Россия нашего времени вершит судьбы Европы и Азии. Она — шестая часть света, Евразия, узел и начало новой мировой культуры" «Евразийство» (формулировка 1927 года)

Nota Bene Наши статьи отвечают на вопросы Кто такие евразийцы? и  Кто такие антиглобалисты? В Библиотеке представлены разделы Классики евразийства, Современная евразийская публицистика, Советская цивилизация и т.д. Читайте Архив Евразийского Проекта Рустема Вахитова, выходившего на страницах газеты «Истоки» с 2000 г. Наши Архивы Евразийский Проект Нет Войне в Ираке! Первоисточники евразийства Начата работа над Библиотекой первоисточников евразийцев: 20–30-е годы Наши Соратники Noopolis Интернет против Телеэкрана «Демшиза» Сергей Георгиевич Кара-Мурза КПРФ.РУ Советская Россия Кнопки

Филип СМИТ ФРАНЦУЗСКИЕ СИТУАЦИОНИСТЫ И ИХ НАСЛЕДИЕ На краткий миг во второй половине шестидесятых оказалось, что революция в сердце мировой капиталистической системы не только возможна, но надвигается. Хотя волны протеста периодически захлестывали мир, нигде и никогда это не проявлялось столь ярко, как весной 1968 года в Париже. Начавшаяся студенческими волнениями и радостно встреченная миллионами французских трудящихся, буря грозила уничтожить не только казавшееся непобедимым буржуазное государство, но и онемевших от ужаса стражей революции — профсоюзы и левые партии. Парижское восстание представляло собой гигантский шаг вперед по сравнению с предыдущими попытками разрушить существующий общественный порядок, и несмотря на то, что оно потерпело поражение, в течение нескольких недель казалось, что новый утопический мир уже показался на горизонте. В центре этого политического шторма была неприметная, но все же очаровательная организация самозваных революционеров — Ситуационистский Интернационал (СИ). Хотя СИ никогда не насчитывал больше нескольких десятков человек на протяжении всей своей короткой истории, справедливость требует признать, что именно он разжег огонь. В своей пропаганде и агитации ситуационисты предлагали критику существующего общества, которая замечательным образом отражала скуку, разочарование и отчуждение, которые чувствовали миллионы людей в "лучшем из возможных миров". Ситуационисты держали руку на пульсе скрытого недовольства современных им шестидесятых. Прошло более двух десятилетий с момента роспуска Ситуационистского Интернационала, и события мая 1968 года в Париже уже стали частью истории. Но несмотря на это, столь эфемерная организация с намеренно трудными теоретическими положениями остается ярким романтическим символом революционного оптимизма шестидесятых. Возможно, возрождение интереса к Ситуационистскому Интернационалу является результатом "кризиса социализма", возможно, это реакция на нигилистическое самодовольство постмодернистских теоретиков — ублюдочных отпрысков ситуационистского радикализма, возможно, это всего лишь преходящее увлечение радикалов из кафе и следящих за новейшими веяниями студентов-искусствоведов. Каковы бы ни были его причины, возрождение интереса к СИ — это реальность. Идеи, вдохновленные ситуационистами, все чаще можно встретить в некоторых "маргинальных" американских изданиях, в особенности в анархистской прессе, в частности в Anarchy: A Journal of Desire Armed, в журнале Processed World, издающемся в Сан-Франциско радикально настроенными "белыми воротничками", и в авангардных артистических движениях неоистов, плагиаристов, Art Strike. Кроме того, Ситуационистскому Интернационалу уделено много места в книге Грейла Маркуса Lipstick Traces: Secret History of the Twentieth Century (Harvard University Press, 1989) и в книге Сэди Плант The Most Radical Gesture: The SI in a Post-Modern Age (Verso, 1992), ставшей первым академическим исследованием ситуационистской мысли. В наши дни, когда даже разговоры о социал-демократии, не говоря уже о более радикальных общественных трансформациях, звучат утопически, возрождение ситуационистов представляет собой здоровый отказ от соблюдения status quo, или, по крайней мере, нежелание удовлетворяться его вечным господством. Как мы увидим, ситуационистская теория абсолютична, чиста, максималистична, бескомпромиссна в своем отрицании существующего порядка, и поэтому столь привлекательна для тех, кто находится в радикальной оппозиции существующему положению вещей. Но какое значение, кроме обращения к недовольным интеллектуалам, имеют для нас взгляды ситуационистов на исходе тысячелетия? Можно предположить, что их неотступная критика и бескомпромиссный радикализм сослужили хорошую службу благородной традиции бунта, отмечая достижения как теории, так и практики, которые все еще актуальны сегодня. Ситуационистская теория требовала основательного анализа, и, что столь же важно, проверки его в повседневной жизни. Это уже само по себе выделяет ситуационистов, но их радостная игривость делает их исключительными, а траектория их движения включает моменты, потрясшие самые основы современного капиталистического государства. * * * Ситуационисты развивались внутри столетней традиции артистического и политического радикализма, выросшего из отказа от