конечно, не слияние в том отношении, что один человек делается другим,- утверждает Владыка Антоний Сурожский,- но оба соединяются на такой глубине взаимного переживания, где слов больше не нужно: они вместе, и если любовь достаточно глубока, они стали одним целым”. Напротив, отношения Сережи с матерью носят другой характер. Натура яркая и страстная, Софья Николаевна своей материнской любовью несколько раз спасала своему сыну жизнь. Но светское воспитание в условиях городской культуры в сочетании с врожденными наклонностями сформировали в ней излишнюю горячность чувств, которую она поощряла и в собственном ребенке. В результате: “Подстрекая друг друга, мы с матерью предались пламенным излияниям взаимного раскаяния и восторженной любви; между нами исчезло расстояние лет и отношений, мы оба исступленно плакали и громко рыдали. Я раскаивался, что мало любил мать; она — что мало ценила такого сына и оскорбила его упреком...”. Воспитанный в русских патриархальных традициях Алексей Степанович искренне не понимал чувств, переживаемых женой и сыном: “Охота вам мучить себя понапрасну из пустяков и расстроивать свое здоровье. Ты еще ребенок, а матери это грех”. Софья Николаевна со свойственной ей горячностью и красноречием яростно защищала свои чувства, наговорив при этом своему супругу много несправедливого и оскорбительного. Причиной этих нередких семейных конфликтов была несовместимость западноевропейской и евразийской культур родителей Сережи Багрова. Но в нем самом эти разнородные стихии счастливо соединились, помогая ему в будущем выразить в своих сочинениях евразийские традиции с помощью европейской культуры. При этом Аксаков сумел с исключительной силой передать свою любовь к Божьему миру, осветив ею серую будничность провинциальной жизни.Многие судьбы осветит и согреет любовь Ак-Йондоз и Марагима в повести “Долгое-долгое детство”. Эта высокая и красивая история подтверждает убежденность Старшей Матери и самого автора в том, что есть одна правда — правда любви. Любовь Ак-Йондоз и Марагима не узаконена, но перед таким чувством все отступает: и сплетни, и наветы. Детское сердце главного героя не может остаться равнодушным к этой любви: через десятилетия пронесет он память о ней. Автор поэтизирует эту красивую пару, возвышая ее, как символ веры, над остальными аульчанами. Богатырь Марагим сочетает в себе многие лучшие качества героев башкирского фольклора: ловкость в работе, отвагу в бою, мужество в испытаниях, удаль в поступках, умение видеть и творить красоту. Подстать ему и Ак-Йондоз — “белая звездочка”. Все в ней сошлось счастливо: красота, трудолюбие, сноровка в труде. Самоотверженна любовь этой женщины. Ради Марагима вышла она замуж за нелюбимого человека в его аул. Трагична ее судьба, непрост характер. Ак-Йондоз сильнее Марагима, который не может преодолеть условностей брака с нелюбимой женщиной. В результате страдают все трое, а большая любовь не только возвеличивает, но и приносит горе. Война безжалостно оборвала эти сложные отношения. Не уберегла Марагима любовь Ак-Йондоз: “Если уж такая любовь от гибели спасти не смогла! Чему же верить тогда, на что опереться?”. Мустай Карим видит надежду в душевном преодолении горечи таких невосполнимых утрат, в продолжении жизни. Смерть невозможно отменить. Но и любовь сильна, как смерть, когда она настоящая. Для постаревшей Ак-Йондоз утешением и опорой становится внук Марагима, с помощью которого она вопреки всему все же вышла к заветному берегу. Любовь продлила жизнь другой героне повести — Людмиле. После войны в туберкулезном санатории встретились два женатых человека, больные неизлечимой тогда болезнью. Вспыхнувшее между ними чувство раскрасило яркими красками их тусклый больничный быт. Возвышающая, облагораживающая любовь к Людмиле помогла главному герою победить свою болезнь. Самой же Людмиле любовь продлила жизнь на три месяца. В своем предсмертном письме она завещала герою быть счастливым: “И счастье свое, и радости, которыми не жила, вам оставляю. За меня порадуйтесь, за меня будьте счастливы. Не грустите...”