аристократического, религиозного и буржуазного патронажного отношения к искусству. Напряженные отношения между богемной культурной инновацией и буржуазным самодовольством достигли апогея с Первой Мировой войной, завершившись соединением артистического и культурного недовольства в дадаизм и сюрреализм. Умышленно принимая абсурдность, дадаизм пытался подорвать традиционные определения искусства и культуры, используя эту точку как рубеж атаки на общество, которое, по его мнению, должно было быть разрушено. "Предстоит совершить огромную разрушительную работу" по подрыву буржуазной культуры, восклицал Тристан Тцара в манифесте дадаистов 1918 года. Несмотря на свою репутацию абсурдистов и сосредоточенность на вопросах искусства и культуры, Дада нашел свое политическое выражение, например, в восстании спартаковцев в послевоенной Германии. Пропаганда дадаистов служила подготовке грядущей революции, тем самым соединяя артистический авангард с более политически ориентированным революционным марксизмом. Но без мощного политического движения, способного совершить изменения, которых добивались дадаисты, Дада было суждено либо девальвироваться в пародию на самого себя, либо сознательно самоуничтожиться. То, что дадаисты сделали все возможное, чтобы избежать интеграции движения (в систему, как сказали бы нынешние радикалы — перев.) путем самороспуска, что характеризует их с лучшей стороны. Сюрреализм развился на обломках Дада, и его деятелям, под строгим руководством Андре Бретона, предстояло заново выстроить и усовершенствовать критический проект Дада. Сюрреалисты отвергли энтузиазм, с которым дадаисты приветствовали абсурд, ради строгой дисциплины в рамках четко определенной революционной перспективы. По мнению сюрреалистов, общество, главной целью которого являлось сохранение капитала, было обречено на эстетическую нищету. Сюрреалистский подход принял форму исследования тех видов деятельности и артистических приемов, которые освобождали бессознательное и объединяли его с рациональным в единое целое. Автоматизм — спонтанное производство "потока сознания" — в литературе, живописи и в повседневной жизни был определяющей сюрреалистской техникой, полезной, по их мнению, для раскрытия и исследования запретных мыслей и представлений. Как в поэзии Лотреамона, так и в картинах Дали и в манифестах Бретона, нападки сюрреалистов на буржуазную культуру были попыткой разрушить нездорово рациональное общество, уцепившись за сверхрациональное. Вдобавок к разрушению через эксперименты с "рациональным приведением чувств в беспорядок", сюрреалисты пытались работать с теми, кого они рассматривали в качестве самой революционной силы своего времени — Коммунистической партией. Отношения между аппаратчиками и сюрреалистами были напряженными и вполне понятно, почему. Хотя обе группы исповедовали одну и ту же бесклассовую утопию, их взгляды на практике были очень далеки друг от друга. Поглощенность сюрреалистов удовольствием, игрой и желанием рассматривались партией как "детская болезнь", в отличие от ее собственной дисциплинированной "рабочести". Недисциплинированность и настойчивое желание сюрреалистов заниматься собственной независимой культурной деятельностью озадачивали и беспокоили лидеров компартии. Шок, которым была Вторая Мировая война и первые проявления практики сталинизма (имеется в виду как сталинизм в ССР, так и Французская Коммунистическая партия -перев.), соединенные с декадентскими тенденциями к мистицизму и некритическому эротизму, сломали хребет сюрреалистского политического радикализма. Сознательная попытка сюрреалистов разрушить культуру изнутри, позволившая им стать художественным и литературным "движением", также отвлекала их энергию от политики. К концу Второй мировой войны сюрреализм исчерпал себя как направление — политически и творчески, — и с распадом "официального"  движения, возглавлявшегося Бретоном, европейские культурные радикалы раскололись на изолированные группки диссидентов, рассыпанные по всему континенту. Именно из этих групп десять лет спустя и возник Ситуационистский Интернационал. * * * Ситуационистский Интернационал вырос не только из теории авангарда, но и из французской марксистской традиции, хотя и очень неортодоксальной. Исторические обстоятельства сделали возможным это пересечение интересов авангарда и социализма. Преступления сталинизма и очевидная неудача троцкизма превратили послевоенный Париж в благодатную почву для возникновения новых синтезов. Особо важное значение для споров, которые вновь возникли в работах ситуационистов в 1960-е годы, имели идеи Корнелиуса Касториадиса и группы, возникшей вокруг журнала Socialisme ou Barbarie ("Социализм или варварство"), в которой некоторое время состоял и ведущий ситуационистский теоретик Ги Дебор. Socialisme ou Barbarie откололся от господствующего направления в троцкизме из-за разногласий в вопросе о предсказанной Троцким мировой революции, а также в качестве протеста против все возрастающего репрессивного и сектантского характера внутренней жизни Четвертого Интренационала. Касториадис также резко критиковал ленинскую идею авангардной партии, считая, что единственная политическая организация, способная преодолеть тенденции к иерархизации и интеграции в систему должна быть основана на независимом самоуправлении, рабочих советах или Советах. Рабочие советы были не только средством, но и целью общественного переустройства. Эта вера в эффективность "коммунизма рабочих советов" позднее станет отличительной чертой ситуационистской мысли, в том виде, в каком она воплощалась в жизнь на протяжении короткого периода событий 1968 года. "Коммунизм рабочих советов", конечно, имел родословную, простиравшуюся не только к бельгийцу Антону Паннекуку, захватам предприятий в Турине при Грамши и Советам в России, но также к анархо-синдикалистской традиции. Идея рабочих советов — это один из примеров пересечения анархизма и марксизма, которым была отмечена ситуационистская теория и которое объясняет ее непреходящее значение. Идеи ситуационистов не могла сковать серая догма "научного социализма", не мог им помешать и богемный гедонизм, противящийся всякой дисциплине; напротив, ситуационисты пытались синтезировать эти две традиции в практику, которая могла бы преодолеть препятствия, до сих пор подавлявшие революционный импульс. Ситуационистский Интернационал стал котлом, в котором пузырилось колдовское варево культурных и политических течений, вполне сознательно вступавших в прямую конфронтацию с существующим обществом. Ситуационистам оставалось только отхлебнуть побольше этого пьянящего отвара и воздать хвалу его волшебному действию. Ситуационистский Интернационал формально был создан в 1957 году путем объединения двух взаимодополняющих, но так до конца и необъединимых течений в европейском авангарде. С одной стороны, это были революционные художники из Международного движения за имажинистский Баухаус (IMIB), среди которых особо выделялись датский художник Асгер Йорн и бельгийский сюрреалист Кристиан Дотремон. Бывшая обломками, оставшимися после кончины сюрреализма, эта "северная сеть" поклялась продолжать нападки на официальную культуру через поэзию, музыку, живопись и "революционную архитектуру". Она также недвусмысленно отрицала реакционные и мистические наклонности сюрреализма, высказываясь в пользу радикального коллективного действия. Второй группой были леттристы — возникшее в Париже неосюрреалистическое течение, к которому принадлежал и будущий гуру Ситуационистского Интернационала Ги Дебор. Леттристы предлагали делать с буквами то же, что дадаисты и сюрреалисты делали со словами, используя именно их, а не более крупные части в качестве основы единого искусства, "звуковой поэзии". Леттристский Интернационал (ЛИ) настаивал не только на том, что авангард должен вырабатывать строгую критику общества, но и на том, что искусство должно "реализоваться и подавляться". Попросту говоря леттристы призывали к тому, чтобы повседневная жизнь проживалась как искусство, тем самым делая бессмысленным выделение последнего в отдельную дисциплину. В тексте, подготовленном для того, чтобы объявить о создании Ситуационистского Интернационала, Дебор набросал основные тезисы для новой организации: "То, что называется культурой, отражает и определяет возможности организации жизни в данном обществе. Наша эпоха в основе своей характеризуется отставанием революционного политического действия от развития современных возможностей производства, которые требуют лучшей организации мира". Или, говоря короче, "прежде всего, мы считаем, что мир должен быть изменен", — и должен быть найден новый способ действия, поскольку все предыдущие попытки оказались неудачными. Период с 1957 по 1962 год стал взрывом творчества ситуационистов, начиная с "индустриальной живописи" итальянца Галлицио, пытавшегося разрушить рынок искусств, и кончая "модифицированными" портретами Асгера Йорна и архитектурными фантазиями Констана. Это был и период расцвета Ги Дебора и Рауля Ванейгема как теоретиков и пропагандистов. Но практическая деятельность также вскрыла идеологические трещины внутри СИ, в частности по вопросу о включении "ситуационизма" в существующий мир искусств. Результатом стал раскол СИ в 1962 году, после которого большинство из нескольких десятков человек, составлявших движение, либо отошли от него, либо были исключены. Хотя в Ситуационистском Интернационале нашли свое выражение разнообразные утопические тенденции, отражавшие развитие как авангардных художественных течений, так и радикальной политической критики, в данной статье нас интересует прежде всего последнее. Именно после раскола между германскими и скандинавскими "эстетами", с одной стороны, и более политизированными парижанами, с другой, ситуационистская теория достигла своего наивысшего развития. В то время как от Ситуационистского Интернационала осталось наследие, принадлежащее перу различных авторов, именно Дебор и Ванейгем были авторами основных ситуационистских текстов. "Общество зрелища" Дебора и "Революция повседневной жизни" Ванейгема определяют лицо Ситуационистского Интернационала как теоретически, так и стилистически. ЖИЗНЬ В ЭПОХУ ЗРЕЛИЩА