. В повести Мустая Карима формула любви вложена в уста самой мудрой и светлой героини — Старшей Матери: “Всяк человек своей правдой живет. Но есть правда, на всех единая, каждому на всю жизнь опора, от всех бед -напастей ограда. Эта правда — любовь”. В другом месте она же утверждает: “На любви греха нет... Любовь все оправдывает, все прощает...”. В этих словах сконцентрирован исторический опыт башкирского народа, итог его многовековых контактов с другими народами на равнинах Евразии. Те же мысли, но по-иному, используя близкую им христианскую символику высказывали евразийцы начала ХХ века: “Эмпирически Церковь предстает нам только как симфоничность или согласованность многих своих личностей, как соборное единство всех членов ее в духе веры и любви, как “собор всей твари”. Христова вера и Христова любовь так соединяют всех членов Церкви, что сохраняется и расцветает всякая личность, а все индивидуально отличное и только эмпирическое, с другим не согласуемое, все же со всем и согласует”.Подводя итоги, следует отметить, что обращение к теме детства в произведениях Аксакова и Мустая Карима в своей глубинной основе вызвано стремлением к самопознанию истоков своей личности, семьи, народа и его культуры. Это стремление совпадает с евразийским исходом к Востоку, пытавшимся вне рамок европейской цивилизации осмыслить итоги русской революции и пути построения нового общества. В “Детских годах Багрова-внука” и “Долгом-долгом детстве” авторы исследуют души героев, а не их быт, поскольку, как остроумно заметил исследователь Ф. Гиренок, “в Евразии качество культуры определяют люди, а не вещи. В ней даже дураки обладают какой-то оригинальной глупостью. Европа сторонилась глупости и была односторонней в своей приверженности к уму”. Чистый детский взгляд на мир понадобился Аксакову и Мустаю Кариму для того, чтобы через душу ребенка, его личное бытие воссоздать заново свою культуру, свои традиционные ценности. Для этого они создали таких автобиографических героев, которые, прорастая из прошлого через настоящее в будущее, были прочно связаны со своим Отечеством и народом. Подобный человеческий тип в корне отличается от западной автономной личности “без родины и вне нации”, которая “ходит по тротуарам и к избирательным урнам”, по выражению того же Ф. Гиренка. В героях Аксакова и Мустая Карима традиционная евразийская культура как бы возрождается вновь и делает недоступный для европейского линейного мышления прыжок из прошлого в настоящее, а из него в будущее. Такое под силу лишь тем художникам, для которых реален не только быт, но и живая культура, ее душа. По замечанию И.А. Исаева, “именно о духе, душе всегда пеклась евразийская мысль, пытаясь отыскать выход за пределы современной ей европейской цивилизации. Евразийское мировосприятие строилось на признании вполне реального существования общественно-культурных циклов зарождения, расцвета и упадка. При таком подходе культура наделяется всеми признаками личности, что достигается через ее индивидуализацию и совокупность выполняемых ею общественных ролей”. Создавая в своих произведениях иерархический комплекс из индивидов, семей, сословий и классов, генетически связанных со всеми предшествующими им поколениями и нравственно активной природой, Аксаков и Мустай Карим составляют в своих произведениях так называемые “симфонические личности” традиционной евразийской культуры. Религиозно же эти “симфонические личности” окрашены православием и исламом, под которыми, на наш взгляд, можно обнаружить более древние слои ведической культуры и Изначальной Примордиальной Традиции легендарной Гипербореи 2. Определяющими сущностными категориями произведений этих писателей являются жизнь и смерть, любовь и совесть, стремление к самопознанию и евразийскому всеединству. Исходя из вышеизложенного можно сделать вывод о том, что в книге Аксакова “Детские годы Багрова-внука” и повести Мустая Карима “Долгое-долгое детство” с наибольшей последовательностью в отечественной литературе ХIХ-ХХ веков нашла свое достойное воплощение душа традиционной евразийской культуры. |