Ситуационисты поставили своей целью ни больше, ни меньше — вызвать социальную революцию, которая положила бы конец отчуждению человечества, причиной которого является жизнь в товарных капиталистических общественных отношениях, и установить эру освобожденного существования, где жизнь становится искусством. Несмотря на то, что Дебор использовал традиции авангарда в качестве инструментария, с помощью которого можно было синтезировать идеи, казавшиеся подходящими, совершенно очевидно, что его творчество оставалось в рамках марксистской традиции, хотя и очень еретической. Его "Общество зрелища" недвусмысленно опирается в своем анализе на теоретические построения марксизма, в частности на его исторический материализм с упором на концепции классового господства и классовой борьбы. Где Дебор отошел от ортодоксального марксизма, так это в том, что он подчеркивал роль потребления, которое сменило производство в качестве двигателя зрелого капитализма. Дебор считал, что с переходом к позднему капитализму накануне Второй Мировой войны, требования экономики определили образ нового человека — потребителя. Вторя Маркузе, Дебор писал о том, что в зрелом капиталистическом обществе до того репрессируемые и сублимированные желания были теперь освобождены, но лишь для того, чтобы служить капиталу. Присущее капитализму отчуждение, которое раньше осознанно ощущалось как противоречие и потому служило диалектической основой для революционных преобразований, теперь стало удобным и бессознательным по мере того как людей засасывало в апатичное блаженство потребления. Классовое господство теперь проявлялось в основном в форме культуры и идеологии, а не грубого принуждения. Именно это было определяющей характеристикой "общества зрелища" Дебора: "Жизнь обществ, в которых господствуют современные условия производства, выступает как огромное скопление зрелищ". Под зрелищем Дебор понимал все средства и методы, кроме прямого насилия, которые власть использует, чтобы вытеснить потенциально политические, критические и творческие человеческие проявления к границам мысли и поведения. Другими словами, "зрелище" — это общественное отношение. Загипнотизированные радостями потребления и не осознающие своего все усиливающегося отчуждения, люди отворачиваются от изменения мира и собственного освобождения. Ситуационисты признавали способность капитализма не только маргинализовать недовольство, но и фактически вывернуть его наизнанку, используя его для усиления зрелища. Очень чувствительный к этой опасности, Дебор попытался создать единую критику, которая оказалась бы непроницаемой для исправления зрелищем. Только преодолев разрыв теории и практики, писал Дебор, Ситуационистский Интернационал сможет избежать искажения своих намерений. Эта озабоченность привела СИ к тому, что он сопротивлялся как затвердению своей теории в идеологию, так и любым иерархическим формам организации. "Ситуационистский Интернационал это не политическое движение и не социология политической мистификации. Ситуационистский Интернационал выступает за перманентную революцию повседневной жизни". Анализ Дебора нес в себе и наметки революционной стратегии. Поскольку традиционный марксистский "революционный субъект" — пролетариат — переживает агонию отчужденной, вызванной зрелищем пассивности, призывы к традиционной классовой борьбе являются серьезным непониманием природы позднего капитализма, и могут рассматриваться как неотъемлемая часть самого зрелища. Исходя из этого положения Ситуационистский Интернационал видел свою миссию не в массовой работе, а в агитации и пропаганде, и именно благодаря им он приобрел свою непреходящую известность. Вместо старомодной, мрачной политики левых, СИ выступал за подлинную "революцию повседневной жизни", грандиозную культурную трансформацию. Только сорвав шоры зрелища и раскрыв реальность классового господства, массы могут осознать, что восстание возможно. Может быть, это было всего лишь удобным оправданием для многочисленных интеллектуалов из артистических кафе, не желавших пачкать руки в кропотливой работе по организации масс, но это настоятельное требование драматического действия одновременно открывало значительные тактические возможности. * * * Если анализ Дебора был сух и стремился к теоретической утонченности, то политика "радикального субъекта" Рауля Ванейгема в "Революции повседневной жизни" была дерзкой и буйной, воплощением joie de vivre, найденной в кругу ситуационистов. Если Дебор был воплощением строгости, то Ванейгем — мечтательности. Для Ванейгема отрицание отчужденной жизни было имманентно человеческому стремлению к активному участию и живому, непосредственному опыту. Лживые обещания зрелища, считал он, только вдохновят появление субъективного сознания, стремящегося к тому, чего не может дать зрелище: к миру, свободному от нужды, жертв и работы, где люди действительно могут жить своими мечтами, желаниями и страстями. Место работы, являвшейся средством выживания, должна была занять игра, которой отводилось центральное место в пост-зрелищной жизни. Производительный труд должен был осуществляться только через "влечение к игре". Эта "антиработная" позиция Ванейгема позволяет безоговорочно отнести его к утопической традиции сюрреалистов, а его требование никак не меньшего, чем игра и желание, стало отличительной характеристикой ситуационистской мысли и практики. Ванейгем писал в период, когда казалось, что капитализм в силах выполнить свои обещания изобилия, а технологический прогресс — сделать возможным радостное, основанное на игре человеческое существование. Сохранение капиталистических общественных отношений сковывало возможности утопического будущего, поэтому задачей революционеров было разрушение капитализма с тем, чтобы основанное на игре будущее могло стать реальностью. В своих зажигательных и полных фантазии работах Ванейгем писал, что борьба за будущее должна вестись не только в области политики, но во всех сферах жизни, включая (а, может быть, в первую очередь) самые житейские и банальные. Именно в скучной и мрачной рутине — несоответствие между тем, что есть и тем, что могло бы быть, ощущается особенно явственно. Здесь, в повседневной жизни лежит возможность для немедленного революционного взрыва: "Повседневная жизнь есть мера всех вещей: удовлетворенности или неудовлетворенности человеческими отношениями, использования времени, отпущенного на жизнь, артистического эксперимента, революционной политики". Исходя из этого Ванейгем призывал как революционеров, так и их партии обратить свое внимание на непосредственное: "Люди, говорящие о революции и классовой борьбе, не соотнося этого с повседневной жизнью, не понимая того, что разрушительного есть в любви и что позитивного есть в отказе от принуждения, — от этих людей несет мертвечиной". Говоря о том, что образ жизни — даже бунтаря и диссидента — превратился в предустановленную роль в рамках самого зрелища, Ванейгем требовал возвращения подлинности, необузданного желания, спонтанности. Для него конечным выражением желаемой свободы и освобожденного желания были мгновения бунта. Социальная революция в конечном счете представлялась ему игрой, в которой удовольствие и личное участие определяли новые способы существования: "Революционные моменты — это карнавалы, в которых частная жизнь празднует свое объединение с возрожденным обществом". Хотя работы Дебора и Ванейгема определяли два параллельных направления ситуационистской теории — описание общества зрелища и пути его отрицания радикальным субъектом — ситуационистский проект ни в коем случае ими не исчерпывается. Уходившие своими корнями в авангардные художественные течения, ситуационисты оказались удивительно творческими и плодовитыми в поисках методов раскрытия действительной эксплуатации и классового господства, скрывающихся под маской зрелища. Их журнал Internationale Situationniste("Ситуационистский Интернационал"), издававшийся ежегодно постоянно менявшимся редакционным коллективом, откликался на большое количество различных тем. Анализ международного положения от Алжира до восстания в Уоттсе (негритянский пригород Лос-Анджелеса — прим.перев.) соседствовал с критикой политики и языка, техническими рекомендациями по культурному и художественному вмешательству в жизнь, и постоянно присутствовавшей концепцией "единого урбанизма", интегральной теорией города. На страницах журнала можно было найти инструменты, которыми пользовались ситуационисты. Самыми известными из них были преобразованные комиксы и другие образцы массовой культуры. Словесные пузыри романтических комиксов были наполнены политической пропагандой, обворожительные героини настаивали на том, что "освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих". Преобразованные комиксы и плакаты, а также картины Йорна и Галлицио, или расписанные стены Парижа в мае 1968 года были образцами основной ситуационистской техники — detournement. Detournement, что можно перевести как диверсия, разрушение или нападение, был попыткой противопоставить гипнотической власти общества зрелища его же слова, символы и тотемы. Идея заключалась в том, что надо отнять у зрелища и его проявлений их смысл, изменив образ этих объектов, переставив составляющие их части, расположив различные объекты в новом порядке, тем самым провоцируя шок, который поднимет субъективное сознание людей до осознания того, что реальность мира зрелища на самом деле является лишь "материализацией идеологии", а не естественным состоянием природы. Окончательный detournement, конечно, должен стать переворотом существующего общества с ног на голову в ходе революционного фестиваля. Ситуационистская теория требовала практики, которая разбила бы неприступные стены идеологической мистификации. Так же как detournement бросал вызов смыслу зрелища, создание ситуаций, — моментов свободной спонтанной игры, которые бы одновременно разрушали существующие общественные отношения и определяли отношения в пост-капиталистическом будущем, — было необходимо, чтобы достичь революционного праздника. Эти сознательные попытки избавиться от контроля зрелища над воображением сделают возможным выражение и реализацию до того репрессируемых желаний и достижение освобожденной и неотчужденной жизни. Если detournement служил культурному производству, то создание ситуаций было средством общественной и политической борьбы. Исходя из представления о том, что общество зрелища содержит в себе как объективные, так и субъективные зерна нового общества, ситуационисты настаивали на том, что нужно развернуть пропаганду желания, которое заставит людей критически подойти к "потрясающему контрасту между возможным устройством жизни и ее нынешней нищетой". Поскольку ситуационисты разрабатывали свою теорию и практику в десятилетие после 1957 года, их мало кто знал за пределами авангардных и ультралевых кругов. К тому же, они казались страшно оторванными от жизни, настолько, что часто становились объектом насмешек из-за своей занятной оторванности от "серьезных" общественных и политических дебатов. Но с казавшимся невероятным взрывом студентов и рабочих в 1968 году, сущность мира зрелища оказалась разгаданной, и оказалась она именно такой, как и предсказывали ситуационисты. По крайней мере в течение нескольких недель западная капиталистическая страна жила мечтой ситуационистов. ПРЕДИСЛОВИЕ К ФЕСТИВАЛЮ Во второй половине шестидесятых годов стало очевидно, что глобальный взрыв недовольства и бунта приближается. В ретроспективе этот период можно рассматривать в одном ряду с другими великими историческими моментами — 1848, 1905 или 1917-19 годы, — когда старый режим подвергался всемирной атаке. Если рассуждать в терминах классической революционной теории, взрыва в шестидесятые не должно было произойти: капитализм, похоже, смог преодолеть экономические противоречия, организации трудящихся работали рука об руку с капиталом, и за исключением нескольких стран Третьего мира, казалось, все шло хорошо. Но на Западе восстание исходило не от пролетариата, а от отчужденной молодежи и маргинальных групп, протестовавших против удушливой скуки и лицемерия жизни. Языки разожженного ситуационистами пламени радикального несогласия запылали во Франции начиная с инцидента в Страсбургском университете осенью 1966 года. Группе студентов, находившихся под влиянием идей ситуационистов, удалось установить контроль над страсбургским отделением студенческого профсоюза (UNEF) и с помощью ситуационистов напечатать ставший пожалуй самым знаменитым и наиболее переводимым текст "Размышления о нищете студенческой жизни, рассматриваемой в ее экономическом, политическом, психологическом и сексуальном аспектах, и скромные предложения по ее изменению". Студенты использовали фонды профсоюза, чтобы напечатать 10 000 экземпляров брошюры. Это вызвало ярость администрации университета, которая подала на них в суд за неправильное использование профсоюзных фондов. Но, конечно же, не обстоятельства, при которых был напечатан памфлет, а прежде всего его содержание вызвали скандал, поскольку памфлет был яростной атакой не только на роль студентов, но на общество зрелища вообще. Намеренно провокационный, как и все ситуационистские тексты, памфлет говорил о том, что студенты, производимые в массовых масштабах, неспособны думать — в полном соответствии с интересами зрелища, — и призывал к незаконным действиям в качестве лучшего ответа на это. Приговор суда заслуживает того, чтобы его процитировать. Говоря о Ситуационистском Интернационале, судья заметил, что "эти циники не останавливаются перед воровством, разрушением образования, уничтожением работы, тотальным разрушением и мировой пролетарской революцией, единственной целью которой является "запретное удовольствие". Скандал, сопровождавший выход в свет "Нищеты студенческой жизни" и публикация книг Дебора и Ванейгема в 1967 году вызвал беспрецедентный интерес и дискуссии о ситуационистском анализе, в то время как французские студенты начали год разрушения и агитации, достигший своей кульминации во время майских событий в Париже. В январе 1968 года радикально настроенные студенты, находившиеся под влиянием ситуационистов, организовали группу "бешеных" (enrages). Более широкое "Движение 22 марта" также находилось под некоторым их влиянием. После оккупации полицией Латинского квартала, последовавшей за мощными, продолжительными и сопровождавшимися насилием демонстрациями, протест распространился на фабрики и в учреждения. К середине мая во всеобщей забастовке принимало участие уже более десяти миллионов человек, выдвигавших требования, находившиеся за гранью понимания государства, предпринимателей и профсоюзных бюрократов. С самого начала рабочие отвергли повышение заработной платы, о котором договаривались профсоюзы, призывая вместо этого фундаментально изменить организацию труда и требуя самоуправления. Возникли сотни независимых рабочих советов. Работники государственного телевидения передавали в эфир предупреждения о действиях полиции. Футболисты требовали "футбола для футболистов". Студенты оккупировали Сорбонну и другие университеты. Люди гуляли по улице, освобожденные от прежней зажатости. Ванейгемовский фестиваль приближался. В то время как Ситуационистский Интернационал был слишком мал, чтобы оказывать непосредственное влияние на события, — тогда в нем было только сорок человек, — его идеи и взгляды пропитывали атмосферу карнавала. Члены СИ участвовали в деятельности Комитета за продолжение оккупаций, призывавшего неуклонно углублять восстание самыми поэтичными сюрреалистскими призывами: "Я принимаю свои желания за реальность, потому что верю в реальность моих желаний" — говорилось в одном графитти, "Вся власть воображению!" — кричало другое. Настенную литературу можно рассматривать одновременно как реализацию искусства и detournement городской среды. Один из самых известных лозунгов "Под мостовой — пляж!" был выражением остроумия и элементом detournement в ситуационистской лозунгистике. Это графитти относилось не только к использованию булыжников из мостовой против полиции, но и к утопическим возможностям, заложенным в акте бунта. Если общество может быть трансформировано как улицы его городов, то жизнь действительно может стать огромным праздником на берегу моря, по крайней мере лозунг говорил о том, что это возможно. Хотя эта почти-революция закончилась растворением радикальных требований трудящихся в узко понимаемые соглашения о зарплате и условиях труда и неспособностью студентов сохранять революционную сплоченность перед лицом предложенных правительством уступок, майские события были наибольшим приближением к социальной революции на послевоенном Западе. Парижское восстание показало в зачаточной форме контуры новой, менее отчужденной и более человечной общественной жизни. КОНЕЦ СИТУАЦИОНИСТСКОГО ИНТЕРНАЦИОНАЛА Майские события, однако, не завершились detournement'ом общества, вместо этого старому порядку удалось восстановить контроль. Хотя Ситуационистский Интернационал незамедлительно заявил о своей роли в подготовке взрыва, ситуационисты все же болезненно осознавали, что их анализ был ошибочен: предсказанная революция не свершилась. Последствия майских событий были основной причиной самороспуска СИ пять лет спустя. В полном соответствии с ситуационистской модой, смерть Интернационала сопровождалась яростной полемикой и взаимными обвинениями групп Дебора и Ванейгема. Это отражало центральное противоречие ситуационистской мысли: напряженные отношения между желанием "делать революцию" и жить как можно более полной жизнью в существующем обществе. Фактически это было возвращение к полемике, возникшей во время раскола СИ в 1962 году, когда фракция Дебора критиковала политику желания Ванейгема как игру в темных, малозаметных трещинах капиталистического общества. Несмотря на свою малочисленность и непродолжительное существование, Ситуационистский Интернационал оказал и продолжает оказывать огромное влияние на радикалов от культуры и ультра-левых в Европе и Соединенных Штатах. Возможно, наибольшее влияние ситуационисты оказали именно в области общественной теории. Говоря об обществе зрелища, Дебор по существу представил первый анализ постмодернистской эпохи. Многие из современных старейшин постмодернизма были частью той же парижской тусовки, в которой вращались ситуационисты, и существует явная преемственность между работой ситуационистов и возникшими позднее постмодернистскими общественными теориями. Как и ситуационисты, теоретики постмодернизма рассматривают мир образов как разделенный на части, разъединенный, лишенный центра. Зрелище Дебора — это именно та действительность, о которой они говорят. Они пользуются стилем и словарем  ситуационистов, деконструктивным detournement и описанием в виде коллажей, не говоря уже о чудовищно сложном стиле писания. Ситуационистские термины игры и желания характерны для работ постмодернистов, точно так же, как и их интерес к средствам массовой информации, авангарду и повседневной жизни. Но выводы ситуационистов радикально отличаются от выводов парижских постмодернистов. Развитие последних шло от поиска более точных описаний того, как организовано общество и как возможно его изменение, к падению в счастливый, всепринимающий нигилизм. Гиперреальность Бодрийара представляет собой всесильное зрелище, зрелище является не видимостью, а реальностью, и ничего нельзя сделать, остается только сидеть и наслаждаться им. "История замерзает, замедляется, события сменяют друг друга и пропадают в безразличии", — пишет он в высшей отрешенности. Аналогично, Лиотар считает, что различие между зрелищем и действительностью разрушено и создалась одна цельная действительность, в которой каждое действие, каким бы радикальным оно ни было, с самого начала оказывается в общем русле, определяемом капитализмом. Говоря короче, постмодернизм Бодрийара и Лиотара — призыв к безнадежности. Мы должны наслаждаться нашей несчастностью, поскольку это единственное, что мы можем получить. Как далек этот модный нигилизм от постоянной сосредоточенности ситуационистов на радикальных политических изменениях! В своей последней работе "Комментарии к "Обществу зрелища" Дебор исследует ту же постмодернистскую территорию, что Бодрийар и Лиотар, и хотя он менее жизнерадостен, чем в шестидесятые годы, он остается, говоря словами Грамши, "пессимистом разума, оптимистом воли". Дорога может быть невыносимо трудна, но Дебор все еще пытается идти по ней (Ги Дебор покончил жизнь самоубийством в 1994 году — прим.перев.). * * * Какое значение может иметь теория ситуационистов сегодня? Перспективы радикального общественного переустройства столь смутны, что даже могут показаться несуществующими. Полные игры, освободительные требования реализации желания Ванейгема сегодня кажутся эксцентричными, если не откровенно фривольными в мире жесткой, изматывающей работы. Адреналиновый шок шестидесятых давно улетучился, а вместе с ним улетучились и мечты революционеров. Может даже показаться, что Ситуационистский Интернационал умер вовремя. Отнюдь! В нашу несчастную и обездушенную эпоху, когда у нас больше нет выбора между "гарантией умереть от голода и гарантией умереть от скуки", аргументы ситуационистов приобретают новую силу и значимость. Это, однако, не означает, что в теории ситуационистов нет проблем. Их вывод о том, что капитализм преодолел экономические противоречия, был, очевидно, неверным, близоруким, результатом восприятия послевоенного бума как постоянного положения вещей. Ожидания ситуационистов, что капитализм продолжит обеспечивать изобилие, не выдержали проверки временем. Соответственно, слаб был и их анализ экономических бедствий. Концентрация на несчастье и банальности отчужденной жизни выдавала недостаточное знание или недостаточный интерес к положению беднейшей части населения планеты. Теоретические предпочтения ситуационистов также явственно говорят об их собственном классовом положении. Вторая нерешенная проблема ситуационистской мысли возникает в связи с концепцией радикального субъекта Рауля Ванейгема. Оставляя в стороне заявление постмодернистов о том, что личности не существует (!), ванейгемовская политика желания — а это очень соблазнительная политика, — имеет определенный риск скатывания к простому мелкобуржуазному гедонизму. Должны ли мы попытаться прожить хорошую жизнь сейчас и позволить моменту революции удалиться к линии горизонта или мы должны сдерживать стремление к удовольствию до того момента, когда мы, наконец, достигнем утопии? Этот вопрос ситуационисты так и не разрешили. Другая проблема возникает в связи с заявлением о том, что капитализм есть источник всякого отчуждения (подразумевается, что изменение господствующих общественных отношений приведет к мистическому единству и интеграции всех индивидов). Проблематичным было и предположение о том, что экономические противоречия — единственные, которые имеют значение. Если, как заявляли ситуационисты, их теория требовала революционной практики, тогда Ситуационистский Интернационал не отвечал своим собственным высоким требованиям. Ги Дебору довольно успешно удавалось контролировать направление деятельности Ситуационистского Интернационала. Он стал первым среди равных в организации, которая требовала полного отсутствия иерархии, до тех пор пока она не превратилась в организацию, состоявшую буквально из одного человека. Ситуационистский Интернационал также страдал от элитарности, самонадеянности и язвительных перебранок — во имя сохранения революционной чистоты. Но даже несмотря на проблемы, претензии, преувеличения и ошибки, ситуационистская мысль остается значимой для тех, кто продолжает — столкнувшись с вредными испарениями постмодернизма — мечтать о лучшем, радикально ином мире. Ситуационисты предложили существенную историческую критику современного капитализма, первый анализ условий постмодерна, но этим не исчерпывается их вклад в благородную традицию отрицания и протеста. Своим пышным стилем, торжеством удовольствия и желания, и бескомпромиссно критической позицией ситуационисты показали пример сегодняшним радикалам. Своей верностью радикальной демократии и оппозицией по отношению ко всем формам представительства и иерархии они указывают путь, по которому должно пойти общество после падения диктатур, запятнавших имя социализма. Ситуационисты сознательно стремились быть авангардом в смысле искусства, а не в политическом смысле. Своей критикой интеграции в систему, они показали опасности, заключенные в любом компромиссе с существующим порядком. А своей настойчивостью в вопросе о необходимости борьбы в сфере повседневной жизни, ситуационисты сделали неизбежным соединение личного и политического. Массовые восстания в Восточной Европе усилили нашу уверенность в том, что отказ может разрушить существующий общественный строй. Ситуационисты работали над тем, чтобы показать, что подобная общественная трансформация в сердце капитализма не только желательна, но и возможна. За это мы перед ними в неоплатном долгу. По крайней мере, ситуационисты предприняли попытку изменить мир. Кто может желать большего?   Впервые опубликовано в журнале "New Politics", N14, 1993, на русском языке — "Аспирин не поможет", N1, 1993. Текст взят с сайта российских ситуационистов “Полночь века. Виртуальные ориентации” – одного из интереснейших сайтов красного, радикального Интрнета (адрес: http//polnoch.virtuale.net).

Все права защищены. Копирование материалов без письменного уведомления авторов сайта запрещено